Частота, с которой ты дышишь

      Саймон осторожно зевнул.       Он оглядел еще одним, безразличным и совершенно скучным взглядом всех присутствующих, которые глядели на него совершенно так же, исключая одну особу напротив. Под с трудом различимое бормотание угрюмого священника, эхом разносившееся по залу, Саймон посмотрел на девушку, чей взгляд выглядел вполне счастливым, хоть и все знали, что это до тошноты наигранно. — Согласны ли Вы, Элизабет Мария Элленс, выйти за лорда Саймона Роберта Фаунтлероя? — пролепетал священник и даже не успел договорить полное имя парня, как его перебила Элизабет. — Да! — промурлыкала она, а после схватила своего партнера за руки, посмотрев на него сияющими глазами. — А Вы, Саймон Роберт Фаунтлерой, готовы взять ее в жены?       Саймон помедлил, как будто сейчас он на настоящей свадьбе, словно и вправду он связывает свою жизнь с Элизабет, и его решение, до жути заученное слово, решит его судьбу прямо сейчас. В такой момент время вокруг него останавливалось, словно сама Судьба дарует ему больше, чем какие-то три секунды, на размышление. Он смотрел прямо в глаза той, что стояла напротив. Высокая, но такая хрупкая девушка, чьи волнистые волосы извивались на плечах, а половину лица скрывала белоснежная фата Ее маленькое тело обвивало большое и пышное свадебное платье с блестящими побрякушками на плечах. Глаза, кажется, полные надежды, медленно хлопали ресничками, пока девушка наигранно улыбалась.       Саймон чувствовал, как фрак сдавливал тело, как душил на шее галстук, а прилизанные волосы встали дыбом. Ноги пошатывались, он нервно сглотнул и посмотрел на людей позади. Свет солнца просачивался сквозь маленькую щель наверху, падая точно в середину старой, небольшой и темной католической церкви. Сразу за этим лучом находился молодой граф, который еще ни одной церемонии не пропустил. Кажется, его звали мистером Камски — старый друг отца Саймона. Элайджа посмотрел на руку, на которой находились совершенно новые блестящие часы, выполненные с изящной гравировкой одного известного часовщика с его подписью. Блик от часов попал прямо в глаз Саймону, и тот зажмурился. — Саймон? — он медленно открыл глаза, обнаружив себя на холодном, лениво почищенном кем-то, полом, пока, больно вцепившись в плечи, его трясла девушка. — Ты как? — В порядке, — холодно ответил он и посмотрел вокруг. Рядом находилось несколько человек, в том числе и Камски, священник же стоял в углу и с недовольным видом глядел на них.       Очередная подготовительная церемония окончилась так же, как и на прошлой неделе, так же, как и на позапрошлой и еще пару таких же, как все эти два месяца.       Они расстались, стоило девушке уехать на карете, пока Саймон ожидал свою, пытаясь расправиться с так и удушающим галстуком на шее, благодаря кого угодно, может, даже бога, что этот ужас наконец-то закончился. Но радоваться рано — это он понял, когда спина почувствовала острый, такой привычный, но в то же время все равно бросающий в дрожь, конец трости. — Отец, — вмиг повернулся к нему Саймон, — я не заметил, как вы здесь оказались. — Как прошла церемония? — щурясь, спросил он. — Как всегда, — пожал он плечами в беспомощном жесте.       Мужчина вздохнул, не переставая придавать атмосфере между ними страха, напряжения и строгости. Отец Саймона выглядел примерно на пятьдесят лет, по крайней мере, так считало большинство людей. Его вид всегда соответствовал строгости, взгляд был каменным, а тон низким, серьезным. Он был маленького роста, но очень крепкого, толстого телосложения. На морщинистом лице он выращивал немыслимых длин усы в закрученной форме. Он всегда ходил со своей тростью, кончик которой был острым, а внутри находился длинный хлыст, предназначенный для лошадей, которым он, однако, предпочел бить людей. — Саймон, мне совсем не нравится твой недуг, — сказал он хмуро, — брак с Леди Элизабет — твоя последняя надежда на будущее. Или ты хочешь прожить всю жизнь в вонючей конюшне? — Нет, отец… — Саймон поник, не находя ответа. — Тогда слушай, мальчишка, — мужчина подошел к нему, острым концом чуть втыкая трость в живот парня, когда он беспомощно прибился к стенке церкви, — ты женишься на Леди Элизабет, вы заведете детей и оставите мое поместье, — Саймон раскрыл рот, но не смог ничего ответить, — а если ты как-нибудь этому помешаешь, всю жизнь будешь чистить конюшни и чувствовать на своей спине мой хлыст.       Саймон сморщился, вспоминая ту боль и чувствуя, как вновь завывают шрамы на спине. — Понял, отец, — сглотнул он и провел рукой по вспотевшему лбу.       Сзади подошел молодой парень, объявляя, что карета подана. Отец велел Саймону ехать на ней, в то время как сам поедет в особняк Камски на его карете.       Старая церковь, специально выбранная отцом Саймона, находилась вдалеке от города, словно на другом конце Англии. Саймон не считал, сколько за время поездки в карете сменилось часов, лишь лежал в долгом ожидании свободы, которая никогда не придет к нему. В карете было довольно душно и темно, когда на улице пролетали прохладные порывы ветра, чуть шевеля листья. Он слушал разговор двух кучеров и пытался внять, что же такого в этих обычных, серых людях, но в разговоре интересных. Он думал, как было бы интересно возить изо дня в день кареты, но быстро потерял к этой теме интерес, вспомнив о своей лошади.       Стоило карете наконец-то въехать в город, он начал осторожно рассматривать вокруг людей. Город казался ему таким серым и скучным, ведь в нем никогда не светило солнце, словно небо накрывал купол нескончаемых грозовых туч. Взгляды, одежда и архитектура соответствовали виду города. Все они были серыми и лишенными каких-либо красок.       Саймон почувствовал легкую тяжесть — карета въехала на гору, где и находился огромный особняк. В ушах заиграла мелодия, издаваемая скрипками, которая часто играла, стоило кому-то важному приехать в поместье, что происходило довольно редко. За шестнадцать лет Саймона, прожитых здесь, по его меркам это было около пяти раз.       Саймон зашел в поместье, велел слугам принести его одежду, предназначенную для езды на лошади, а затем незаметно побежал в конюшню. Если бы отец узнал… а впрочем, его здесь нет? Значит, все в порядке, думал Саймон.       Там его встретил старый мужчина Альфред. Он знал парня еще с малолетства второго, отчетливо помнил все те моменты, когда Саймон приобрел лошадь, когда пытался забраться на нее и усидеть и их дружбу с жеребцом. Крепкая, чувственная, искренняя, настоящая. Они знали друг друга, словно родные братья. Молодой жеребец всегда волновался за хозяина, словно чувствуя, что он в беде, он не любил выходить на улицу в дождь, был довольно капризным и упрямым, ленивым и много ел. Но невзирая на все это, он готов был пройти все препятствия со своим хозяином. Его звали Дождем. — Саймон! — завидев его еще вдалеке, старый конюх встал с кресла-качалки и подошел к парню с улыбкой. — Дождь уж тебя заждался, волновался, думал, что не придешь.       С конюшни послышалось довольное ржание лошади, жующей солому. — Свадебная церемония очень сложная, забирает все силы, — пожаловался Саймон, заходя в конюшню и переступая через кучи сена. — Да? — выгнул старик бровь в удивлении. — Я уже сбился со счету какая… — мужчина пожевал сухими губами сено, вызвав у хмурого парня улыбку.       Альфред работал в конюшне уже двадцать лет, был худым, чуть костлявым, со смуглой морщинистой кожей, всегда носил поношенные грязные вещи в виде рубашки и подтяжек со старой ковбойской шляпой. Его редкие волосы серого оттенка сливались с бородой, которую он часто откидывал на плечи, дабы не мешалась. Он обучал маленьких мальчиков лет шести-семи, которые любили слушать его истории, что сам Саймон слышал в детстве. Порой Саймон даже подмечал, что за все годы работы с лошадьми Альфред сам стал походить на лошадь. Особенно было весело наблюдать за его переговорами с животными, когда он пытался имитировать их ржание, за что получал лишь непонятные взгляды лошадей, было подумавших, что старик свихнулся. — Знаешь, я думаю, что брак, хоть и по расчету, вещь неплохая, — сказал он, подтягивая штаны, — всяко лучше, чем… — он перешел на презрительный шепот, сощурив глаза. — То, что творится в поместье графа Хэнка. — А что там творится? — спросил с интересом Саймон. — Поговаривают, что в его особняке водятся педерасты и сам он такой, — сказал Альфред.       Саймон изумился. Он помнил разговор отца с кем-то, тогда он как раз обсуждал графа Хэнка, однако ничего плохого о нем не говорил. Наоборот. Одинокий, бездетный, достаточно богатый мужчина еще не пожилых, но и не молодых лет. Он ни разу не видел его вживую, с малой долей интереса потом собирая о мужчине с разных слухов какие-то вести и на их основе составляя образ графа. — Его слуга мне однажды рассказала, что обычно видит его со своим рабом. Он водит с ним любовь, — с омерзением сказал он, — по вечерам он сидит у камина в большом кресле напротив огня. В полной тишине и полной темноте. А на его колене, кажется, Коннор… его раб, чертов похотливый мальчишка, одурманил его голову, да так, что его милость ни день, ни ночь без алкоголя не может! — старик плюнул в сторону, злобно сверкнув глазами. «Весьма занимательно», — подумал Саймон, хоть и не осмелился сказать это вслух, потер подбородок и подумал, что неплохо бы наведаться к этому графу и узнать все. Слухи слухами, но правда ведь интереснее. — Мистер Альфред, я могу взять Дождя на небольшую прогулку? — с окончанием речи старика спросил Саймон. — Да, конечно, сынок, — кивнул он и, потерев лоб от мухи, направился к месту, где обитал Дождь.       Дождь был весьма сложной для подчинения лошадью. Как сказано ранее, он весьма ленивый. А еще актер. Каково было удивление Альфреда, когда после скачек тот на следующий день и подняться не мог, и так, и наоборот, но не в какую просто не вставал. Альфред ведь даже лекаря вызвал, а когда тот приехал, Дождь понял, что время дурачиться закончилось, встал и пошел как не бывало.       Сейчас Дождь удовлетворенно жевал свежескошенную траву, изредка поглядывая на жеребца напротив. Как и хозяин, он не водил дружбу с другими кобелями, предпочитал одиночество и умиротворение. Его длинная черная грива была закинута за шею, блестела и извивалась черными волнами, хвост приподнято водил из стороны в сторону, а острые белые ушки прислушивались к каждому шороху. Он стоял в расслабленной стойке, в мыслях так и пылало желание скорей отправиться на прогулку. Копыта ощущали колючее, чуть щекотное сено под собой, а тело качалось из стороны в сторону.       К нему быстро подошел Альфред, погладив за ушком и получив в ответ довольное ржание. Затем к Дождю подошел Саймон, сразу развеселив его. Мокрый нос Дождя и его бормотание защекотали лицо Саймона, а прилизанные волосы сразу взлохматили. Дождь не любил официальный вид своего хозяина, поэтому старался сделать его как можно более небрежным. Саймон посмеялся и, дождавшись, когда на лошадь натянут седло, вышел с ним из конюшни. — Прокатимся, дружок?       Саймон дал ему красное, спелое, мягкое яблоко. Жеребец начал жадно жевать его, вместе с тем ожидая, когда Саймон окажется в седле. С удовольствием проглотив его, Дождь повернулся к нему в надежде получить еще одно. — Получишь, когда мы доедем до леса, — сказал Саймон, усмехнулся и погладил его серебристую шею. Жеребец будто кивает и не медлит ни секунды больше.       Дождь вмиг срывается с места, набирая скорость. Вокруг, подобно картинкам, проплывает земля под ногами, а где-то далеко видно, как солнце медленно заходит за горизонт. Силясь, ветер крепчает и дует в лицо, развивая на себе гриву коня, Саймон поднимает руку, разводя в стороны пальцы, разрывает его, пытается ухватить и словно чувствует рукой ветер, будто держит в руке шарик. Рысью Дождь бросается вперед, скачет что есть мочи, а лес все приближается и приближается. — Давай, давай, — обхватывая руками его шею, шепчет на ухо Саймон, — ты можешь быстрее, я знаю.       Дождь ускоряется, быстро перебирая копытами, чей отчетливый звук слышен, будто бежит стая лошадей. Они достигают леса, Дождь чуть замедляется, дабы ненароком хозяин не врезался в дерево. Саймон вдыхает кислород полной грудью и выкрикивает протяжный слог так громко и так искренне, что вокруг забегают в дупло белки, слетаются птицы, а бурый медведь, находящийся возле речки, что-то недовольно мычит, разворачиваясь.       Спустя еще несколько метров, Дождь резко останавливается, недовольно смотря на чуть было не слетевшего с него Саймона. — Яблоко хочешь? — сразу догадывается Саймон, слезая с него. — Держи, — говорит он и, отдав яблоко, осматривается по сторонам.       Когда солнце уходит в закат, сумерки накрывают этот лес, и тысячи лесных жителей выползают из своих укрытий, сверкающими в темноте глазами боязливо оглядывая лошадь и его хозяина. Дождь ржанием выказывает свое недовольство и дискомфорт. Но Саймон не замечает его, смотрит на алый, покрытый разными оттенками красного, что медленно переливается в розовый, закат. — Пожалуй, пора домой, — хмыкает Саймон, садясь на лошадь.       Они выходят из леса, и на такой же, как и прежде скорости, добираются до конюшни, после которой, еще раз переговорив с конюхом, Саймон бежит домой.

***

      Сумерки полностью покрыли город, и встречным ответом наступила полная темнота и тишина. Сквозь эту темноту, за кустами возле тропинки можно мельком увидеть свет газового фонаря или маленькой лампы, работающей на керосине.       Это тропа всегда славилась дурной славой. Обычно именно на ней грабили множество повозок богатых купцов и приезжих. И власти бы, конечно, построили отдельную тропу, но срубать множество деревьев, а потом смотреть, как разбойники грабят новую тропу, не очень эффективно и вовсе бессмыслица, думали они. Поэтому от безысходности купцы по приезду были вынуждены дрожать и молиться Господу, лишь бы их не ограбили.       Именно сейчас в зарослях кустарника сидели пару разбойников, поджидая свою повозку. Их было трое и среди них один высокий, с чуть смуглой кожей, крепкими мышцами и грозным взглядом — являлся Главным. Рядом с ним, присев, в кустах находились два крупных мужчины с маленькими усами. На них всех были маски, большие, закрывающие глаза. Одежда черного цвета идеально сочеталась с темнотой и была в ней почти не видна. На Главном был надет черный длинный фрак и брюки. Он поднялся, выглядывая подъезжающую повозку. — Давай, — шепнул он.        Тропу истаптывали тяжелые копыта уставших лошадей, что протягивали последние километры до пункта назначения. — С вами все в порядке? — спросил один из кучеров, удостоверившись в самочувствии дамы. — Я просто хочу как можно скорее оказаться в поместье, но прошу, не позволяйте лошадям двигаться быстрее, — ответила та слабым голоском, поправив длинные рыжие волосы и спрятав лицо за розовым веером, чей оттенок прекрасно сочетался с ее платьем. — Слушаюсь, — ответил парень и продолжил вести лошадей.       До поместья дамы оставалось совсем немного, однако она знала, что не доедет до него. Едва кучер повернулся назад на дорогу, как веер леди беззвучно упал на сидения, а на лице блеснула кровожадная улыбка.       На тропу тут же выскочили двое мужчин, громко выкрикивая нечленораздельные звуки, разрезая воздух длинными шпагами, чем пугали лошадей, резко остановившихся и в панике встававших на задние копыта. Разбойники быстро отстегнули их, а когда те с визгом удалились прочь, набросились на кучеров и оглушили их, оставляя за кустами. — Что там? — девушка с удивлением приоткрыла дверцу повозки и вздрогнула, когда ее схватили за руку. — Разрешите Вас украсть, миледи, — Главный встал на одно колено и поцеловал руку в шелковой перчатке. — Это так пошло, — хмыкнула девушка и при помощи своего спутника вышла из кареты.       Справившись со своей работой, двое мужчин подошли к Главному и дали девушке одежду. Шелковая обтягивающая ткань, состоящая из багровой юбки и рубашки с черными кружевами, прекрасно обрамляла стройное тело девушки, свои волосы она завязала в жесткий пучок, а затем надела маску. — Дорогой, я должна вернуться следующим утром, — предупредила девушка, затаившись в кустах, — я надеюсь, что этим не слишком буду волновать свою старую матушку… — Ты сама выбрала этот путь, моя графиня, не волнуйся, скоро мы закончим с этим. — Как твой отец? Дошли до меня вести, что сталось ему еще хуже, и скоро болезнь поглотит его… — с сожалением сказала девушка, блеснув глазами. — Мы все надеемся, что вскоре отец сможет встать на ноги, сейчас… — он перешел на шепот, стоило повозке начать подъезжать. — По предоставленной информации сейчас там находится двое мужчин, поэтому мы должны быть на чеку, — он повторил распределение. — Вы оглушаете кучеров и отводите лошадей, мы с графиней берем на себя мужчин и грабим их, — он проверил, все ли оружие на месте.       Под юбкой девушки находился большой кинжал, плотно прикрепленный к колену, в ножнах у Главного меч, а также острый кинжал.       Повозка оказалась возле них и на секунду остановилась, осматривая всю местность. Один из кучеров спал, пока другой волнительным взглядом высматривал все вокруг. Пользуясь моментом, двое мужчин выбежали и по старой тактике отогнали лошадей, оглушив кучеров. Графиня и Главный встретили карету, вывалив оттуда двоих мужчин — один из них был плотным и толстым, держа в руках трость, а другой, не успел Главный и глазом моргнуть, блеснул своими часами… и выстрелил.       Девушка чуть было не выкрикнула его имя, но тут ее с силой толкнул в живот старый граф своей тростью. Он вытащил свой хлыст, чьи удары самыми отчетливыми звуками сливались в унисон с ее высокими, громкими криками. Черная маска слетела с бледного лица, разбившись на половинки на земле, пока девушка, прикрыв голову руками, перекатилась в сторону, успев в мгновения ока подняться и скрыться. …Все звали Главного разбойником, однако лишь единицы знали его настоящее имя. «Меня зовут Маркус…», — трезвоном пронеслись в душе эти слова. Издающий пронзительный крик, переходящий в хриплый стон, Маркус, держась рукой за раненое плечо, упал на землю, отползая к дереву. Держа в руке заряженный револьвер, мужчина с сумасшедшей улыбкой медленно подходил к парню. Он нагнулся, но вместо того, чтобы выстрелить, лишь снял с того маску и мрачно, низко и медленно засмеялся.       Маркус понял, что ему отвели фору, дабы успеть скрыться, чем и воспользовался без раздумий. — Ты его поймал, поймал?! — подбежал к нему запыхавшийся мужчина в яростном гневе. — Нет, — перевел на него взгляд Элайджа, и хорошо, что ослепленный темнотой граф не видел его лица, в коем расплывалась неконтролируемая улыбка. — Чертовы разбойники! — продолжал он кричать, яростно отбивая хлыстом дерево. — Я запомнил одну, четко увидел, ну ничего, попадись она мне, одними ударами не отобьется, тварь! — Я тоже запомнил, — как-то заговорщически сказал мистер Камски.       Следующим днем по городу разлетелась весть о нападении и сопутствующие приметы двух людей: высокий мужчина крепкого телосложения с ранением или шрамом на левом плече; девушка высокого роста, рыжими волосами, длиной до пояса, острой фигурой и отметинами на спине.       Пока граф был точно уверен в том, что оставил хорошие отметины на спине разбойницы, граф Камски сидел у себя в темной комнате за столом, держа в руках перо, испачканное в чернилах, которые медленно спадали с того на лист бумаги. И стоило слуге выйти из его комнаты, граф разразился злобным, громким и пронзительным смехом. — Игра началась! — сказал он, коснувшись листа бумаги.