Я говорю вам: нужно носить в себе ещё хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду
Ф. Ницше, «Так говорил Заратустра».
Трек: A$AP Rocky - L$D Резко пахнущая металлом ручка поддаётся на удивление легко – будто Настю ждали. Рассеянный слух не улавливает щелчок ржавого замка, предостерегающего позвякивания цепей. Она осторожно, на нетвёрдых ногах входит в квартиру, неестественно пустую и, естественно, холодную. Мнётся в прихожей, сбрасывает рваным движением куртку, нервно поправляет волосы и неровной походкой направляется в спальню. Оказавшись посередине небольшой комнаты, Настя подмечает про себя, и не без удивления, что пахнет тут человеком, жизнью: тлеющим крепким табаком, утренними, ещё тёплыми, простынями, каштанами, что норовят залезть своими лапами-ветками в приоткрытое окно. Но Настя тем не менее знает (а потому горько улыбается), что некому здесь было курить, кроме Антона, а Антон – умер; что никто, кроме Антона, не мог спать на белых в клеточку простынях, оставляя свой запах, а Антон – умер, что только Антон открывал старое, в сходящей кусками штукатурке, давно не мытое окно, чтобы впустить ветки каштана наполнять комнату древесным осенним ароматом. Но Антон – умер. Антон мёртв. А всё вокруг живо. Всё вокруг продолжает дышать и славит жизнь. Несправедливость. А хуже всего то, что и она, Настя, жива. Ей всегда казалось, что Антон, их дружба – часть её самой. И вот теперь она чувствует себя так, будто лишилась какого-то органа. А также, что не имела права лишаться его. Она откидывает назад и падает на ледяные простыни. Ещё мгновение – и она растворится в чувстве вины. Белый потолок. Клетка о четырёх углах. Ловушка. Теряясь в белом пространстве, натыкаешься на собственные мысли. Те самые, от которых пыталась спрятаться в бремени будних дней. Белый порошок. Заранее подготовленный. Тени наступившего вечера сизыми змеями ползут по вспыхнувшему сиреневому зареву потолка. Есть шаг, который отделяет тебя от прошлого и формирует твоё будущее, будто подводя к краю и говоря: «Вот, полюбуйся! Такой ты стала и вот, во что превратилась твоя жалкая жизнь! Нравится?» Кокаин – тот проводник, который услужливо и настойчиво толкает костлявой белой рукой к зияющей чёрной бездне, и кажется, Настя готова сделать решающий шаг. По крайней мере, она безумно устала бороться, противостоять, притворяться, строить из себя нормального человека. Стереотип о влюблённой девочке, готовой на всё ради своей любви, преодолевающей все трудности, словно грёбанная фея, разбивается вдребезги, оставляя только мелкие осколки, которые напоминают о том, что любовь – не панацея и не лекарство от всех болезней. Насте хочется верить, что она не виновата в бессильности Бэллы перед аксиомой «влюблённый зависимый человек – такой же зависимый, только с бабочками в животе». Впрочем, даже бабочек она сейчас не чувствует. Все чувства сосредоточены на треморе рук, потеющих ладоней, ярко-белом цвете кокаина на прозрачной столешнице. Пальцы чувствуют только острые края кредитки, глаза видят только (первые) три аккуратные дорожки. Она нюхает, (почти) не задумываясь о несовместимости дозы и непривычно долгой завязки. В мыслях проскакивает мимолётное «это может плохо кончиться», но тут же улетучивается, не задерживаясь в сознании надолго. Время. «Который час?». Настя впервые ловит дереализацию от прихода, который обычно дарил лишь беззаботное забытье и дофаминовые взрывы. Это…странно, потому что она пыталась забыться, а не потеряться в своём бессознательном. На секунду она допускает мысль, что перепутала кокс с дешёвой синтетикой, но потом голову озаряет здравая догадка о том, что она дура, которая (не)специально передознулась. Вдруг она осознаёт совершенно чётко, что времени не существует. Что не существует ни её, ни Бэллы с её неземными глазами и невинным румянцем на щеках. Не существовало и Антона. Она всё это придумала. Значит, и боль – выдуманная. А значит, её можно в любой момент отменить. Она оглядывает полупустую комнату: помимо кровати и столешницы, в ней ничего нет. Только цветы. «Откуда здесь цветы?». Настя не может вспомнить, был ли тут хотя бы один несчастный кактус во время её последнего визита. она моргает раз – и видит, что окружена целым оазисом. Моргает два – и уже чувствует себя в раю. Нестерпимо тянет проверить, настоящие ли они, потому что Насте очень хочется, чтобы сейчас хоть что-то оказалось настоящим. Она встаёт, ощущая неприятное головокружение и приближается к огромному филодендрону. Ей чудится, будто под ногами – мягкая трава, усыпанная росинками. Пробравшись сквозь «заросли» цветущего гибискуса и колючей драцены, она оказывается в полуметре от завораживающего своим размером растения. Настя тянет руку к влажным ярко-изумрудным листьям, боясь, что чудо исчезнет, если нарушить его священный покой. В её волосы незаметно вплетается какой-то плющ, тело овивают душистые зелёные змеи. Трек: Mr. Kitty – After Dark «Как давно я здесь не была…», сразу думается Насте. – Дольше, чем может показаться, – раздаётся в ответ. Цветы вмиг исчезают, оставляя Настю в одиночестве напротив большого мутного зеркала. Она оборачивается в том первобытном страхе, который заставляет нас вспомнить о Боге. Странно, что ей вообще страшно. Возможно, приняв так много кокаина после такого перерыва, не стоило ожидать ничего очевидного. Вглядываясь в своё отражение, Настя замечает, что что-то в её образе не так, а подойдя ближе, всё ещё трепеща в ужасе от слуховых галлюцинаций, обнаруживает две тёмно-бордовые полосы, вьющиеся извилистым ручейком от чёрных, в запёкшейся крови, ноздрей до острого подбородка, стекающих по нему на кафельный белый пол. Кап-кап, кап-кап. Она проводит рукой под носом, пачкая пальцы алым зельем, подносит их к зеркалу… – Проводишь ритуал? «Антон». Его голос. Может, чуть более низкий. Может, чуть более… – Мёртвый? – подсказывает голос. – А я уж и не надеялась, что ты придёшь, – честно признаётся Настя, потому что сейчас понимает, что пришла сюда, чтобы увидеться. – Но надежда умирает последней, так? – раздаётся недобрый, металлический смех. – С каких пор мертвецы шутят на тему смерти? – сама не зная зачем, спрашивает Петрова. – С тех пор, как умерли, конечно же, – безапелляционно объясняет Антон. – Расскажешь, каково это? Настя усиленно мотает головой, пытаясь понять, где находится источник звука, и надеется, что её мысли снова прочтут, поймут, что она пришла сюда за самой желанной галлюцинацией. И её мысли читают. Антон выходит из-за колыхающейся занавески, которая обволакивает его исхудалое тело. В его волосах белые цветы. Настя плачет. – Ты… – Не думаю, – перебивает Антон, отвечая на ранее заданный вопрос. – Любому знанию – своё время. Не спеши узнать о том, что тебя не касается. Лучше поговорим о делах насущных. Почему ты здесь, а не с ней? – Я думала вы, мертвецы, как Бог – всё знаете. – Стереотипы усложняют твою жизнь, Петрова. – А знаешь, как говорят: если хочешь упростить свою жизнь, не задавай сложных вопросов. – Если это намёк на меня, то мне, как видишь, уже всё равно. Поэтому раз уж пришла – говори зачем. Точнее сбежала. – Я же говорю – всё знаете. Да, сбежала, – дерзко заявляет Настя, но её губы трогает нервная дрожь. – Из места, где мне никогда не быть достаточно хорошей от человека, которого не заслуживаю. – А тут тебе самое место? Антон грустно качает своей светящейся лохматой головой. Настя замечает, что даже его волосы, такие яркие раньше, такие огненные, что и они побледнели. – Зачем ты умер? Так рано? – вырывается у неё отчаянно. – О, и вовсе не рано. Ведь всему свой черёд. Теперь я это знаю наверняка. Насте кажется, что Антон и везде, и нигде одновременно. Может, его и нет вовсе. Может, и её нет тоже. – Но…но это неправильного, – голос звучит сдавленно, глаза смотрят растерянно. – В мире нет ничего неправильного, – декларирует Антон, и Настя тут же понимает – он говорит только правду, в его словах заключена истина. – Как и идеального. Всё, что происходит, должно происходить. Но вот люди могут поступать неправильно. И к тебе это сейчас относится как нельзя кстати. Пауза. Антон выжидающе смотрит на подругу, но, видя, что она не впечатлена его речью, наконец говорит: – Настя, ты должна быть с ней, – и эти слова звенят в ушах. – Я уже испортила жизнь одному человеку. – Кому?? Мне?! – и снова этот стальной смех. – Не ты сделала из меня наркомана. Не ты подтолкнула меня на передоз. Не ты убила меня. Слышишь, не ты… – Я могла помочь… – Ты же знаешь, что не могла, – шепчет Антон и мотает головой. – Давай будем честны: мы оба понимали, что этим всё кончится. – Нет! – вскрикивает Настя и порывается вскочить, но с изумлением понимает, что будто прикована к кровати. – Ты же не думала, что в порядке, раз общаешься тут со мной? Настя готова поклясться, что Антон сейчас над ней насмехается. В его хитром взгляде холодных глаз читается неприятное снисхождение. Непонимающе оглядываясь, Настя силится понять хоть что-то, но мозг будто превратился в разваренную кашу: – Я…умерла? Она была уверена, что Антон будет смеяться над её нелепыми догадками, но он хмурит брови и серьёзно произносит: – Пока нет. Но ты сейчас на грани. Поэтому я тут. И предвосхищая твой вопрос: нет, не умрёшь. По крайней мере не сегодня. – Ты читаешь мои мысли? – Я и есть твои мысли. – Я ничего не понимаю. – Так и задумано. Но знаешь что. Всё в конечном итоге будет хорошо. На этом построен мир. В этом я теперь тоже убедился. – Кто ты? Сон? – Я – твоё прошлое. И то, что ты здесь, означает, что ты бежишь от настоящего. Остановись, иначе однажды можешь осознать, что то, от чего ты так отчаянно бежала, было пунктом назначения. Не совершай вечных ошибок. Возвращайся домой. К той, которая заслуживает твоей любви. – А ты? – А я буду рядом. Когда-нибудь мы встретимся. На одно лишь надеюсь – что это произойдёт не скоро. – Не скоро… – будто в забытьи повторяет Настя. – Расскажи мне о ней, ведь… – Ведь я так и не успела рассказать родному человеку о своём счастье. Настя глотает слёзы, из-за солёной поволоки перед глазами плывут мутные очертания комнаты, и только образ Антона остаётся цельным и нерушимым. Ей трудно говорить, больно сглотнуть из-за жалящего нутро кома в горле. Она протягивает руку, призывая его, но он остаётся на том же месте, выдерживая дистанцию. Ей больно. Рука безвольно, словно у тряпичной куклы, опускается на кровать. Антон замечает пятнышко от белого порошка на тёмном рукаве, и будь его сердце всё ещё живо, оно сжалось бы от приступа жалости. Он выжидает, пока Настя вновь поднимет на него заплаканные глаза, и когда их взгляды наконец встречаются, он говорит, будто вынося приговор: – Как только я приближусь – я исчезну навсегда. А нам ещё нужно многое сказать друг другу. Тем более я боюсь быть к тебе ближе. Не сейчас. Но…, – уголки бледные губ чуть заметно дёргаются, фарфоровую кожу обволакивает волна белоснежной занавески, отчего у Насти по её живому, тёплому телу ползут мурашки. – Но не плачь. Не горюй. Тебе есть ради чего улыбаться. Ради кого. – Я не могу сейчас улыбаться. – Так расскажи мне о той, ради которой будешь улыбаться, когда вновь сможешь это делать. Настя вытирает слёзы рукавом и пытается дрожащими руками натянуть на себя одеяло: становится холодно. А ещё безумно хочется закрыть глаза и…Но она знает, что нужно торопиться: её вдруг озаряет мысль, что у них мало времени. – Я знаю, что ничто не длится вечность, но если есть хоть один шанс стать исключением, я хочу им стать. Вместе с ней. Но знаешь, что важнее… – Знаю, – вдруг говорит Антон. – Но хочу услышать это от тебя. – Важнее то, что даже если мне скажут наверняка, что никакой вечности между нами не будет, я не хочу отказываться от тех крох, что нам отведены. – И всё же постоянно думаешь, что должна отказаться? Настя лишь кивает, прикрывая ресницы, на которых сверкают слезинки. – Однако сейчас мне кажется, что я не успею отказаться, потому что она решила сделать это первой. – Почему? Настя усмехается – не улыбается, потому что была максимально серьёзна, говоря, что не способна на улыбку – и пронзает Антона взглядом: – Ты задаёшь вопрос, хотя знаешь ответ. Поразительно. – Откуда ты знаешь, что я знаю ответ? – Потому что ты – моя галлюцинация. Плод воображения моего находящегося на грани передоза сознания. Но ты и мой ангел хранитель. Она произносит это удивительно спокойно, будто давно смирившись. – Бэлла… – прежде чем продолжать, Настя наслаждается звуком любимого имени, сорвавшемся с языка. – Она…я хотела сказать банальное «она моё солнце» или что-то типа того, но на самом деле она моя звезда. Потому что, – Настя чувствует, как холодеют кончики пальцев, как покрываются инеем слипшееся от пота волосы, будто тронутые дыханием смерти. Но она продолжает, потому что пока она говорит о Бэлле, она жива. – Потому что солнце светит для всех, а звезда только тем, кто сбился с пути и ищет дом. Когда я впервые увиделась с ней, я будто проснулась. Как будто до этого спала и не могла вернуться в реальную жизнь, а потом пришла она и растормошила. И будто именно в тот момент мне захотелось проснуться. По-настоящему захотелось. Иногда я вскакиваю посреди ночи в холодном поту и в ледяном страхе, что она ушла. Что поняла вдруг, что не стоит портить себе жизнь и тратить время впустую. Но…но она каждый раз оказывается рядом. Она сильнее кутается, одолеваемая ознобом. Глаза то и дело норовят закрыться. Слабость накрывает, словно второе одеяло. – Антон? – Да? – Что будет дальше? – Я об этом позабочусь, – заверяет. А потом добавляет с нечитаемой интонацией: Надеюсь, ты не боишься воды? – А ты? – наивно спрашивает Настя. – А я больше ничего не боюсь. Да и вообще: «кроме любви твоей мне нету моря». Она догадывается, что их встреча подходит к концу, а значит пора сказать самые важные слова, которые сидят в ней так долго без возможности вырваться свободно: – Я люблю её. – Я знаю. – А ещё я люблю тебя. – Я тебя тоже. – Время так безжалостно. Антон наконец подходит. Подходит совсем близко, почти растворяясь в Насте, поднимает прозрачную руку, касается вспотевшего лба, и Настя чувствует, точнее знает, что рука, как знамение, проходит сквозь неё успокаивающе, примиряюще с истиной. Антон шепчет, прежде чем раствориться в остатках затухающего сознания: – Времени не существует.***
Уставшая, раздражённая женщина, уже не молодая и ещё красивая, в замусоленном фартуке и с пучком мышиного цвета волос на голове стоит, нагнувшись, посреди кухни и самозабвенно протирает стол. «Сука, как мне всё это осточертело», – думает она и орёт во всё горло, услышав краем уха ряд звонких уведомлений: – А ТЫ СДЕЛАЛ УРОКИ?! «Сука». С чувством отбросив мокрую тряпку в сторону, она упирается лбом в подвесной шкаф и закрывает глаза. Самое время подумать о том, во что превратилась твоя когда-то счастливая жизнь. Слияние с кухонным гарнитуром нарушает лишь внезапный холодок в области шеи. Потом холодок проходится по спине, и женщина осознаёт, что этот холодок – капля, стекающая по худому позвоночнику. Кап-кап. Кап-кап. Медленно соображает, но всё же задирает голову. Кап-кап. На закопчённом потолке разрастается внушительное пятно. «Какого хера?» – СЛАВА!!! НАС, БЛЯТЬ, ТОПЯТ!!!!!! Флегматичный муж-Слава невнятно отвечает, забаррикадировавшись вечерней газетой: – Кто топит? – А кто ещё?! Наркоман сверху, твою мать! – А, – только и отвечает Слава. – Б, блять!! – выпаливает разъярённая женщина сквозь стиснутые зубы и, подбежав к мужу, вырывает у него из-под носа газету. – Вставай, Господи. – А при чём тут, Господи… – сдаётся муж, утерявший вместе с газетой остатки былой хладнокровной смелости. Хлопая глазами и ища несуществующей поддержки, он украдкой, из-под густых бровей наблюдает за мельтешащей женой. – А вот сейчас и посмотрим, при чём он тут, – с непонятной угрозой шепчет женщина. А через мгновение, остановившись и остановив взгляд на застывшей позе мужа, добавляет особенно громко: СО-БИ-РАЙ-СЯ. Мужчина подскакивает, уходит за мотающей в раздражении головой женой, еле поспевая за ней. Она выбегают на лестничную клетку, поднимаются этажом выше. Запыхавшись, наконец останавливаются. Вот и нужная квартира. Уже приготовившись собственноручно выламывать дверь, гневная женщина вдруг замечает, что проход открыт. Заподозрив неладное, она вдруг затихает, осторожно ступает по мокрому кафелю на цыпочках, не обращая внимания на половодье. Войдя в комнату, он стремительно закрывает рот рукой, чтобы удержать в себе рвущийся наружу крик: На белоснежных простынях, свесив безжизненную руку, лежит неестественно бледная девушка. Даже в полумраке заметен бисер пота на мраморном лбу, обильная пена у рта и ярко-алые пятна на губах. Проложив траекторию взглядом, женщина обнаруживает, что кровь повсюду. Стекает с идеального носа с горбинкой, омывая красивые, нежные, но неживые черты лица. Кап-кап. Кап-кап. Последующую череду событий Настя помнит обрывками: сильную боль где-то в районе сердца, вкус собственной рвоты, металлический запах крови, духоту, истошные крики, хлопки по лицу… Обрывки фраз, прерываемые частыми всхлипами: мы…мы пришли…потому что нас начали топить…дверь была открыта…она…она лежала совсем как мёртвая…она жива? А потом была тишина. Просыпаясь в каком-то незнакомом месте, пропахшем физраствором, она точно знает: Бэлла рядом. Она не держит её за руку, как в романтических мелодрамах, не плачет около кушетки и не спит на диване, свернувшись калачиком. Зная Бэллу, она, вероятнее всего, скандалит с врачом или курит в форточку в туалете, чтобы потом скандалить, почему ей запрещают дымить в медучреждении. Зная Бэллу, их ждёт долгий разговор. Зная Бэллу, это будет непросто. Но она рядом. И всё будет хорошо. В конце концов, на этом построен мир.