Военный цирюльник

публичная бета включена — Ну и зачем ты меня позвал? — Донован придирчиво осматривал щеки и челюсть Рудольфа, не особо церемонясь и всячески хватая того за лицо. — У тебя бороды-то почти нет, она отрасти не успела с прошлого раза. — Щетина же есть. У нас финальная стадия эксперимента, будет вестись запись. Должен же я, как ответственный за всё это безобразие, хорошо выглядеть? Командир я или кто? — Ладно, ладно, не злись. — Донован отошёл от кресла к столику, на котором лежало все любезно приготовленное. Он позволял себе некоторую фамильярность, потому что знал, что ему ничего не грозит ни за это, ни за более неудачные выходки. Донован взял бутылек со стола, прочитал название на этикетке и отставил его подальше. — Твоим лосьоном я тебе компресс делать не буду, он у тебя поганый. — Чего? — Возмутился Рудольф и даже немного присел в кресле. — Ничего, — Донован достал из кармана фартука свой флакон и вылил несколько капель его содержимого в небольшой железный таз с горячей водой. Рудольф снова разложился в кресле поудобнее, все-таки ждать некоторое время нужно было. — Где полотенце? — На кровати лежит. Пока брадобрей-самоучка (это никак не умаляло факт его мастерства) готовился к процессу, можно было самому что-нибудь полезное сделать, однако, бритье другого человека в понимании фон Штрохайма требовало сосредоточенности обоих. Иначе, смысл глубинный терялся. Ну, и еще можно покалечиться, но это так, мелочь. Донован вытащил полотенце из таза, выжал его, — капли шумно бились о капли и звук был такой будто лобзиком по железу провели — сложил пополам, подошел к Рудольфу, попросил поднять голову и прижал и распределил душистую ткань по нижней части лица и шеи. Теперь нужно было еще подождать. Так-то компрессы снимают буквально через пару минут, но Донован параллельно готовил своё рабочее место, поэтому фон Штрохайм сидел и рассматривал свою спальню, совмещенную с кабинетом, которая уже успела ему осточертеть за время жизни на этой базе. — Пены много вышло, хочешь я тебе еще что-нибудь побрею? Виски там, затылок? Не выливать же воду. — Обратился к нему Донован — Ага, задницу мне побрей. — спокойно отшутился Рудольф, повернулся лицом к нему, ощутил на себе его слегка маньячный, как он сам это называл, взгляд и понял — тот это вполне может провернуть. — Надеюсь, ты понял, что я пошутил? — Пришлось опровергать самого себя, чтобы не было картины маслом у подчиненных. — Ну мало ли! — Донован протянул это с явной насмешкой в голосе. Он вытер руки об передник, подошел к Рудольфу с миской полной пены и поставил её на столик, находящийся рядом. Донован деловито потер ладони, перед тем как взять за края полотенца и медленно, движением фокусника вынимающего платки из шляпы, поднять их с лица, затем вспомнить, что он забыл нечто важное, похлопать по щекам и только потом снять ткань с чужого лица. — Ну как? — внезапно спросил он после того, как повесил полотенце себе на плечо. — И что ты хочешь, чтобы я ответил? — Фон Штрохайм задал ответный вопрос. — Против восхищения точно против не буду, — он замолчал на секунду. — “Донован, ты так хорошо делаешь компрессы, мне было так приятно, что я отдам тебе весь свой запас алкоголя,” например. — И начал щебетать, изображая какого-то идиота. Имелся в виду конечно же фон Штрохайм, это поняли все, но тот не поддался на провокацию. Точнее, поддался. Самую малость. — Да иди ты! — Так же несерьезно ответил ему Рудольф и закинул ногу на ногу. Однако, они быстро затекли в такой позе и были поставлены как раньше. Черт его дернул сапоги надеть в такой жаркий день, мог же ходить в ботинках с чистой совестью. И вообще, мог сегодня в гражданском, сказал бы, что сам себя в отпуск отпустил. Донован с лязгом точил бритву об ремень. Как он умудрялся это делать шумно, было совершенно непонятно. Это делалось напоказ — лезвие было и так настолько острым, что им можно было убить, не прилагая больших усилий. Да и Донован не только с ножами хорошо управлялся. Фон Штрохайм не задавал лишних вопросов, в конце концов, вот совсем не первый раз его так бреют. Сам бриться он, если честно говорить, не умел, постоянно резался и потом ходил с расчесанным подбородком, а не хотелось. Поэтому, когда узнал, что под его командованием был вот такой замечательный человек, он выбил себе право бриться сначала льготно как командиру. Потом, когда оба вспомнили, что когда-то вместе учились, так вообще бесплатно, но уже как другу и приятелю юности зеленой. Ремень был отложен в сторону. Теперь Донован должен был взять миску с пеной и помазком, но у него были какие-то свои соображения. Мужчина издевательски приложил бритву тыльной стороной к шее Рудольфа, будто показывая, откуда, если что, он начнет резать. Это была своеобразная проверка на доверие — дернется ли тот, отвернется ли от потенциальной опасности или все же нет. Фон Штрохайм проходил эту проверку раз за разом, хотя в первый момент все равно не пропадало желание отодвинуться, но он выдыхал и раз за разом преодолевал его и доверчиво подставлял горло. Донован удовлетворенно улыбнулся, хмыкнул, сложил бритву, положил её на столик и таки взялся за пену. Вот за подобные выходки ему как раз ничего и не было, а другой бы ведь выговором не отделался. Они оба были мужчинами, агрессивными, активными, любящими, нет, обожающими женщин, но все, что происходило между ними было таким извращением, что даже не хотелось это прекращать. С помазком, с увлеченным лицом, чуть ли не высунув язык, Донован походил на художника, в хорошем смысле, конечно. Он изредка просил что-нибудь сделать, например, спрятать верхнюю губу или повернуть лицо. Это было оправдано — в конце концов, всем хотелось иметь хороший результат. Пена легла легким, практически воздушным, слоем. Теперь Донован приступил к любимой своей части — работе с лезвием и тут он уже отрывался как мог. В безопасных пределах, конечно. Донован работал быстро, умело и красиво, на публику. Серьёзно, это стоило видеть. То, как он суетился и порхал вокруг с этим чертовым лезвием, соскабливая пену, как он непринужденно шутил, а остроты у него с языка капали, как слюна капает изо рта бешеных зверей — постоянно и без его контроля. Реплики, правда, чаще всего не были смешными, но Рудольф мирился с этим. В конце концов, у всех, у кого он брился, а брился он у многих, были некоторые не совсем приятные пунктики, но их нужно было просто пережить. Хороший внешний вид того стоил. Жара, теплый ветерок, колыхающий тюль занавесок асиенды, знойное палящее солнце там за окном, а здесь, в прохладной тени, привычный и знакомый звук шкрябанья бритвы по коже, собственное тяжелое горячее дыхание, изредка вырывающийся выдох носом Донована (он задерживал воздух в легких, чтобы, не дай бог, лишний раз не подуть на лицо) И руки. О, черт возьми, какие у Донована были прекрасные руки: горячие, почти обжигающие, с мозолями, длинными пальцами и при этом с широкими ладонями. Он не стеснялся постоянно как-нибудь касаться Рудольфа. Случайно проведет по виску, по чистой от пены коже. Самым неожиданным было поглаживание затылка и перебирание отросших волос. Донован в тот момент заставил его запрокинуть голову, чтобы тщательнее обрить горло. Тут уже Рудольф задержал дыхание, лишний вдох мог привести к порезу, а этого совсем не хотелось. Тем более, в тот момент он был слишком открыт. Минута ошеломляющей беспомощности под острой бритвой. Вот это вот всё было такой игрой, интересной, новой для них обоих, несомненно азартной, но без ставок и выигрыша, чисто так, развлечься и оценить возможного соперника в будущем. Однако, эта игра затянулась. Их взаимные прения никогда не обходились без свидетелей, так было интересней, но те же свидетели могли заподозрить или придумать что-то неладное, настучать начальству выше и тогда не получится обьяснить, что, в общем-то, ничего и не было. Жарко, хорошо. Мысли лениво ворочались в голове. Одна из них была такая же ехидная и ядовитая, как и брадобрей-самоучка, отравляла всем остальным жизнь. Советовала ласково прикусить чужой палец, если тот снова окажется в пределах досягаемости рта или прямо-таки взять (дернуться и схватить) и облизать его. Ей составляли компанию пара других мыслей — таких же ехидных и таких же уголовнонаказуемых. Не считая этого, было так спокойно, так хорошо (тело чувствовалось просто неподъемным), что Рудольф чуть ли не мурлыкал. Он хотел было начать в голове обдумывать все дела, связанные с поставками провизии, — господи, как он ненавидел эту возню, — чтобы отвлечься от некоторых уж слишком приятных мыслей, но понял, что уже поздно и раздражённо выдохнул. Фон Штрохайм дернулся и попытался как можно незаметнее положить ногу на ногу, но таким образом привлек к себе внимание и теперь, о ужас, Донован, который в этот момент брил ему подбородок, злорадно ухмылялся, глядя в лицо начальству. Хотя, может он и до этого всё заметил. Однако, его ехидство буквально через пару секунд сменилось на удивление и, можно сказать, шок. Рудольф из-за этого сам стал в этот момент недоумевать. Ну, серьезно, брадобрей внезапно останавливается и не моргая смотрит на тебя. Произошло явно что-то не то. Донован, после того как немного поколебался, принял какое-то решение, причем о причине этой ситуации в целом говорить он не хотел, потом наклонился ближе и стер остаток пены под мочкой уха. После того, как Донован осмотрел подбородок еще раз и осмотрелся вокруг, Рудольф почувствовал, как к его челюсти (почти к щеке) прикоснулись губами, и мокрый теплый язык прошелся несколько раз по определенному месту. Сразу все стало ясно: его таки умудрились порезать. А он, главное, и не понял. Точнее, болевые ощущения дошли до него только сейчас, когда Донован сжал губы и начал высасывать кровь из ранки — Рудольф зашипел. Он вцепился в чужие плечи пальцами и попытался оттолкнуть. (такое неловкое положение, черт, не дай бог кто-нибудь зайдет) — Да погоди ты, — Донован не отставал и говорил это раздраженно, но стараясь не подымать голос. Рудольф отпустил другого мужчину, сел спокойно и перестал ерзать и крыть его матом сквозь зубы. На самом деле, чужой юркий язык прямо в ране неплохо отвлекал от не совсем пристойных для мужчины его возраста и статуса мыслей. Он же не юнец-содомит какой-нибудь, которому только дай возможность или намек какой неприличный. (Рудольф, правда, где-то в глубине души понимал, что он, на самом-то деле недалеко от юнца ушел, только приоритеты поменялись.) Чтобы перестать о таком думать, нужно было вдохнуть и выдохнуть. Дело было в отсутствии приличных женщин рядом, вот и все дела. Когда язык еще раз прошелся по чистой распаренной коже (уже не в месте пореза), Рудольф почти вскрикнул от неожиданности, но вовремя сдержался. Он схватил подлокотники, чтобы только за что-нибудь держаться. Донован лизнул кожу на шее, на довольно большом расстоянии от того места, которое он раньше обрабатывал. Затем, сделав пару кругов языком рядом с порезом, начал снова её чистить, хотя, казалось бы, уже зачем. Видимо, не один Рудольф думал не о том в этот день. — Мне кажется, ты мне уже там синяк поставил, так усердно ты ранку сосешь. — Как можно невозмутимее заметил он, только вот голос дрогнул. Ну, насколько мог, настолько мог. — Так я уже. — Донован уже отошел от своего клиента, чтобы взять миску с пеной, и поэтому тот до него не дотягивался и не мог потрепать в отместку чисто по-дружески за такое. Рудольф улыбнулся, когда на его лицо снова нанесли мыло, и снова расслабленно растянулся в кресле. Что ж, головомойка продолжалась.