1
Многие из нас запомнили тот день в ноябре девяносто седьмого навсегда. Сьюзи Ньютон в интервью «Новой газете» говорила, что никогда не видела такого лица у живого человека, и я понимаю, о чём она: я тоже навсегда запомнил это лицо, бледное, с горящими глазами, с дрожащими губами. И пистолет. Конечно, я помню пистолет — «Глок 19» с коротким стволом, у нас дома лежал такой же. Компактный «Глок» казался ещё меньше в руках крупного Итана, хотя на тот момент свои внушительные размеры Итан вряд ли осознавал. Обычно он казался меньше ростом, потому что пытался занимать как можно меньше пространства; съёживался, ссутуливался, надевал капюшон, забивался в угол, тщетно надеясь, что его перестанут замечать. Но в тот день он стоял, выпрямившись в полный рост, и я впервые подумал: эй, да ты, оказывается, высокий. Кому-то может показаться странным, что я подумал о росте вооружённого человека. Я и сам потом удивлялся, что в голову мне пришла именно такая мысль, но факт остаётся фактом, именно об этом я подумал, когда Итан Уилсон вошёл в столовую и вытащил «Глок». Никто не засомневался, что оружие настоящее. Наверное, дело было в выражении лица Итана и в том, что пистолет в его руке ходил ходуном. Будь это игрушка, разве стал бы он так нервничать? Это произошло до Колумбайна и до того, как школьные стрелки стали серьёзной проблемой; нам не вбивали в голову протоколы действия в таких ситуациях, поэтому никто не знал, что делать. Большая часть детей в столовой даже не поняли, что происходит, и продолжали болтать и смеяться; пистолет заметили только те, кто был рядом. Я не испугался, но не потому, что отличаюсь особенной храбростью — просто я знал, в кого Итан собрался стрелять. Трое парней из футбольной команды. Мэтт, Крис и Энди. Сьюзи в своём интервью сказала, что не назвала бы «травлей» то, что происходило между парнями и Итаном. Закрываю глаза — и вижу перед собой выцветшую газетную вырезку, чёрные буквы на пожелтевшей бумаге: «Они его поддразнивали, проверяли на прочность… Мальчишки всегда так делают. Итан не показывал, что обижен. Он вообще был очень тихим…» Сьюзи была неправа, но в те времена и о школьной травле не говорили столько, сколько сейчас. Она не представляла, как чувствует себя человек, который каждый день попадает под прицел чужого враждебного внимания. Итана обзывали, пихали, кидались в него жёваными бумажками, прятали его вещи в женском туалете, не брали в команды на физкультуре… Всё это он сносил терпеливо и безмолвно, будто ничего не замечая, только сильнее съёживался, в очередной раз получив тычок в плечо или обнаружив жвачку на своих единственных джинсах. А потом как-то раз Мэтт схватил его рюкзак и перебросил Энди, радостно вопя: — Играем в «Собачку»! Лови, псина! Молния оказалась не застёгнута, и из рюкзака выскользнул, раскрывшись в полёте, журнал с эротикой. Будь это обычный журнал, парни бы посмеялись и забрали его себе, возможно, прибавив к списку кличек Итана что-нибудь типа «дрочила». Только вот журнал был для геев: на развороте целовались два мускулистых красавца. Итан не мог оставить журнал дома — боялся, что найдут родители, которые в любой момент могли залезть в его вещи в поисках денег или чего-то годного для продажи. Поэтому он таскал его с собой в рюкзаке — а что ещё ему оставалось делать? У нынешних подростков есть интернет, и перед ними открыт весь мир, а мы добывали крохи информации невероятным трудом. Тот журнал для Итана был сокровищем, с трудом добытым и бережно хранимым; единственное доказательство того, что он не один, где-то есть и другие такие же, как он. Ладно, не такие же — неуклюжий долговязый Итан ничем не напоминал журнальных парней, мускулистых и эпилированных, со смазливыми лицами, — но похожие в главном. И когда сокровище оказалось в руках одноклассников, которые с глумливыми возгласами отвращения передавали журнал друг другу, Итан наконец-то вышел из своего вечного равнодушного состояния и заорал: — Отдайте!! Он бросился на них, чем сделал только хуже: парни перебрасывали журнал друг другу, а потом начали рвать на кусочки, швыряя в Итана скомканными обрывками страниц. Пятясь от него, сжимая растерзанный журнал в одной руке, Мэтт другой держал вырванную страницу и делал вид, что подманивает ею Итана, как собачку: — Фьюить, фьюить… хочешь? Пидорасинка ты наша… хочешь гомосятинки? Итан попытался отобрать страницу, но Мэтт смял её и кинул ему в лицо. Вокруг смеялись, и Итан вдруг остановился, хватая воздух ртом и растерянно оглядываясь, будто пытаясь найти хоть одно сочувственное лицо. — Чтоб вы все сдохли! — надсадно крикнул он, подхватил рюкзак, на котором отпечатались пыльные следы чужих подошв, и убежал. Слова эти потом припомнили в суде. Речь прокурора тоже печатали в газете, я и её сохранил — у меня целая папка хранится с вырезками статей по этому делу. Прокурор — высоченный представительный мужчина с лицом, точно из камня вырубленным, — говорил: «Именно тогда в его голове зародился зловещий план! Именно тогда взошли ростки обиды, которые обвиняемый тщательно пестовал всё это время! За две недели до преступления он уже желал смерти Мэтту, Энди и Крису…» Прокурор не говорил, что в две недели, прошедшие между инцидентом с журналом и явлением «Глока 19», жизнь Итана превратилась в сущий ад. Все предыдущие эпизоды казались безобидными дразнилками по сравнению с тем, что началось после, когда школа узнала о его ориентации. Многие ничего плохого и не хотели, им просто интересно было посмотреть на интересную зверюшку — живого гея, и в Итана тыкали пальцами, громким шёпотом обсуждали его внешний вид, удивлялись потрёпанности его одежды и подходили с тупыми вопросами. Другие упражнялись в остроумии, третьи угрожали расправой. Его даже вызывали к директору — думаете, чтобы поддержать или помочь справиться с травлей? Как бы не так. Чтобы пригрозить встречей с полицией за распространение порнографии в школе! И вот — итог всех этих событий: Итан держит в трясущейся руке пистолет, тычет им в Мэтта, Энди и Криса и говорит, заикаясь и захлёбываясь словами: — Вы!.. Вы это за… заслужили! Я хочу, чтобы вы сдохли!! Вы трое! Мэтт, стоявший ближе всех, поднял руки в защитном жесте: — Эй-эй, послушай! — воскликнул он, сделавшись почти таким же бледным, как сам Итан. — Остынь! Чувак, мы просто шутили! Ты что, шуток не понимаешь?! Про шутки он сказал зря. После этой фразы Итан выстрелил в первый раз, попав Мэтту в плечо. В столовой начался хаос: люди кричали, кто-то бежал к выходу, кто-то упал; возникла давка… Всего Итан выстрелил трижды: ранил Мэтта в плечо и бедро, а Энди с ювелирной точностью, возможной только у отличных стрелков или случайно, отстрелил мизинец. После этого сорокалетний школьный уборщик Луис Мендоза прыгнул на Итана и отобрал у него пистолет. Луиса депортировали парой месяцев позже, потому как выяснилось, что в стране он находится нелегально, а Итана арестовали, судили за попытку убийства первой степени, совершённого общеопасным способом, и приговорили к «минимум восьми, максимум восемнадцати» годам лишения свободы: это значило, что через восемь лет он мог выйти по условно-досрочному. Забегая вперёд, скажу, что никакого условно-досрочного освобождения не последовало, и он провёл в тюрьме восемнадцать лет — три года в отделении для подростков плимутской окружной тюрьмы, пятнадцать лет — в тюрьме среднего уровня безопасности «Конкорд».***
Ещё одна статья про стрельбу в Лейквилле вышла в «Бостон Глоуб». В ней, как и во всех этих статьях была единственная фотография Итана, которую журналистам удалось раздобыть: на ней он сидел на корточках, обняв за шею немецкую овчарку, и улыбался в камеру. «…Одноклассники характеризуют Итана, как тихого и спокойного паренька. Друзей у него было мало, и за ланчем он чаще всего сидел с книгой, предпочитая фантастику и фэнтези…» Тихий и спокойный Итан должен был легко получить условно-досрочное. Я изучал другие дела школьных стрелков и знаю, что некоторые получали до смешного маленькие сроки, которые не отсиживали до конца, выходя за хорошее поведение через несколько лет; беда в том, что Итан с самого начала повёл себя плохо. Представьте себе комнату, облицованную порыжевшим кафелем, с чёрными от грязи стыками между плитками. Неровный выщербленный пол, который всегда покрыт водой, потому что стоки забиты обмылками, тряпками и прочим мусором. Представьте ржавые лейки — двадцать с одной стороны, двадцать с другой; вода из них льётся либо ледяная, либо обжигающе-горячая, причём температура может измениться в любой момент. Мысленно наполните эту комнату парнями от четырнадцати до семнадцати лет — она рассчитана на сорок человек, но надзиратели загоняют куда больше, чтобы заключённые поскорее покончили с мытьём, поэтому под каждой лейкой стоит по два-три голых подростка. Дополните картину стойким запахом плесени, пота, мочи и тухлятины, и вы поймёте, как выглядела тюремная душевая. На входе стояли надзиратели, которые раздавали мыло и полотенца размером с носовой платок. Если у заключённого есть семья, то ему могут отправить деньги на покупку нормального полотенца и гигиенических принадлежностей; если же семьи нет или она такая, как у Итана, то придётся довольствоваться тем, что выдали. Итан пытался намылиться выданным обмылком и думал только о том, как бы не свариться под обжигающе-горячими струями, хлеставшими из лейки, когда его больно шлёпнули скрученным полотенцем по голому заду. Обернувшись, Итан первым делом увидел широкую белозубую ухмылку. Обладателем ухмылки был Рич Лопез — крепко сбитый смуглый мексиканец, которому скоро исполнялось восемнадцать, гроза местных подростков. Этого Итан на тот момент не знал. Он видел только татуированного парня, который начал его задирать, и отреагировал на его подначки так же, как реагировал всегда: сделал вид, что ничего не замечает. Отвернувшись от Рича, он уставился на свои ноги в резиновых шлёпанцах и занялся мытьём, надеясь, что, как и в школе, обидчику скоро надоест донимать никак не реагирующую жертву. Только вот он был уже не в школе, и Рич не собирался отставать. — Эй, сучка! Белая сучка! — крикнул он и снова шлёпнул Итана по заду. — Моя новая сучка! — ещё один шлепок. — Кого я сегодня буду ебать? Свою новую белую сучку! Итан украдкой огляделся. Надзиратели — двое мужчин в форме — стояли у дверей и разговаривали друг с другом, не глядя на массу голых тел. Итан пробыл в тюрьме всего несколько дней, но уже начал понимать, что надзиратели тут не для того, чтоб его защитить. Он этому не удивлялся: за всю жизнь ни один взрослый не защитил его. Что же касается других подростков, те старательно не обращали внимание на происходящее: одно из главных тюремных правил, которые надо соблюдать, если не хочешь оказаться в «дыре» (камере-одиночке), в лазарете или на кладбище, звучит как «не вмешивайся не в своё дело». Итан перевёл взгляд на свои руки, сжимавшие кусок мыла. Крупные, с выделяющимися суставами и костяшками, эти руки впервые навели его на мысль, что он может постоять за себя. Раньше он не думал об этом, но момент, когда он взял пистолет и пошёл в школу, всё изменил. Стоя под душем, среди льющейся кругом воды и голых тел, Итан понял, что сыт унижениями по горло. И когда Рич, раззадоренный равнодушием жертвы, решил пойти дальше и изобразить половой акт, пристроившись к Итану сзади, тот развернулся и ударил его в челюсть. Встреться Рич с Итаном в обычной драке, у последнего не было бы ни единого шанса. Но тут ему помог эффект неожиданности — Рич счёл его лёгкой жертвой и не думал, что столкнётся с сопротивлением. К тому же Итан бил в полную мощь, вложив в удар всю злость и отчаяние; он тогда не понимал, насколько силён — высокий, жилистый, с тяжёлыми широкими костями. От удара голова противника дёрнулась, словно у марионетки; он попятился, поскользнулся на мокром полу и не упал только потому, что наткнулся на других моющихся парней. — Ты охерел?! — раздался в душевой боевой клич, и двое пострадавших парней ринулись в драку. Все они были голыми, и зрелище могло бы быть смешным, не будь таким страшным. Надзиратели наконец прервали беседу и ринулись в гущу драки, лупя голых подростков дубинками направо и налево; в душевую ворвалось ещё несколько человек охраны, растаскивая дерущихся и поливая их отборными ругательствами. Итан отделался сбитыми костяшками, тогда как у других участников были травмы посерьёзнее: Рич попал в лазарет с сотрясением мозга, ещё у одного парня оказались сломаны рёбра. Зачинщиком назвали Итана, которого на неделю закрыли в «дыре». Следующую неделю он провёл в одиночной камере, откуда его выпускали только в душ и на получасовую прогулку по крошечному огороженному двору. Остальные двадцать три часа он был предоставлен самому себе. Никаких развлечений, кроме Библии в мягкой обложке, не полагалось, но Итану это даже понравилось. У него было предостаточно времени на размышления, и сидя в крошечной комнатке без окон, он пообещал себе, что сделает всё, чтобы больше никто не посмел его унижать. Там же он начал упражняться: качал пресс, приседал, отжимался. Скатал тонкий матрас, покрывавший лежанку, и тренировал на нём удары, готовясь к новой встрече с Ричем. Но встречи не последовало: из лазарета Рича перевели сразу во взрослую тюрьму, а вышедшего из «дыры» Итана уважали за готовность постоять за себя.***
Первые месяцы Итан получал довольно много писем от незнакомых людей, содержание которых разнилось — от пожеланий смерти до эротических фантазий. По мере того, как его преступление забывалось, поток писем иссякал, пока не превратился в тоненький ручеёк, который вскоре и вовсе прервался. Родители-пьянчужки после суда и не вспоминали, что у них был какой-то там сын, а других родных у него не было, поэтому он очень удивился, получив в день рождения открытку без подписи. «Дорогой Итан! Поздравляю с днём рождения. Желаю сил, чтобы продержаться и пережить всё, что выпадет тебе на долю. Ты не один: я мысленно с тобой и поддерживаю тебя. P.S. В газетах писали, что ты любишь фантастику и фэнтези. Отправляю тебе три книги (больше, к сожалению, нельзя), надеюсь, что они тебе понравятся. Держись». Итан перечитал это коротенькое письмецо раз десять, пока не заучил наизусть каждую строчку и каждую завитушку, а ночью, прижав открытку к груди, в первый и в последний раз плакал в тюрьме. Впервые кто-то проявил к нему участие, и его сердце едва ли могло вместить все чувства по этому поводу — радость, недоверие, отчаяние… Через несколько дней пришли и книги. Отправлять вещи напрямую заключённым нельзя, и даритель заказал доставку от издателя: три новенькие, в мягких обложках книги, которые Итан перечитал по несколько раз — не потому, что больше читать было нечего, а потому, что так он словно становился ближе к человеку, который эти книги отправил. Это были: первая книга про Гарри Поттера, которая как раз только-только начала продаваться в книжных магазинах; «Талисман» Стивена Кинга и Питера Страуба, и сборник рассказов Лавкрафта. Итан понятия не имел, кто отправил подарок. Подозревал, что какая-то дальняя родственница, узнавшая о нём и проявившая сочувствие, — но больше всего ему хотелось, чтобы это был парень. Он считал, что никто не мог бы любить его, но от мысли о том, что послать открытку мог влюблённый парень, становилось чуть легче переносить тяготы тюремной жизни. Он сознавал, что это иллюзия, что у тех, кто знал его до тюрьмы, он мог вызвать в лучшем случае жалость, и всё-таки баловал себя этими мечтами. На Рождество он получил ещё одну открытку, а вслед за ней — ещё три книги — в плимутскую тюрьму нельзя было посылать ничего, кроме писем, книг и журналов, поэтому даритель при всём желании не смог бы выдумать другого подарка. С одной книгой Итану пришлось расстаться: в камере можно было хранить не больше пяти томов. В его жизни появился лучик надежды; что-то, ради чего стоило ждать следующего дня. Лёжа ночью на твёрдой койке и слушая сонное бормотание сокамерника, Итан перебирал в памяти строчки из писем на открытках, как скупец перебирает драгоценности. Надеюсь, тебе понравится «Луд-Туманный»; меня эта книга увлекла на всю ночь. Не смотри, что она якобы для детей — взрослым она тоже нравится… Не будь открыток, выносить тюремную жизнь было бы куда сложнее. Значительно позже Итан признался, что уже в первые месяцы сто раз пожалел о своём поступке, потому что в тюрьме было в сто раз хуже, чем в школе. Но в тюремную жизнь, в отличие от школьной, он вписался. Стал ещё тише, ещё молчаливее. Впитывал информацию, как губка, — смотрел, кто с кем разговаривает, кто с кем дружит, кто запанибрата с надзирателями, кто где сидит в столовой, кто продаёт наркотики, а кто прячет нож или заточку. Много времени проводил в спортзале. И был в любой момент готов насмерть драться с любым, кто его заденет. Наверное, именно поэтому задевали его редко: заключённые похожи на диких животных, чуют слабость и хорошо знают, кто готов дать отпор. — Глазами своими белыми в упор уставится, не моргает, ну чисто акула! Сто раз подумаешь, прежде чем связываться! — так описывал его Кузнечик, который в мужской красоте ни черта не смыслит: глаза у Итана вовсе не белые, а серые и очень красивые, и на акулу он не похож. Ах да. Кузнечик. Про мелкого поганца я пока ещё не рассказывал. Кузнечик появился в плимутской тюрьме через два года после Итана. Его настоящее имя было Флетчер, но по имени его никто не звал — Кузнечик и Кузнечик. Это был мелкорослый щуплый паренёк со светлыми кудрявыми волосами и личиком озорного бесёнка: большой рот, курносый нос, веснушки. Взяли его за участие в вооружённом ограблении, в котором семнадцатилетний Кузнечик, по его собственным словам, замешан не был, хотя в тюрьме кого ни спроси, каждый скажет, что замели его ни за что. Ещё у него нашли марихуану, а ещё он сопротивлялся полиции при задержании, что характеризует его как нельзя лучше: Кузнечик Флетчи не видел берегов. Он не понимал, когда нужно остановиться; у него напрочь отсутствовало то чутьё, которое помогало выжить Итану. Знакомство состоялось в столовой. Итан уселся на обычное место, по обыкновению впитывая всё, что происходило вокруг — кто куда пошёл, кто с кем сел, где стоят надзиратели и что лучше использовать в качестве оружия, если начнётся заварушка. Он сразу заметил неладное, а именно — незнакомца в слишком большом оранжевом комбинезоне, который как ни в чём не бывало уселся за стол рядом с чернокожими парнями. Одно из главных тюремных правил: не лезь к представителям чужой расы. Едва увидев белого идиота, который пристроил свой зад за стол чёрных, Итан понял, что сегодня без заварушки не обойдётся. А уж когда идиот открыл рот… — Привет, народ, как дела? Или как там у вас принято — йоу, бро, как жизнь? Как жизнь, а, бро? — донёсся до Итана жизнерадостный голос. Итан переглянулся с соседом по столу, шестнадцатилетним парнем по имени Кевин, который сидел за тяжкие телесные — отправил в больницу своего тренера по американскому футболу, когда тот поймал его с сигаретой и отстранил от игр. — Ему пиздец, — мрачно сделал вывод Кевин и уткнулся в свою тарелку. Помните, да? Не вмешивайся не в своё дело. За «чёрным» столом тем временем обстановка накалялась. Пришёл друг парней, сидевших за столиком, и довольно вежливо попросил Кузнечика освободить место, на что тот, нимало не смутившись, ответил: — А в чём проблема? Полно других мест, бро! Дальнейшее было немного предсказуемо. Чёрный парень взял Кузнечика за шею, швырнул на пол и вывалил сверху содержимое его подноса. По меркам школьных драк — зашкаливающая жестокость; по меркам тюрьмы — обычное дело, надзиратели даже не почесались. Но Кузнечик, встав на ноги, первым делом побежал к ним: — Вы видели?! Видели, что он сделал?! Как так можно?! Надзиратель, скучавший у двери, рявкнул: — Сядь за стол, а то щас в дыру полетишь! Кузнечик шарахнулся от него и сел за стол с Итаном и Кевином. Обратив на них круглые глаза, в которых стояли слёзы, он с недоумением сказал: — Нет, ну как так можно?! Им что, плевать? Почему они меня не защитили? Я ничего плохого не делал… — Завали хлебальник, — не выдержал Кевин. — А то щас добавлю. «Не жилец», — подумал Итан, мысленно поставив себе зарубку: держаться от болтливого дурачка подальше. Но держаться подальше не удалось: через неделю его сокамерник вышел на волю, а на пороге камеры нарисовался Кузнечик со свежим фингалом под глазом и охапкой постельного белья в руках. — Попытайся с ним поладить, — проворчал надзиратель, пинком придавая Кузнечику ускорение. — Привет! — сказал Кузнечик, влетая в камеру под влиянием силы надзирательского пинка. Вид у него был жизнерадостный, несмотря на синяки. — О, а я тебя помню. А что это ты читаешь? Ты читать любишь? Что за книга? Я вот в жизни книг не читал. Смысла просто не вижу. Итан понял, что следующие недели будут сложными.***
Кузнечик обладал некоторыми достоинствами. Рядом с ним можно было спокойно засыпать, не боясь, что он попытается зарезать или удушить, но вот оставлять с ним свои вещи не стоило — он тащил всё, что попадалось ему на глаза. Как-то он попытался прикарманить одну из пяти книг; обнаружив пропажу, Итан сбросил Кузнечика с койки, придавил его коленом к полу и спросил («прорычал, как хренова акула!» — говорил потом Кузнечик, чьей сильной стороной никогда не была биология): — Где она? — Что?! Ты о чём?! — заверещал было Флетчи, но Итан переместил колено чуть ближе к его горлу, и пришлось пойти на попятную. — Да отдам я твою сраную книжку, что ты так носишься с ней, я просто почитать взял! — Никогда. Не трогай. Мои. Книги, — проговорил Итан и отпустил Кузнечика, который уже зажмурился в ожидании неизбежного удара. Книгу тот вернул и в вещах сокамерника больше не рылся, но неприятностей от него всё равно хватало. То и дело ему в голову приходили гениальные идеи; например, он долго носился с мыслью, что им с Итаном надо вступить в банду. — Тогда нас никто трогать не будет! — возбуждённо доказывал Кузнечик, расхаживая туда-сюда по камере, пока Итан, вытянувшись на койке, пытался читать «Падение дома Эшеров». — Вся банда за нас, прикинь?! Круто же! Кузнечик щеголял очередным фингалом, и тема защиты для него была как нельзя более актуальна. К тому же его грела мысль о том, что банда станет для него заботливой семьёй. Для Итана семейный вопрос тоже стоял остро — за два года тюрьмы родители его ни разу не навестили, а звонили всего пару раз, чтобы пообщаться буквально пару минут — каждая минута разговора обходилась в три доллара, а платить они не могли и не хотели. Но в отличие от Кузнечика, мой Итан умел наблюдать и делать выводы. И вывод его был однозначен: представление о банде, как о сплочённой дружной семье сплошь из мускулистых татуированных ребят, готовых горой встать на твою защиту, — всего лишь рекламная кампания. На деле же именно среди членов банд чуть ли не каждый день случались потасовки; именно членов банд увозили в лазарет с ножевыми ранениями; именно у них регулярно проводили обыски в камерах, ища оружие и наркотики. Короче говоря, у Итана были все основания полагать, что банда не избавит его от проблем, а подарит новые… но Кузнечик никаких доводов слушать не желал. Именно он и его оголтелое желание влиться в ряды организованной преступности и привело к тому, что Итану сломали нос — в первый раз сломали, я имею в виду. В апреле девяносто девятого в штате Колорадо двое подростков пришли в старшую школу «Колумбайн» и устроили стрельбу. В комнате отдыха плимутской тюрьмы с десяток подростков смотрели на это в новостях. Итан, сидевший по обыкновению в стороне от всех, точно окаменел; он думал, что мог бы оказаться на месте этих двоих. Митч Сандерс, член белой банды «Бешеные псы», думал о том, что его двоюродная сестрёнка ходит как раз в эту самую школу. А Кузнечик думал, что это отличный шанс в очередной раз попытаться подлизаться к Митчу. Члены банд вообще-то не прочь принять в свои ряды свежее мясо — новичков легко пустить в расход, заставив разносить наркоту или бегать по другим поручениям — но бестолковое мясо Кузнечика не было нужно даже им, и в лучшем случае Кузнечика с его стремлением оказаться среди крутых парней посылали, в худшем — наподдавали. Но он с энтузиазмом золотистого ретривера лез на рожон снова и снова. Вот и теперь, послушав новости, он решил попытать счастья и небрежно заявил: — Ну, некоторые прям напрашиваются, чтоб в них лишние дырки сделали. Я б тоже всех нахрен в своей школе пострелял! Кузнечику неоткуда было знать про сестрёнку Митча, поэтому он не понял, почему тот развернулся к нему с таким бешеным лицом. Но Митч не успел ударить, потому что в следующую секунду на него налетел Итан. «Как бешеный носорог!» — описывал это зрелище потом Кузнечик, продолжая биологическую тематику. Пара друзей Митча поспешила на помощь, и пока не подоспели надзиратели, эти трое небезуспешно превращали Итана в отбивную под радостные вопли остальных несовершеннолетних заключённых. В тюрьме не так много развлечений, а хорошая драка — одно из них, при условии, конечно, что дерётесь не вы. После драки Итан два дня отлёживался в лазарете, а потом его засунули в одиночку на неделю, потому что сломанный нос не отменяет наказания. И там, валяясь на твёрдой койке и чувствуя боль во всём теле, Итан прокручивал в голове выпуск новостей и думал: хотел бы он быть не стрелком-неудачником, а таким, как те парни? Убить Мэтта, Криса, Энди, а заодно и капитана чирлидеров Сьюзи Ньютон, и того длинноносого паренька, что сидел впереди него на литературе, других ни в чём не повинных старшеклассников? Хотел бы он стать по-настоящему опасным, страшным человеком? И ответ был: нет. Не хотел бы. Он по-прежнему считал, что парни, в которых он стрелял, получили по заслугам, но ведь он и сам… получил. Восемнадцать лет в обмен на несколько ранений! Стоило оно того? Лучше б он подождал ещё пару лет, а потом уехал из своего крошечного городка и забыл его, как страшный сон! Прими он правильное решение, и сейчас бы на носу был выпускной, а не перевод во взрослую тюрьму… В одиночке его однажды навестил Кузнечик, который внезапно проявил изобретательность и сумел подкупить надзирателя. Он даже притащил контрабанду: пару пакетиков с чипсами из тюремного киоска, которые скорее всего украл, потому что деньги на покупку ему взять было неоткуда. — Я понял, что ты мне пытался сказать, — зашептал Кузнечик, прильнув к маленькому окошку в двери — единственному каналу связи Итана с окружающим миром. — Ты — моя банда! Ты мне как брат теперь! Мы будем друг друга защищать и всё такое… Кстати, ты Митчу три зуба выбил. Я их подобрал и спрятал, можем тебе потом украшение сделать. Итан слушал его, и раздражение в нём мешалось с умилением. Он не стал говорить Кузнечику, что вовсе не стремился его защитить, когда бросился на Митча; он и сам не мог объяснить причин своего поступка. В тот момент он испытал ярость и сожаление, которым нужно было дать выход, а Кузнечик с Митчем стали только поводом. Как бы то ни было, всё это привело к тому, что следующие полгода банда «Бешеные псы» старалась сделать жизнь Итана и Кузнечика как можно более невыносимой. Следуя данному самому себе обещанию, Итан не спускал с рук ни единого оскорбления, поэтому в одиночке бывал часто. Зато там он, по крайней мере, оставался наедине с самим собой и чувствовал себя в безопасности. А через полгода ему исполнилось восемнадцать, и это значило, что его переведут во взрослую тюрьму. Каково будет подростку среди взрослых убийц и насильников? Итана волновал этот вопрос, но ещё больше его интересовало, продолжит ли ему писать загадочный друг. Он был согласен даже на убийц и насильников, если в комплекте с ними пойдут всё те же книги и письма от таинственного незнакомца. В октябре, накануне дня рождения, Итану пришла очередная открытка, на которой изображена была ярко-оранжевая тыква с большим глазастым паучком на ней. «Итан, поздравляю с восемнадцатилетием! Я знаю, что тебя переводят во взрослую тюрьму. Как бы мне хотелось помочь!.. Посылаю немного денег на расчетный счёт; в тюрьме деньги могут пригодиться. И конечно, жди новых книг (а может, ты их уже получил?). Удачи тебе». Он успел получить книги — сразу две из серии про «Гарри Поттера» и сборник рассказов лорда Дансени, — прежде чем его вместе с Флетчером и несколькими другими беднягами погрузили в самолёт и увезли во взрослую тюрьму.