Детка, послушай

— Чуя, ты идёшь ужинать? — Дазай заглядывает в спальню, держа руку на дверном проёме. В тёмной комнате чётко видна маленькая слегка сгорбленная фигурка перед монитором, чьи пальцы быстро и чётко попадали по клавишам — Накахара знал, что всё приходится перепроверять и вряд ли кто-то особо будет вчитываться в текст, однако природный педантизм и желание всё контролировать заставляют всё переделывать и перепроверять заново. Чуя уже давно трудится по вечерам много и упорно, как бы абсурдно это не было в его ситуации — у них и так не мало денег и не меньше подчинённых, но желание всё контролировать гиперболизировало, также, как и желание заниматься своим делом. Его лицо освещал только яркий голубой свет экрана ноутбука, но даже очки не спасают от лёгкого прищура, который он приобрёл от частой ночной работы и чтения. Чуя часто откидывает голову назад, крутя ей и хрустя позвонками, как сейчас, а затем бросает на Дазая короткий равнодушный взгляд, снова приступая к работе. — Нет, я позже поем. — Ночью? — Если понадобится, то и ночью. — Может передохнёшь? — А может прекратишь мешать мне, если не помогаешь? — Чуя скрипит зубами, вновь поворачиваясь к Осаму, лишь чтобы показать свой апломб и, хмыкнув, показательно отвернуться обратно к экрану. Осаму в ответ молчит, даже не собираясь продолжать диалог — бесполезно разговаривать с человеком, который никого не слышит кроме себя, ничем не интересуется кроме работы и любое слово воспринимает в штыки. А именно таким в последнее время стал Чуя, и Осаму пережил — пережил фрустрацию, разочарование и полное отторжение, однако сейчас с печалью видел — волшебный замок растаял, утёнок так и остался гадким, а тыква больше не превращается в карету. Разбил их быт или излишняя привязанность к комфорту — непонятно, но у него больше не было лазейки к тем старым прекрасным временам, когда всё было понятно и просто. Страшно признавать, но что-то не так. Это «что-то», кажется, всегда присутствовало в их жизни, неведомо влияло и исчезало, прежде не давая о себе знать столь явно. Стояло за спиной Накахары, изредка впуская свои щупальца в его голову, контролируя, его руками творя непонятные вещи, а после вновь возвращая их в прекрасную реальность, и Осаму застеклился от неё. Сделал вид, что перетерпит, исправит, и это не слишком мешало жить раньше. Игнорировать теперь это невозможно. — Чуя не будет, так что посидим вдвоём, — Дазай улыбается, — ну и пускай, нам десерта больше достанется. — Ооо, — Фамия улыбается неестественно широко, однако улыбка её всегда полна искренности, как и слова, и восторг — слегка приподнятые брови, ярко голубые глаза и ямочки на щеках, — у нас будет десерт? — Да, — пока Дазай насыпает карри, — если всё съешь, можем сделать десерт из йогурта, фруктов и мороженного. Пока Чуя не видит. — Да, давай! — девочка рада и готова была хоть две миски карри съесть, чтобы получить сладость. Дазай буквально боготворил этого ребёнка. Её поведение, внешность, веснушки на носу, ласковая улыбка и вечно понимающие едкие фразы разбивали его сердце в клочья, заставляли таять и желать выполнять любой её каприз. Фамия сердилась, как Чуя, щуря глазки, насупив носик и сжимая губки бантиком, иногда кусая в шутку, иногда пытаясь своими мелкими кулачками проявить власть — ох, как же она была похожа на Чую буквально во всём! Огромное желание много значить при маленьком росте, наглость и скромность в одном флаконе, она помыкала отцом как хотела, а тот лишь радовался этому — она была маленькой копией бывшей принцессы, с лихвой завоёвывая расположение и сердца взрослых. Она била всех мальчишек во дворе, которые пытались подёргать её за волосы, внушала уважение и зависть другим девочкам, и очень сильно любила своего отца. Дазай баловал её так, словно видел в ней Чую — такого крохотного, милого, слегка вредного, но самого любимого. Которого так давно не хватало. От момента появления до её четырёхлетия Осаму учил её всему. Он, не жалея времени и сил водил её за руку по всей квартире, и ему не надоедало это делать даже в сотый раз, ведь миг, когда она стала делать свои первые шаги был самым счастливым в его жизни — Дазай никогда не считал себя человеком сентиментальным и чуть не расплакался, когда ребёнок с широкой улыбкой смеялся не переставая, радуясь своей первой самостоятельности. Ведь стоять на собственных ногах в полтора года — это невероятное достижение! «Что за чушь ты несёшь?» — едко говорил Чуя, когда Осаму слишком забалтывался с дочкой, которая в свои неполные два года и слова не понимала из сказанного, — «какой колледж, ей даже двух нет». «Я учу её говорить, а если с ней сюсюкаться, она этому никогда не научится. Ещё и раньше времени поймёт, что все вокруг идиоты» — Дазай, впрочем, редко прислушивался. Не отходил ни на шаг, освобождал Чую от всех обязанностей — все бессонные ночи принимал на себя, ведь Фамия поразительно быстро стала страдать от лунатизма и кошмаров. Порой просыпалась среди ночи с криками, даже когда прошёл тот самый возраст, когда нужно менять подгузники каждый час — у Дазая это вызывало такое сильное сочувствие и ужас, что он долго ломал голову, как избавить ребёнка от кошмаров и помочь ей. Простой ночной светильник не помогал. «Мы втроём не поместимся» — парировал Накахара, потому что гениальность Осаму обернулась очередным неприятием. «В детстве я был лишён радости спать с родителями в одной постели» — улыбался Дазай. Он не страдал пассеизмом, преодолев и сложности, и депривацию, нашёл силу в любви — в первую очередь к жизни. Или это называется повзрослел? «Она вырастет трусихой, если будешь ей во всём потакать». И в чём-то Чуя был прав — ночные кошмары не представляли абсолютно никакой реальной угрозы, но то ли Дазай глядел шире, не то слишком сопереживал, что в упор отказывался признавать эту логику. «В ней храбрости больше, чем в тебе. И я не могу спокойно смотреть, как она страдает». Естественно, он не намекал на хладнокровность Чуи, он уже давно привык к тому, что Накахара рассуждает головой, а не сердцем — в этом была какая-то особая прелесть, но со временем она затмила все чувства и переросла не просто в практичность, а в жестокий холодный расчёт. У Чуи была подавляющая мания всё контролировать и всё иметь. Ему нравилось командовать, нравилось держать всё в своих руках, нравилось, чтобы ему «не мешали», чтобы всё шло так, как хочет он — в случае неповиновения или разрушенных планов он приходил в неистовство, либо затыкался и хранил обиду. Несчастья и форс-мажор его сильно расстраивали. Чуя становился не просто подавленным — ему хотелось во что бы то ни стало всё вернуть, всё наладить и сделать правильно. Созданные идеалы и вечная погоня за чем-то призрачным отдаляли его не только от семьи, но и от собственных целей. Чуя все силы вкладывал в безумную идею собственного кафе, там же проводил почти всё время, руководя, встречая клиентов, тщательно подбирая персонал, думая, как можно его улучшить, как можно увеличить популярность, рейтинг, доход. Вечером брал часть отчётов и сметы домой, всё просматривая, анализируя, делая чёртовы графики, а затем штурмуя аналоги оптовых поставок. Зачем ему это было нужно — одному Богу известно, так как бизнес Осаму, построенный на спекуляции их обеспечивал с головой, позволяя купить не просто кафе, но и всю Йокогаму. Естественно, Дазай понимал, что Чуе хочется независимости, самовыражения и удовлетворения своей души трудоголика. Отнять у него кафе — что забрать весь смысл его жизни. — Давай быстрее, а то придёт Чуя и начнёт нам лекции читать, что тебе сладкое нельзя! — Дазай улыбается, а затем также помогает доесть импровизированный салат из фруктов, при том, не отрывая взгляда от дочери. Сложно описать словами какую нежность он испытывал к ней. Многие говорили «избалуешь ребёнка!», ведь Осаму действительно удовлетворял даже самые её малейшие капризы, мнение ребёнка априори было важнее, он ставил её выше всех людей на Земле, заключая в ней свой смысл жизни — не для кого и не для чего больше жить, если он не будет стараться сделать Фамию маленькой счастливой девчонкой. Как однажды было с Чуей. — Да, я уже всё, — она тут же двигает к Дазаю уже пустую тарелку, выбивая его из своих печальных размышлений. Более думать сегодня об этом он не собирается, — спасибо. — Не за что, котёнок, — он тут же улыбается и хитро щурится, — кто на свете самый лучший? — Мой папа, — с некой гордостью произносит Фамия и двигается ближе, чтобы чмокнуть его в щёку, — пошли смотреть мультик. Там сейчас начнётся! — Иди выбирай, я пока посуду помою. Накахара пробовал готовить несколько раз, но когда спалил суп, то очень расстроился — Осаму просто не мог выносить его печального взгляда и собственной неприязни, потому не побрезговал взять на себя некоторые бытовые обязанности. В готовке он всегда был лучше и не был против принять это на себя. Чуя был рад, он вообще имел много поводов для радости, хотя прежде считал, что брак — это удовольствие крайне сомнительное, удовольствие только для одного, и явно не для него. Накахара убеждался в этом из поп-культуры, на примере своих друзей, да и в целом считал, что вступать в брак идея переоценённая, но Дазай был другой. Дазай упал после университета, как снег на голову. Таких настырных поклонников у него никогда не было. Пару раз приносили конфетки, шоколадки, записочки с признаниями, звали на свидание и получали отказ — топорность и непокорность Чуи разбивала сердца, заставляя его бояться и больше не подходить. Но даже вообразить сложно — Дазай был куда упрямее и непокорнее, их отношения развивались так динамично, что больше были похожи на укрощение дикого животного. Как Осаму, никто так не таскался за ним прежде, не встречал утром, провожая, встречая после университета, посылая дорогие подарки и делая двусмысленные намёки. Не сказать, что тот был романтиком — в этом, наверное, и было его преимущество. Топорность, импульсивность и острый язык задевали, резали по живому, вызывали раздражение, любопытство. Чуя никогда не хотел выходить замуж за такого гопника, но, кажется, в один момент его просто дожали. Если поливать розу каждый день — однажды она зацветёт для тебя, и те слова, что Дазай тогда произносил, сперва вовсе не отложились в подкорке. Ведь Чуе часто говорили, что он красив, что он нравится, что в него влюблены — делали предложения люди и посолиднее Осаму, но этот чёрт так обворожителен! Он точно особенный, ведь его предложение не было романтично сентиментальным. Слова были из разряда «я никого так сильно не желал, и если это единственный способ тебя заполучить, то я готов связать себя узами брака». И Дазай действительно был связан. Он был привязан к Чуе намертво. Казалось, люди так не любят. Не могут каждый день тянуться к одному, к единственному, наполняя каждый день ожиданием и смыслом исключительно в другом человеке. Чуя не знает, как так получилось. Не знает, что сейчас не так, не знает почему внезапно все стали так ненавистны, все стали так мешать, но внезапно свалившиеся на голову обстоятельства заставляют нервничать. Домой он приходит уставший, после работает — помощь от Дазая всегда базово бытовая, но от чего-то он чувствует себя покинутым и одиноким. У Чуи накопилось столько тревог, о которых невозможно никому рассказать. Даже проблемы на работе он уже не в состоянии решить — хотелось послать всё нахуй и ничем не заниматься целыми днями, как Осаму. Но чёртова ответственность, которая в нём присутствует — он может опустить руки и всё бросить, считая, что не справился, ведь кафе приносило сущие копейки по сравнению с тем, что имел его муж, но такая агрессия заставляла рваться в бой и тянуть всё на себе. А сейчас, когда на пороге перспектива сотрудничества с одним человеком, он точно не может всё бросить. Найти нового управляющего. Найти и подкупить нового поставщика. Ещё и придётся как-то переплюнуть новое открывшееся напротив кафе! И всё это не требует отлагательств, Чуе кажется, что проблемы притягиваются к нему, как магнитом, а решаться не хотят в упор. Ещё и Осаму. Вместо помощи и поддержки Накахара слышал лишь «брось это бесполезное дело» и «ну, да, а папа Чуя сегодня не с нами», при том так едко, словно он всё решает. Его деньги и болезненная привязанность к ребёнку делали его лучше в глазах общественности и его собственных, унижая Чую — не такой богатый, не такой «бабский», чтобы сидеть дома и стирать целыми днями, недостаточно добрый, и ещё миллион подобных намёков, выливающихся в «недостаточно хороший». Чуя заканчивает к полуночи, снимая очки и складывая на столе. Руки сами тянутся к переносице, надавливая на глаза, пока не поплыли чёрные круги с белым лимбом — он так устал и по-прежнему не голоден, порой даже за весь день забывал просто перекусить, уже наплевав даже на уютную традицию семейного ужина. А телевизор в гостиной работал, хотя Накахара просил выключать его на ночь. Аккуратно вставая и задвигая стул, Чуя идёт в гостиную, выключая свет и наблюдая, как дочь улеглась на груди Дазая, уснув прямо на нём, сложив одну ладонь под щеку, второй обнимая Осаму. Порой Чуя испытывает противоречивое чувство ревности. Естественно, глупо ревновать собственного ребёнка к собственному мужу, но с момента, как в их доме появилась Фамия, Дазай сошёл с ума. Он уделял ей буквально всё время, всегда принимал её сторону в любом конфликте, уничтожая авторитет Чуи. В первую очередь для него существовала дочь, а затем Чуя, и Накахару это бесит. Он любит дочь не меньше, но никогда не отдаёт предпочтение кому-то одному, никогда не ровняет Осаму с землёй, чтобы заполучить любовь дочери. Порой Осаму перегибал в своих порывах — главное не понятно, делал он это назло Чуе? Накахара переступает через подушку и игрушки на полу, а затем опускается рядом с диваном на корточках. Сперва умиляется спящему лицу Фамии, гладит по щеке, затем ропотно просовывает руку под её шею и колени, чтобы поднять на руки. — О, ты уже закончил, — шепчет Осаму, когда Чуя случайно будит его, пытаясь поднять Фамию на руки, — ты бы не засиживался так допоздна… — Ага, а отчёты вместо меня ты будешь делать? Не неси чепуху, — он наконец поднимает дочь на руки, прижимая к себе, — и я просил не смотреть телевизор до полуночи, ей завтра рано вставать, если ты не забыл. — Виноват, — с улыбкой вздыхает Осаму, наконец также поднимаясь на ноги. Пока Накахара относит Фамию в её комнату, Дазай ждёт его на краю кровати и выставляет будильник на пораньше, чтобы успеть помочь приготовиться дочери к празднику и Чуе к работе. Когда Накахара возвращается, он устало потягивается, снимая с себя тёплую кофту и оставаясь в одной футболке. Порой Осаму не верится, что этому человеку двадцать семь — Чуя ни на сантиметр не вырос за пять лет, сколько он его знает, даже, кажется, в весе не прибавил. Всё также похож на школьника, подтянутого и невероятно красивого, Осаму так сильно любит его, что ни разу не жалел в жизни, что отдал ему и своё сердце, и полное расположение — ему даже не было обидно, когда друзья говорили «каблук». Абсолютно похуй — он буквально жил ради него. Когда Чуя ложится рядом, сразу же отворачиваясь в сторону окна, Дазай обнимает его со спины, прижимая к себе и запуская руку на чужой живот. — Дазай, я устал сегодня, — тихо шепчет Накахара. Тем не менее в этой короткой фразе было столько равнодушия и отрешённости, сколько Дазай прежде не слышал от него никогда — он ни капли не обижается на отказ, просто это «устал» он слышит на протяжении месяца. — Ладно, прости. В душу всё равно противным червем просачиваются сомнения и печаль. Что у них пошло не так?