Я не знал, что есть на свете такая боль… В. Ерофеев
Трек: Hurts – Stay Вдруг внутри Насти погас какой-то огонёк, вмиг жизнь покинула искрящийся взгляд. Бэлле стало по-настоящему страшно. – Насть… – шепчет она. Шёпот выходит виноватым, будто она собственноручно пустила Антону пулю в лоб, и не узнаёт свой сдавленный голос. – Ты не представляешь, как мне жаль. Клянусь, мы справимся с этим… – Нет, – отрезает Петрова и отворачивается, и не потому, что хочет спрятать слёзы (их нет), а потому что нет сил сейчас смотреть в чистые глаза Бэллы и пятнать её кристальную душу своей, грязной и потасканной. – Как это нет? – Мне пора. – Куда пора? Я с тобой. – Нет, не со мной. Останься здесь…или уходи. Если решишь остаться, ключи у тебя есть. В общем, как хочешь. Настя суетится, наспех накидывая куртку и рыская по полкам в поисках документов. – Что значит «как хочешь»? Я хочу с тобой! – с жаром возражает Кузнецова, нелепо семеня за старшей по пятам. Петрова круто оборачивается, так что Бэлла с силой врезается в неё, тут же поднимая испуганный взгляд затравленного зверька. – Я перечислила варианты. Всё, кроме этого, – произносит она категорично и отрывисто. – Почему? – раздаётся весьма нелепый вопрос. Настя раздражённо отводит взгляд и смотрит куда-то за спину Бэллы, а потом, легонько отодвинув её за плечо, проходит мимо. Она достаёт с верхней полки белой этажерки спрятавшийся паспорт, а потом направляется к выходу. Пребывая в полной растерянности, мелкая не знает, что делать и истуканом стоит в проёме, пока до мозга не доходит мысль, что Настя сейчас уедет-уйдёт-исчезнет куда-то в таком состоянии. – Стой! – кричит она ей в спину, а когда Настя, скрепя сердце, оборачивается, подбегает к ней. – Ты не можешь так уйти…без меня…я хочу помочь и быть рядом. Разве…разве не в этом смысл? Настя качает головой. Её побелевшая нижняя губа сильно дрожит, а голос ломается, когда она выкрикивает на выходе: – Смысл в том, что мой лучший друг умер, и потому любая помощь бесполезна. Они стоят вплотную друг к другу, но Бэлла не чувствует больше того трепета от волнующей близости, потому что когда-то тёплые глаза сейчас смотрят на неё холодно и отталкивающе. И, вероятно, ещё ей немного страшно, потому что она буквально физически чувствует настин гнев на своей коже. Это ранит сильнее всего, и мелкая не замечает, как слёзы предательски выжигают солью нежную кожу щёк, высыхая на полпути. Она знает, что выглядит жалко, но не сдаётся и упрямо впивается пальцами в дверной косяк, давая Насте понять, что она настроена серьёзна и, как бы страшно ей ни было, она будет упрямо лезть на рожон. Старшая лишь глядит устало, не впечатлённая столь страстными порывами. Тогда Бэлла срывает последние тормоза, срывается и бросается ей на шею, как ребёнок. – Позволь мне быть рядом, – шепчет она Насте в ключицу неразборчиво, сбивчиво из-за слёз. – Не могу, – и ей с трудом даются эти слова, потому что Бэлла такая доверчивая и тёплая, что делать ей больно – невыносимо. Но она не может позволить себе повести её на дно за собой. Есть вещи, которые нужно сделать самой. – Останься, – снова просит Бэлла и прижимается сильнее, отчаяннее, – мы со всем справимся. «Останься». Слово, которому невозможно противостоять. Слово, которое не даст сделать тебе и шага. Ещё полчаса назад с губ то и дело хотело сорваться кое-что другое, то самое слово, а теперь… А теперь «останься» звучит как мольба, будто Насте давным-давно наплевать, и всё, что может Бэлла, это умолять в слезах. – Не могу, – выдавливает из себя старшая и сглатывает, не давая слезам вырваться наружу. Сдерживаться становится всё сложнее, поэтому Настя мягко, но настойчиво отталкивает прилипшую к ней Бэллу, с болью осознавая, что потом себя за это не простит. Но любовь всё усложнит, когда ты ещё не разобрался со своей ненавистью. А ненависть сейчас наполняет Настю до краёв: к жизни, к себе, к Антону, за то, что оставил её. И вот теперь она оставляет Бэллу, потому что всегда должно оставаться то, чем можно пожертвовать. Иначе нет и смысла держаться за жизнь, смотреть по сторонам на переходах, пить антибиотики, не мчаться по встречке, зажмурив в ожидании глаза… – Зачем ты так… Настя всё же решается обернуться и заглянуть в заплаканные глаза напротив, не скрывая больше собственных слёз. Она не смеет заверить, что скоро вернётся, что всё будет хорошо, что она будет звонить, поэтому, оставив напоследок ключи на тумбочке, говорит лишь: – Я просто не знаю, как по-другому. Прости. – Но… Но Настя уже исчезла. Бэлла сдерживает свой порыв побежать вслед, догнать, остановить, крикнуть что-то важное и нужное, что заставит Петрову вернуться. Сдерживает, потому что в глубине души знает, что Настя, как бы плохо ей ни было, не имела права так рисковать её доверием, она не должна была так её отталкивать! А значит, Бэлла не должна унижаться и стучаться в закрытые двери. Чувство брошенности завладевает каждой клеточкой её души. Но хуже этого чувства только мысли о том, что будет с Настей… Обессиленная, она сползает по стене, плотно закрыв глаза руками, будто пряча от самой себя горячие слёзы, не желая признавать, что её мечты вмиг обрушились, а Настя просто ушла, ведь, по правде сказать, нет ничего хуже такого ухода. Нет ничего страшнее кричать «Стой!» в спину уходящего, зная, что он не обернётся, и всё равно надеяться.***
Трек: Tate McRae – you broke me first – Ты, блять, ответишь на все мои вопросы!! Бэлла влетает в просторную палату с пластиковым стаканчиком дешевого эспрессо. Настя пытается приподняться, но мелкая останавливает её: – Лежи уже, господи. – Выглядишь неважно, – пытается пошутить. – На себя посмотри, – едкий ответ не заставил себя ждать. Обменявшись любезностями, они замолкают. Чтобы не встречаться взглядами, мелкая прячет глаза за стаканчиком, а потом осматривает палату (будто не просидела тут весь день). Всё белое, всё снова белое! Как же её осточертел этот цвет! Даже за окном кружатся белоснежные мухи. Раздражение нарастает в груди, и, смяв с силой пустой стаканчик, Бэлла кидает его в мусорку в противоположный угол просторного помещения и попадает в цель. Наблюдая за этими выдающими скрытое бешенство телодвижениями, Настя первая начинает разговор: – Видимо, нам надо поговорить… – О том, что про тебя напишут в прессе? – резко поворачивается к ней Бэлла, смотря в упор с вызовом, будто и не было никакой неловкости. – Или о том, что уже написали? О твоей новой репутации? Мне позвать твоего спонсора? – Ты злишься на меня? – Ну что ты, – ехидно улыбается Кузнецова совершенно белыми от злости губами. – Как я смею злиться?! Ты же всего лишь уехала в Питер, пропала на два дня, а теперь с видом жертвы предлагаешь «поговорить». – А ты… – Настя нервно мнётся, настраиваясь на главный вопрос. – А ты знаешь, почему я здесь? И Бэлла просто…открывает рот и в шоке качает головой. – Ты…надо мной издеваешься?! Вопросы поумнее имеются? Или только «такие» в запасе? – Всё же злишься, – делает вывод и вздыхает. Она знает, что говорит не то и невпопад, потому что мысли путаются, а голова безбожно болит, но она знает, что говорить – надо, что молчать сейчас – значит разозлить Бэллу окончательно. – Я не хочу на это ничего отвечать, – шипит Кузнецова. – Что, по-твоему, я вообще могу чувствовать, кроме боли и злости?! Ну что?! Настя молчит, отвернувшись к стене, уткнувшись в посеревшую подушку. И правда, рядом с ней невозможно испытывать какие-то другие чувства, это ясно как день. – Почему умер Антон? – требующим немедленного ответа голосом спрашивает Бэлла. И это звучит...жестоко. – Я говорила… – Нихуя ты не говорила! – с жаром перебивает. – Ты оставила меня одну в своей, мать твою, квартире, а сама пропала на два дня! Ни-ху-я ты не говорила! – Прости. – Не поздновато для прощения? – Времени не существует, – чуть слышно произносит Настя, дабы не быть разоблачённой в странных мыслях. Однако Бэлла всё слышит. – Моё терпение тоже, знаешь, на грани исчезновения. Настя ожидала всего, но только не холодности и едкого сарказма. А потому: – Возможно, ты пока не готова к разговору. Мне искренне жаль, что я заставила тебя волноваться. И поверь, мне стыдно, потому что я обманывала тебя. Но… – Это ты, – на надрыве шепчет Бэлла, и Настя наконец поворачивается, натыкаясь на проникающие в самую душу глаза. В них стоят вымученные двухдневными истериками слёзы. – Это ты не готова. – Да. Ты права. Это я не готова. – Что ж. Дай знать, когда будешь. – Ты уйдёшь? – Насть, давай посмотрим правде в глаза. Ты тоже уходила, когда я не была к этому готова. Вот только в отличие от тебя я не стану выключать телефон и заставлять тебя сходить с ума от незнания, где я, блять, вообще и жива ли. Договорились? – Бэлл… – Я не сделала буквально ничего, чтобы ты так со мной обращалась! Я не подрывала твоё доверие и не предавала. Я всегда ждала, когда ты подпустишь меня хоть на миллиметр ближе к своим шрамам. Но ты меня, сука, бросила!! Почему ты не позволила поехать с тобой и помочь?! На эти вопросы у тебя есть ответы?! Но у Насти нет ответов. Никаких, мать их, ответов. – Видимо, нет. Поэтому ДА – Я СЕЙЧАС УЙДУ. ПОТОМУ ЧТО Я УСТАЛА СТРАДАТЬ ЗА НАС ДВОИХ. Бэлле плевать, что её услышат, что о ней подумают. Схватив куртку, она вылетает из палаты, переборов острое желание эффектно хлопнуть дверью. В душе разрастается какое-то ядовитое растение, а сердце оплетают напоенные желчью питоны. Не замечая ошарашенные взгляды вокруг, распихивая всех подряд локтями, она бросается к выходу и выбегает на улицу, где больше не сдерживает своих чувств. Все эти чёртовы часы, каждую чёртову минуту этих жутких дней её мечтой было просто увидеть её, просто обнять, просто дотронуться кончиком тронутым тремором пальца, просто быть благодарной. Но в голове снова рождается воспоминание: звонок посреди бессонной ночи, новость, от которой похолодело сердце и ледяной глыбой ухнуло вниз, сборы в темноте и такси до больницы. Молитва шёпотом, промокшая от пота толстовка и длинный-длинный-бесконечно длинный коридор. Мир раскололся на до – до звонка, до пропитанного медикаментами коридора, до распахнутой двери в ту самую палату, и на после – после взгляда на безжизненное распластанное на узкой койке тело, на подрагивающие ресницы, на впалые щёки, после безмолвного крика, после чувства ужаса, которое теперь навсегда поселилось в груди. «После» что-то сломало в ней, сломало навсегда. Настя сломала её.***
Бэлла долго гипнотизирует взглядом букетик засохших роз в хрустальной, с отколотым краем, вазе. Высохшие лепестки хрупкие и ломаются под пальцами, превращаясь в труху. Бэлла хватает телефон. Позвонить/не позвонить стало главным вопросом дня. Ведь звонить после тяжёлого прощания, после ссоры, обиды – верх храбрости. Но острая потребность в человеке приведёт её либо к нему, либо в «Красное и Белое». Просто повзрослевшая Бэлла выбирает меньшее из зол. Нервно обкусывая кровоточащий заусенец на безымянном пальце, она ждёт, находясь в магическом трансе под монотонную мелодию гудков. Вскоре кажется, что сердце начинает биться в унисон протяжного телефонного воя. Переводит взгляд с умирающих роз на стол: пепел, изломанные жёлто-серые лепестки, размазанная капелька крови. Декаданс как он есть. Неожиданно гудки прерываются, и сердце участливо пропускает удар. – Алло? – Бэлла? – голос на том конце провода звучит тревожно, но всё же – радостно. Так говорят нежданным гостям «уже уходите?», силясь спрятать улыбку, так заверяют «очень жаль», когда, в общем-то, совсем не жаль. – Прости, что звоню, просто… Кузнецова знает, что сейчас – красная от кончиков ушей до пят, как перезрелая морковка. Она закрывает полыхающее от напряжения лицо ладонью, и в нос ударяет едкий металлический запах собственной крови. – Ну чего ты, не извиняйся. Я думала, ты никогда не позвонишь. И Бэлла просто говорит, не ожидая от самой себя такой простодушной, по-детски наивной откровенности: – Ты мой лучший друг. И ты нужна мне. Там, за несколько километров, – нечитаемый вздох, пауза, может, сомнения, может, смешок, вовремя остановленный потным от волнения кулаком, а потом ответ, прозвучавший чуть тише, а потому важнее: – Конечно. – Если хочешь, – виновато. – Ты ведь знаешь, что хочу. Бэлла уже и забыла. – В общем, приходи. Погода хорошая. Вновь гудки, но уже – успокаивающие, убаюкивающие, как колыбель.***
Трек: Coldplay – Fix you Бэлла подходит к большому пустынному парку-усадьбе. Да, погода действительно хорошая: кристально-прохладно, ясно, светло, будто подкрадывающаяся зима на время отступила со своей мрачностью. Поднимаясь по крутому склону, Бэлла периодически останавливается, чтобы перевести дух, и проклинает все свои вредные привычки, а заодно любуется открывающимися сквозь ветви ельника и покрытой тонким слоем инея лиственницы видами. К увитой жухлым плющом колонне ведёт вытоптанная тропка. Бэлла ступает бесшумно, лишь изредка кое-где под ногой хрустнет предательски льдинка. Костья стоит, окружённая ореолом тумана, в тени колонны, в расслабленной позе хрупкого экзотического деревца. Бэлла прячется, прислонившись с другой стороны парапета, ощущая холод камня, его мшистый аромат. О колонну гулко, как тугой мяч, бьётся сердце. Мимо неё проплывает волна голубоватого дыма крепкой сигареты. – Привет, – шепчет она в толщу стены, приложив порозовевшую от мороза ладонь к её шероховатой поверхности. – Привет, – отзывается эхом с той стороны, а следом доносится невнятное шуршание. Через мгновение Костья оказывается перед вжавшейся в углубление колонны Бэллой. Мелкая выдыхает с облегчением, увидев лучезарную улыбку на добродушном лице Купер. – Расслабься, малышка. Не чужие. – Я постараюсь. Костья протягивает руки, зазывая Бэллу в объятия, и та не сопротивляется, вдыхая аромат первого снега, терпкого мужского парфюма, табака и тёплого тела. В руках Костьи уютно, как дома. – Спасибо, что позвала. – Спасибо, что позвонила. Помолчали. – Расскажи мне, – просто просит Купер, мягко отстраняясь. – Я не знаю, что делать… – Дело ведь в Насте? – А ничего, что мы о ней… – Нет. Больней, чем было, уже не будет. И Бэлла рассказала, сбиваясь, задыхаясь от подступающих слёз, заикаясь от несправедливости и обиды, от вновь нахлынувших чувств. Рассказала, стиснув кулаки и уткнувшись в куртку Костьи. Рассказала, чувствуя, как с каждым сказанным словом её грудь освобождается от тяжкого груза. – Мне кажется, что я устала, ещё не начав какое-то дело. Мне кажется, я схожу с ума. Мне кажется, что я отчаянно нуждаюсь в чём-то, вот только это что-то может дать лишь она. Мне кажется, я зависима. Мне кажется, я боюсь потерять её. Потому что мне кажется, что не обрела её ещё по-настоящему. – Тебе не кажется, – говорит Костья, улыбаясь и легко щурясь в жемчужных лучах. Бэлла недоверчиво хмыкает, заражаясь спокойствием напротив. – Как думаешь, что такое любовь? – Я могу простить этот банальный вопрос только тебе, знаешь? – И всё же? – Я думаю, любовь – это когда можешь жить без человека, существовать, работать, идти дальше, улыбаться другим людям, целовать других людей, встречать рассветы и провожать закаты, наслаждаясь моментом, даже если того самого человека нет рядом. Но… – Костья поднимает голову, навстречу лазурной выси и улетающим на юг птицам. – Но не хочешь… – заканчивает Бэлла. – Садись, Кузнецова, пять, – тянет Костья и вся расцветает в ухмылке, переводя взгляд на цыкающую краснеющую Бэллу. Всё, что сейчас хочется – открыть своё покрывающееся кровью сердце, вырвать с корнем, порвать аорту и лёгочную вену, а потом просто вложить в маленькие ладошки любви всей её жизни. Но нельзя лишаться сердца ради того, кто не протянет ладони, чтобы забрать его как дар. Костья достаточно умна, чтобы это понимать, а потому просто берёт одну из прохладных ладоней и переплетает пальцы. Потому что это лучше, чем ничего. Бэлла благодарна за этот маленький, но такой важный жест. Отвечая на пожатие, она позволяет длинным тонким пальцам обвить собственные. Костья изменилась. Это Кузнецова понимает по одной новой морщинке, усевшейся в уголке губ. По одной потухшей искорке изумрудных глаз, которая раньше озаряла светом всё вокруг, а сейчас просто…исчезла. И Бэлла знает, чья в том вина. – Расскажи мне о ней. – Я не уверена, что смогу, ведь ты… – Да, ведь я. Но ты попробуй. Мне надо знать, что я страдала не зазря. – Когда мы встретились, было лето. Было душно, но не в тот вечер. В тот вечер было чем дышать. А сейчас…идёт снег, Мерзнут пальцы. Но когда я закрываю глаза, я вижу её раскрасневшееся от жары лицо и чувствую запах вишнёвого табака. А вообще, она…пахнет лавандой. Иногда я прихожу к ней, и в нос ударяет стойкий аромат лаванды. Будто я попадаю в поле Прованса. У неё дома идеальная чистота. Так чисто, что мне страшно. Ты же помнишь мою способность превратить только прибранную комнату в сущий ад? – У нас когда-то была прибранная комната? – Это метафора. – А ещё она просыпается рано утром… – Типа в девять утра? – Типа в шесть или в пять. Думаю, это из-за ломки. Или привычка. Но всё же. Я встаю посреди ночи и понимаю, что рядом никого. А потом пытаюсь найти её в бесконечных лабиринтах. А она сидит в пустой гостиной около открытого окна. Порой…она меня безумно пугает. Как чудо. Понимаешь? – Понимаю. – Как что-то, неподвластное тебе. Когда не знаешь, чего ожидать… При этом с ней всегда, несмотря на этот испуг, спокойно в глубине души. В самом сердце. Это спокойствие ничто не способно нарушить, когда она рядом. Но сейчас я чувствую, будто этого недостаточно. Мне нужно, чтобы это было взаимно. – Почему ты решила, что это не взаимно? – Потому что в момент, когда я бы нуждалась в ней как ни в ком другом, она…просто ушла. Понимаешь, я подумала, что было бы, произойди это со мной. Что бы я чувствовала. И я поняла, что всё, чего я бы хотела, это спрятаться от всего мира в её спокойствии. А она…просто ушла. – Иногда люди не могут поступить по-другому. Но это не значит, что они не хотят. Не значит, что она не хотела. Теперь представь, как ей было сложно уходить, зная, какую боль она причиняет тебе. Но бывают такие моменты…знаешь, у тех, кто… – У наркоманов. Не стесняйся. Костья вздыхает, кидая взгляд исподтишка на сникшую исхудалую фигурку, на опущенную голову. – У всех людей, – настойчиво поправляет она. – У людей бывают такие моменты, когда кажется, что если прям сейчас не перейдёшь свою черту, то взорвёшься. Типа это как сдерживать чихание… – Что, блять? – Ну…ты хочешь чихнуть…но знаешь, что, если чихнёшь раз, то больше не остановишься. Но ты хочешь настолько сильно, что уже похуй на всё. И вот рядом друг говорит: «Не чихай! Только не чихай! Будет только хуже, ты ведь знаешь!!!» И дёргает тебя, блять, за рукав. И ты чихаешь уже из принципа… – Хочешь сказать, я не давала ей чихнуть?! – Хочу сказать, что нельзя судить об отношении человека к тебе, когда он в таком состоянии. – Я была у неё в больнице, – вдруг признаётся Бэлла. Костья ждёт. По тону мелкой понятно, что ждать хорошего не приходится. – И я ушла. Хотя на неё было страшно смотреть. Мне было так страшно… – Ох… – Да. Мне никогда не было так страшно. Даже в дни, когда я не знала, где она находится, что с ней, жива ли она. Эти два дня были сущим адом. Но потом я увидела её… Она была такой бледной. Я поняла, что лишь перешла в своём персональном аду на следующий круг. – Ты испугалась и ушла. Но ей это, по-твоему, не простительно? – Ты жёсткая, блять, ты знала? – возмущённо вопрошает Бэлла и закатывает глаза. – Ну… я затем и пришла, чтобы надрать тебе задницу и дать тебе под неё пинка, так что. – Я думала, ты пришла, потому что ты мой друг, а мне плохо. – Ты всегда была поразительно наивна… Чтобы не получить своего заслуженного пинка, Костья подскакивает, хохоча, а потом протягивает открытую ладонь: – Пойдём танцевать вместе со снегом. – Ээээ… – Не задавай лишних вопросов. А лучше вообще не задавай. Просто пойдём. – Ты предлагаешь мне довериться тебе? – У тебя есть сомнения в том, что мне нужно доверять? – Не то чтобы… Бэлла хватает ладонь Костьи и позволяет той увести её с собой. Самозабвенно кружась в серебряном водовороте, она угадывает расплывчатые черты её лица, её розовую улыбку, её чистые глаза. Она думает, насколько трудным был сегодняшний день. Чувствовать боль, скрывая её за улыбкой, оказалось чертовски сложно. Любить, слушая о том, как она любит другую, и держать её за руку. Знать, что это чувство не потухнет и не растворится, не сменится другим, как время года. Понимать, что это смелые мысли, и всё же быть в них уверенной. С губ то и дело хочет сорваться: «Я люблю тебя!!! Я всё ещё тебя люблю!!! Я не переставала любить тебя ни на секунду и люблю тебя каждую секунду в будущем!!» Но «я никогда тебе этого не скажу, потому что слова переоценивают, а я просто хочу потанцевать с тобой в этот холодный солнечный день и навсегда сохранить его в памяти». «Всё, что мне нужно – свет в твоих глазах. И если я буду нужна рядом, я буду. А если буду не нужна – уйду, хоть и сейчас я не готова». Костья закрывает глаза и чувствует навязчивый запах вишнёвого табака, которым пахла Бэлла в то утро в душе после концерта. В то утро, когда все изменилось, когда Бэлла, её Бэлла, ушла. Она ненавидит вишню.