Неон нового мира

      Джордан, чёрт возьми, настолько не вписывался.       Он был слишком чистым для них; даже такой, задыхающийся пылью и пеплом, в драной тонкой майке, смотрящий на разрушающийся мерцающий мир помутневшими больными глазами; даже такой, забытый, отчаявшийся и уставший, он был слишком чистым.       Слишком не отсюда.       Их маленькое неорганизованное сопротивление образовалось почти случайно: просто однажды мир резко взорвался неоном, превращаясь из знакомой статистической картинки во что-то безумное, слишком быстрое для восприятия, и в нём, в этом новом мире, научились жить по новым законам; научились подчиняться.       Разумеется, Оливер Сайкс был бы не Оливером Сайксом, если бы просто так принял всё, что содержало в себе повиновение чьей-либо воле; когда-то давно, когда небо ночами ещё было чёрное, не расчерченное ядовитым розовым, он нашёл в старом, задрипанном баре где-то на окраине оставшихся городов ещё парочку таких же, как он сам, и они сбились в маленькое неорганизованное сопротивление, уставшие, потерянные и разбитые, с головой хлебнувшие едкого песка на каждом грёбанном шагу, и с тех пор прятались по подвалам полуразрушенных зданий, скрываясь от ослепляющего неона нового, нового мира, пряча лица в чёрных масках-респираторах.       Джордана они нашли случайно; ворвались однажды в один из корпоративных офисов, пытаясь перехватить информацию, которая в современном мире стала едва ли не валютой;       Там их уже ждали.       Первое, что понял Оливер, оказавшись под прицелом с десятка красных огней - информатор-предатель среди них.       Второе - чёртов респиратор забился песком, и спрятаться не получится; слишком громко он теперь дышит.       Третье - они за пацифизм и никогда не нападают сами, а, значит, придётся бежать, и;       Он сорвался с места за мгновение. Им приходилось бегать слишком часто, и это стало уже настолько же привычным, как и с утра сначала прислушиваться, прежде чем открывать глаза; тело реагировало почти моментально, разгоняя по венам ярким всполохом адреналин, и он бежал, петляя между мраморными колоннами, пока сверху сыпался крошками потолок из-за града выстрелов, и едва слышал за ним собственное испуганное сердце; колонны вырастали прямо перед глазами, неясными силуэтами выплывая из темноты; он разбивал о них ладони, через боль отталкиваясь от каждой снова и снова, и бежал, пока стальная дверь крыши не захлопнулась за его спиной, оставляя один на один с открытым городом неона;       Он застыл на месте, ослеплённый на секунду всем этим ярким, задохнулся чистым воздухом, срывая респиратор, жадно ловя запах мокрого асфальта, ощущая капли дождя на пыльной коже.       Иногда в такие моменты ему казалось, что дышать - почти больно, настолько лёгкие привыкли к намешанной чёрт знает с чем подвальной атмосфере, затхлой, забитой остатками взрывов из далёкого начала всей этой недо-катастрофы;       Оли помнит её так же отчётливо, как чувствовал и тогда: слишком быстрый технический прогресс, прорыв за прорывом, появление всё более и более влиятельных людей; то, как эти люди сливались друг с другом в огромные корпорации, погребая под собой всех, кто не успел за новым темпом не менее новой жизни; то, как корпорации сцеплялись в единую громаду, давящую любое существующее устройство мира, как распадалась жизнь, политика, экономика - всё, что было привычно, перекраивалось под новые рамки, перемалываясь безжалостными шестерёнками механизмов совершенствования, и люди попадали на свалку быстрее, чем старые вещи; пытались ползти там, в отдалении, пока над их головами разверзались неоновые города из стекла, металла и бесконечного влияния корпорации, неуловимые и манящие.       Оли помнит, как его выбросило за борт, буквально скинуло за лодыжки; он всегда слишком не любил подчиняться.       А корпорация не любила тех, кто не подчиняется.       И его вышвырнуло мгновенно, оставляя на память расколотые амбиции и мечты о новом дивном мире;       Ему пришлось строить свой собственный, в самых низах; последнее, каким был его новый мир - дивным.       Это было похоже на одну большую человеческую мясорубку, перемалывающую жизни одну за другой; они боролись, влезали в сети корпорации, вытаскивали по крупинкам информацию, попутно пытаясь хоть как-то жить, чем-то питаться, где-то спать; смыкались вместе в подвалах, как стая крыс, достаточно проворные для того, чтобы не попадаться корпорации, и недостаточно, чтобы стать одними из них.       Джордан был достаточно.       Он рассказывал им сам, что влился практически мгновенно, всегда мечтающий работать с чем-то инновационным; сначала - идеальный послушный ребёнок, потом - лучший в школе, следом - в старшей школе, гордость университета и, наконец, подающий надежды сотрудник корпорации, самый юный и самый успешный, в вечно отглаженных пиджаках и зауженных чёрных джинсах с белыми кроссовками; молодой, прогрессивный и практически гениальный, его обожали там, наверху, так же, как он обожал корпорацию и каждое своё техническое детище: он улыбался прохожим с почти каждого билборда, и его синие глаза горели отражением синего неона его же изобретений.       Он никогда, не говорил, почему.       Почему в тот день, когда за спиной Оли захлопнулась тяжёлая дверь, и он, задыхающийся чересчур чистым воздухом до болящих лёгких, скорчившийся на холодном бетоне с отблеском горящих не менее холодным цветом вывесок, пока с десяток новых точек, ровно таких же, от каких он убегал, впились ему в спину с крыш соседних зданий, свет внезапно погас везде, вплоть до нескольких соседних кварталов;       И, окутанный туманом дымовых шашек, Оли почувствовал, как его резко тянут куда-то назад за плечи, затаскивая ещё глубже во тьму, зажимая руками рот.       Ему дали едва ли с минуту отдышаться и прийти в себя, прежде чем вздёрнули снова, придерживая за бок, и повели куда-то вдоль серой стены, настойчиво и молча таща за собой; и единственное, что он видел за плотной дымовой завесой - чужие пальцы, крепко обхватившие его собственные, и переплетающийся узор чистой белой кожи и его посеревших от времени татуировок.       На вопросы о том, почему он тогда помог, Джордан всегда скромно улыбался и говорил, что просто устал всю жизнь следовать правилам безукоризненно и быть идеальным, а потом неловко скрывал взгляд за ресницами и переводил тему в более привычное русло: где достать запасы, как взломать очередной сайт и где сделать следующую агитацию для народа.       С Джорданом стало легче: он прижился не сразу, первые недели слишком непривыкший к тусклому освещению подвалов, практически полному отсутствию адекватного кислорода и невозможности погладить любимый пиджак или элементарно вымыть руки. Как только он сориентировался, то почти моментально прибежал к Оли с просьбой наведаться по-тихому в ближайший штат корпорации, чтобы он смог забрать минимальное оборудование и создать для них что-нибудь нужное. К тому моменту он приглянулся практически всем: незаметный большую часть времени, спокойный и вежливый, с бесконечно понимающим взглядом и безумно-гениальными идеями; творцу нужна была мастерская, и это было меньшее, что они могли Джордану дать; он взламывал для них шифрование сетей, собирал буквально из старого ржавого металла протезы и полезные приборы; на планирование ушла неделя, в двух километрах от их нынешнего лагеря как раз была подходящая база.       Это было легче, чем что-либо в пост-неоновой жизни вообще: Фиш с лёгкостью открывал им каждую дверь на пути, заранее предупреждая, где и сколько может стоять охраны, чётко руководил процессом и был настолько незаменимым координатором, что остался на этом посте и в последующие вылазки; его аналитический ум пришёлся как нельзя кстати, и совсем скоро они вернулись в убежище с рюкзаками, полными всяких технических примочек, а уже через пару недель обзавелись новыми респираторами, которые какая-то девочка-художница даже устрашающе украсила; а ещё через месяц их убежище превратилось из комплекса старых катакомб недалеко от поверхности в настоящую укреплённую базу: Джордан модернизировал буквально всё, что видел; почти падая на месте от недосыпа; он всегда говорил, что каждое новое изобретение для их маленького отряда позволяет ему чувствовать себя нужным и немножко безумным; особенно учитывая его прошлую идеальную, как по часам, жизнь.       Теперь люди знали больше: они приходили в города, оставляя за собой разноцветный след дымовых шашек, подбивали репутацию корпорации и уходили, громкие и уверенные, и это оставалось, захваченное во вспышках фотокамер и человеческих зрачках; к ним приходили всё больше и больше людей, и из маленького, незначительного и незаметного сопротивления они превратились в целую организацию, следующую из убежища в убежище под знаменем разноцветного дыма, окутывающего их от тяжёлых ботинок до клыкасто-ребристых респираторов;       Оливер никогда не чувствовал себя частью чего-либо более масштабного, чем это. Иногда у него сводило где-то глубоко в лёгких, когда он видел со стороны, что взрастил своими руками за столь короткое время;       А потом сводило где-то глубоко в сердце, когда он выхватывал в сизом дыме синие глаза над плотными лентами маски. И он точно знал, что Джордан чувствует в ответ.       Это случилось через целых полгода после того, как Джордан включился в команду; первые три месяца они даже не виделись, слишком занятые: он - агитацией народа, Фиш - модернизированием всего, что попадалось под руку.       А на четвёртом пересеклись в общем зале, уставшие, но заряженные мотивацией; бесконечно уважаемые и узнаваемые, но ужасно одинокие; встретились за бутылкой чего покрепче, больным сонным взглядом на такой же выгоревше-усталый, и уже через полтора часа Оливер удерживал ногами чуть пошатывающегося Джордана за талию, постепенно затаскивая того на высокий каменный выступ, служащий им своеобразным подоконником; всё вокруг было таким невозможно милитаристически-серым, бетонно-однообразным, но, пока Оли сосредотачивался на синих глазах напротив, это становилось проще вынести. Было, ради чего выносить; когда тёплые руки с холодными кончиками пальцев оглаживали его бёдра, мягко сжимая; когда тёплый шершавый язык вёл по запрокинутой шее, прикусывая выступающие венки, и каждый поцелуй оставался влажной маркой на татуированной коже, и Оли откидывался головой на холодное стекло позади себя, судорожно сжимая жёсткие тёмные волосы в дрожащих руках, и видел закатанными глазами грёбанные белые пятна, едва способный дышать от заполняющей ласковой нежности; они так давно сопротивляются; он успел позабыть, каково это, ощущать кого-то так близко, иметь возможность сцепить руки за спиной и просто отпустить себя, едва слышно хрипло постанывая на каждое тягучее движение, отдающее короткими разрядами едва болезненного наслаждения в позвоночник, и нет в этот момент ничего -       Ничего -       Что могло бы заставить его отвести покрасневшее лицо от тёплой шеи, перестать шептать всякую чушь прямо в разгорячённую кожу, прихватывая зубами местечко с какой-то надписью, и сжимать цепкими пальцами крепкие плечи, оставляя следы полумесяцев отросших ногтей, сладко задыхаясь каждым чужим рваным выдохом на расстоянии миллиметров и очередным толчком;       Они были друг другу никем официально, но       Здесь, в этом новом мире, в каждом убежище и дымовой завесе,       Официального не существовало. Они просто были друг у друга, переплетая пальцы, стоя вместе под очередным скоплением красных лазеров, убегая через крыши и раскрашенные едким неоном переулки,       И всё, что он видел напротив - синие глаза с бесконечной жаждой свободы внутри, и это было настолько близко его бунтующе-непокорной натуре, и сам Джордан был таким мягким, понятным и спокойным, в окружении своих нежно обожаемых металлических побрякушек и деталек, расписанных кодов и технических непонятных приборов, что Оли, кажется, чувствовал, как внутри что-то отчётливо загорается в ответ на каждую улыбку, каждое прикосновение; Оли, кажется, чувствовал, как сковывает что-то за рёбрами на каждый взгляд;       Оливер, кажется, упустил что-то очень важное.       Возле убежищ стали появляться вороны.       Не обычные вороны, а корпорации: с механическими вставками на крыльях, такими же бездушными чёрными глазами и металлическими искусными хохолками, несчастные птицы, очередные жертвы экспериментов, бессменные разведчики, запоминающие всё, что видят и слышат; они отлавливали их сначала в почти километре от входа на базу, а потом каждую неделю стали находить всё ближе и ближе,       Но у него был Джордан, их общий сизый дым на двоих и два клыкастых респиратора, лежащих рядом, на старой металлической полочке возле продавленного матраса, в который он вжимал Фиша своим весом, удобно устраиваясь на его бёдрах, чтобы прижаться заново стриженной колючей макушкой к тёплой груди и слушать бьющееся размеренно сердце; ему было так спокойно, и к ним приходило так много новых людей, и всё шло так до невозможности хорошо, что - в какой-то момент, даже толком не заметив - они все расслабились, и он в том числе, мягко поглаживая Джордана по острым скулам, не отводя взгляда от синевы напротив;       Когда сирена завыла посреди ночи, раскрашивая бетонные стены в противный красный, он подскочил мгновенно и с полминуты смотрел на пустующее место рядом с собой, прежде чем знакомый мальчишка в синем комбинезоне не выдернул его из транса, что-то крича об облаве;       И вот тогда он испугался по-настоящему, потому что Джордан всё ещё оставался всего лишь учёным, который не особо умел защитить себя и был - чёрт, он был слишком умным.       Он мог быть интересен корпорации, интересен вновь, беглый гений, и не было никаких шансов, что они отдадут его обратно, целого и живого, а сейчас он не рядом с Оли, и матрас пустует уже явно долго, холодный со второй стороны;       Оливер бросается к выходу, хватая оба респиратора - он не взял респиратор, а без них они не выходят, - и почти молится кому и чему угодно, лишь бы успеть, а потом -       Потом он выскальзывает наружу через открытый нараспашку главный шлюз, и не сразу понимает, почему вокруг так темно, а следом -       Следом он вскидывает голову и не может сдержать рваный отчаянный выдох -       Облака закрывают сотни кружащихся воронов, металлические вставки в которых сверкают опасными равнодушными отблесками под тусклыми проблесками луны -       И небо от птиц черно.       Оливер, кажется, упустил что-то очень-очень важное.       - Мне жаль, Оли.