Ворованная ночь

Это называется «никогда с тобой не расстанусь». Аделаида уже успела возненавидеть эту чёртову лавку с её чёртовым платьем и чёртовой услужливостью торговца. Стоило только дать понять, что Крис – это не только нечто в мешковатой рубахе, но ещё и женщина, как ей уже надо внимание и уже надо слинять под ручку с Джеки. Гулять. Угу, в «Красный кабачок». А ты стой посреди улицы и хлопай ушами, пока она там нагуляется. Кто вообще дёрнул её в эту лавку? Теперь вся команда будет знать, что на горизонте нарисовалась хорошая невеста и начнётся гарцевание вокруг её Кристины. Если б она была мужчиной, наверное, закурила бы. Говорят, это помогает. Правда, было одно «но»: дочь бывшего губернатора Санто-Доминго не выносила табачного запаха. Которым здесь, кстати, воняло каждое первое заведение. Таким гнусным, дешёвым табаком пахли губы её несостоявшегося жениха. В глубине души Аделаида очень надеялась, что у него желудок в узел свернётся, когда он узнает, что невеста изменила ему с женщиной. А если ничего не остаётся прямо сейчас, она пойдёт домой – в той степени, в какой можно назвать трактир домом. И уж найдёт, чем занять себя перед завтрашним советом. Улицы Тортуги, должно быть, возводились безо всякого намеченного плана, то петляя, то раскидываясь так широко, что по ним могли бы проехать четыре кареты, не задев друг друга, но все освещённые кое-как редкими фонарями, отчего дорога походила на поле для игры в трик-трак. Где-то попадавшиеся ей прохожие неторопливо брели в ту сторону, где ярче играла музыка, и даже до другого конца улицы доносился залихватский темп жиги, кто-то бесцельно глазел на небо, кто-то торопился опорожнить бутыль. Тем больше внимания должны были привлечь не смешившие присоединиться к праздному шатанию. На перекрёстке беседовали двое. В свете тусклого уличного фонаря Аделаида могла различить лишь неясно очерченные силуэты. Высокая, крепко сбитая фигура в широкополой шляпе, очевидно, о чём-то рассказывала, то и дело указывая то в ту, то в другую сторону, её собеседник, закутанный в плотную накидку, слушал, молча наклонив голову и сильно ссутулившись, что-то записывая. Другое поразило гораздо больше – Аделаида не успела сделать по направлению к ним и нескольких шагов, как первый с удивительной поспешностью ретировался, нырнув в ночную тень. Второй, подпустив её поближе, резко повернулся, уйдя с освещённой полосы. Донья успела рассмотреть только взвившийся от ветра кроваво-красный подбой плаща. – Что за привычка у вас, у пиратов, рядиться в эти кричащие лохмотья? – откуда-то справа от девушки прошелестел до зубовного скрежета знакомый дребезжащий тенорок. – К такому-то благородному личику. Подкрадываться к пиратскому адмиралу с риском получить фамильной саблей Панцо де Леона мог или покушающийся на самоубийство, или правая рука губернатора Санто-Доминго, у которой явно засиделся на голове парик, а в животе печёнка. – Ты что здесь забыл? – Аделаида не обнажила клинок только оттого, что он нарочито кротко сложил руки, но в голосе и без того отчётливо зазвенели стальные нотки. – Всего-навсего обегать весь город, разыскивая вас, – словно для клятвы, Хуан прижал руку к груди, шумно выдохнув. – На самом деле, если б вы мне не встретились, пришлось бы, наверное, ночевать здесь. Четыре песо за комнату – ведь это грабёж! – Уж поди не облезешь, на тебе золотого шитья на все двести. Меня зачем искал? По трёпке соскучился? – вряд ли здесь затаился вооружённый отряд, пробраться незаметно по такому беспокойному городу нельзя даже под покровом ночи, но Аделаида всё же сочла нужным оглядеться. Расценив это по-своему, помощник Диего сделал то же, но как-то нервно, с опаской. Сила небесная, убереги и сохрани от всех пира... простите, флибустьеров. Она тоже заметила его неуверенность. Значит, не ловушка? Или всё-таки... Самого Диего она бы раскусила, а этот... продувная бестия. – Да нет же. Предупредить. Это что-то новенькое... О чём, о новых неприятностях? Ну так о них она догадалась сразу, как только его увидела. – Во-первых, я тебе не верю. Во-вторых – о чём ты вообще можешь предупредить, – девушка иронично хмыкнула, – пиратского капитана? – Господи, о грозящей опасности! Всему вашему разбойничьему острову и вам особенно. Надеюсь, вы избавите меня от необходимости объяснять, что это за опасность и что она сделает с вами, как только... ох, это невыносимо, – Хуан так ретиво хватался за сердце третий раз подряд, что даже самый отъявленный медик-шарлатан забеспокоился бы о его здоровье. – Вы же прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Наигрывает. Будто она сама не знает, какой занозой торчит для Диего остров свободы. Но рассказывать о готовящемся нападении ей?.. И о ком же? О своём бесценном доне, перед которым скачет, как учёный пудель? Кстати, с этими завитками и правда напоминает собачью шерсть. Даже потрепать захотелось. Ух, руки зачесались. Жаль, нельзя. – И выдаешь своего адмирала? Попахивает предательством, а ты знаешь, как все пираты поступают с предателями, – не отводя взгляд от его лица, Аделаида безжалостно скрутила шитым золотом ворот, словно предупреждая, что может проделать то же с горлом. – Верность – похвальное качество, однако... Считайте, что... – Хуан отступил было на шаг, но жёсткая ткань неприятно впилась в шею. Помедлив, он сделал вид, что с трудом подбирает слова. – ... мной владеет более глубокая страсть. Вот соврал так соврал, не покраснел даже! Если до этого Аделаида ещё раздумывала, проучить ли его, чтоб не смел попадаться ей на глаза или ограничиться угрозой, то сейчас вся её злость за сегодняшний день на Крис, на разбежавшуюся кто куда команду, на встречных выпивох и на чёртового Диего с его чёртовой флотилией просилась наружу слишком неудержимо. – Ты что сказал? – если говорить до конца откровенно, донья де Очоа ещё не придумала, что именно сделает, и, может быть, поэтому постаралась придать лицу как можно более грозный вид и до половины обнажила свою роскошную саблю двухвековой давности. Что вообще обычно делают пираты с захваченными пленниками? Грабят, наверное. Правда, вряд ли тут пахнет чем-то больше кошеля серебра. Могут ещё потребовать выкуп, но это же Диего, он же скорее подавится, чем отдаст хоть пару реалов. Сейчас как никогда она жалела о том, что вышла замуж за такого скупого человека. Можно было бы и побольше дорожить своим ближайшим приспешником. Чёрт, ну не сносить же ему голову! Не то, чтобы клинок старого Панцо совсем не беспокоил его, но Хуан с самого начала знал, что убивать она его не станет, и потому только для приличия дёрнулся второй раз из её рук и сладко сощурил глаза: – Ровно то, что вы услышали, мой ангел. Перспектива насчёт головы уже не показалась ей настолько неосуществимой. – Тогда, пожалуй, ты не станешь возражать, если я отправлю тебя прямиком в райские кущи, – как она сразу-то не додумалась? Всегда же под рукой есть не гуляющий и не пьющий капитан. То есть рулевой. Вот пусть он и разбирается. Глядишь, и стрясёт побольше одного кошелька. Хотя... она бы и сама не отдала за этого ощипанного павлина мешка с золотом. – Вы шутите? Конечно, стану! – но Аделаида уже не слушала его. Бандана, некогда подаренная Сильвером, была немедленно пущена в дело. К сожалению, навыки школы вязания морских узлов имени Одноглазого Пью не получилось применить из-за страшной возни – легче было удержать налима голыми руками – но когда, наконец, вся пыль с улицы была вытерта, а пара восседавших на заборе местных мальчишек усвоила все приёмы рукопашного боя и пополнила лексикон самыми изысканными оскорблениями, петля цвета адского пламени всё-таки кое-как стянула руки незваного гостя. Аделаида даже отступила на пару шагов, чтоб полюбоваться на своё произведение. – А теперь мы отправимся навестить самого бессердечного капитана всех морей и пусть он решает, что с тобой делать. Хуан не стал возражать, хотя и отпустил замечание по поводу идеи связывать руки банданой, получив в ответ, что если она услышит ещё хоть слово, свяжет его цепочкой с ожерелья. Пробуждать все оттенки фантазии доньи решимости всё-таки у него не хватило. – Так о какой опасности ты так резво начал? У тебя есть время до гостиницы, – слишком лестное название для трактира, но Аделаида не забывала о своём благородном происхождении даже с пинтой кабацкого пойла в желудке, – дальше рассказывать будешь всей команде. К угрозам приходилось прибегать слишком часто по единственной причине – девушка абсолютно не представляла, зачем с ним связалась. Может быть, её мучила та неудача с Диего, и душа жаждала хотя бы небольшого удовлетворения. Она уже в четвёртый раз обернулась посмотреть, что у неё получилось. К сожалению, заодно приходилось рассматривать руки своего пленника. Слишком гладкие и слишком холёные для флотского, даже пахнущие каким-то парфюмом. Не слишком деликатное напоминание о том времени, когда у неё самой ещё не было трудовых мозолей. – Дон будет брать Тортугу. Не знаю, для чего ему это нужно... но дня через три вы убедитесь, что я говорю правду. Остров решено окружить со всех четырёх сторон. Сам адмирал будет подходить с восточной, – Хуан сделал вид, что колеблется, и понизил голос до шёпота. – На «Сан-Хасинто», трёхмачтовом флагмане. Двадцать четыре орудия на верхней палубе. Не вздумайте палить по ватерлинии, я ещё слишком молод, чтобы умирать из-за ваших супружеских нежностей! Ого, сколько любопытной информации сразу. А ведь это ещё только сама, собственными усилиями. Наверное, если попросить Себастьяна помочь с допросом, они узнают даже сколько провизии запасено в трюме и сколько кают в офицерском составе. Подозрительно даже. – Что-то ты сегодня больно разговорчивый. И зачем это тебе вдруг помогать грязным пиратам, которым самое место на эшафоте? – просто так, на всякий случай, чтобы не возникало желания творить глупости, Аделаида потянула из ножен эфес его рапиры и пощупала остриё. Эта уж полегче сабли будет. Точно пёрышко бойкого сатирика. – Не хочу доводить до допроса с пристрастием. Если на мгновенье прикрыть глаза, а потом резко раскрыть на того, с кем говоришь, взгляд получится выразительнее. Аделаида знала это не понаслышке, попробовала она и на этот раз, обжигая свой трофей ведьмовской искрой. – Ты врёшь. Она подпустила его почти к самой двери трактира. Вспышки магии остались незамеченными даже для попавшейся им небольшой компании пиратов, увидевших только то, что она в разбойничьем платье и слишком близко подступает к мужчине – ещё не старому и, кажется, с деньгами. Вообще-то их мнения о происходящем никто не спрашивал, но на Тортуге уже очень давно говорить всё, что думаешь считалось чем-то вроде признака хорошего тона, а думали они ровно то, что при всей простоте местных нравов сношаться прямо на улице хотя и забавно, но всё же в высшей степени не пардонабельно*. Донья не осталась в долгу и начала было с той же urbanité française**, но Хуан крепко сжал её локоть и затащил за собой внутрь, прошипев «Только не в моём присутствии!». Чтобы не попасться никому на глаза, он потянул её под лестницу и снова нырнул в тень. – Можете меня, конечно, выдать. Но если это мой последний час, считаю своим долгом сказать – да, я вру. Плевать мне на вашу команду и на ваш галеон. Но не на вашу жизнь, донья де Очоа. Чёрт, да я повешусь, если этот неотёсанный медведь до вас дотронется! Несколько минут тишину нарушали разве что скрип половиц да отзвуки шагов редких постояльцев. – Можешь быть покоен, не дотронется – руки коротки, – но в прежней воинственности успело мелькнуть что-то непрошеное. Когда миришься с судьбой и, кажется, даже принимаешь её, но кто бы знал, как надоело прятать за улыбкой гримасу брезгливости. Кто их спрашивал? – в вороньей стае ведь нельзя не каркать. – А с тобой я ещё не закончила. Хотя петля по-прежнему стягивала ему руки, а верная рапира по-прежнему покоилась в ладони морской ведьмы, Хуан поднимался впереди неё без возражений. Она уже смутилась от его речи. Не подала виду, но смутилась. Чиновники на местах – люди наблюдательные. Чтобы проверить свою догадку, он остановился перед вторым лестничным пролётом и улыбнулся ей. На щеках у него почти по-девичьи проступили две ямочки, и Аделаида поймала себя на том, что сначала (и ужасно глупо!) улыбнулась в ответ и только потом спросила, чем его так радует предстоящий допрос. Показалось, или... правда что-то заподозрил?.. Ведь не зверь же она, в самом деле, чтобы после такого признания опять перевести всё в политику и выпытывать, как его угораздило так предать своего господина. Неотёсанный медведь... да нет – как угораздило за столько времени не додуматься сбежать от него?.. А ещё говорят, что женщины не так рассудительны, как мужчины. Хотя чем больше она плавала, тем больше убеждалась, что мужчины, за редким исключением, вообще существа не очень умные. Исключением Хуан не был. Вот разве что ямочки на щеках... В снятую только поутру комнату она его уже втолкнула, чтобы окончательно выбить из его павлиньей головы всякую мысль о том, что его наштукатуренная физиономия может вызывать у неё какой-то интерес кроме желания размазать эту самую штукатурку. Крис вот всегда говорила, что обожает в ней эту непохожесть на чванливых аристократов. Правда, не так уж и много аристократов она повидала за свои восемнадцать. Но с ней было бы гораздо интереснее. Грабить уж точно. Нет, теперь она и сама пиратка, отпустить пленника живым можно, но с целым кошельком – ни в коем случае, иначе будет нарушен едва ли не главный закон острова разбойников. – Кошелёк у тебя при себе? Запрещения осматриваться он не получал, и первым же делом помощник дона Диего увидел то, чего не должен был. Ванну, стребованную Аделаидой с трактирщика. Хорошо, что донья не успела увидеть, как у него заблестели глаза, он успел отвернуться и только немного замешкался с ответом. – Кошелёк? При себе, конечно... не очень много, но дукатов двадцать найдётся. – Выкладывай. Отвратительно. Ужасно, просто мерзко, глупо настолько, что по сравнению с ней любая чепуха Бобби – жемчужина мысли, достойная Аристотеля, но она не знала, как ещё досадить манерному испанцу, чтоб не смел так на неё смотреть, как будто семь столетий назад в садах Альгамбры она клялась кровью сотни мавров, сражённых его рукой, принадлежать ему телом и душой, а он этого не забыл. Досадить любой ценой – а ударить его Аделаида уже не могла. – Это что, грабёж? – Хуан удивлялся так обескуражено, как будто никогда не видел пиратов и не слышал великой формулы «Пиастры, пиастры!», выкрикиваемой каким-нибудь бойким попугаем. – Ну так развяжите меня, со связанными руками много не разгуляешься. Трудно было поспорить, пришлось ослаблять петлю и выпускать не особенно ценного пленника на волю. Но зато расшитый кошель (не очень, правда, увесистый) перекочевал в ладони Аделаиды. Протягивая руку, Хуан повернул её, чтоб немного соскользнул манжет, приоткрыв оставшийся от петли след. Как его Диего ещё не убил? Удивительно терпеливый ей муженёк достался. Чтоб снова не встречаться с ним взглядом, девушка отложила рапиру на край кровати – никакой другой мебели, даже стола, в комнате не было – забралась с ногами сама и медленно пересчитала, разложив монеты прямо на простынях. Двадцать два дуката, три песо и двадцать девять реалов. Не очень густо, но с драной овцы хоть шерсти клок. Он не мешал ей, за неимением другого места присев на край ванны и опустив пальцы в воду. Чтобы удержать такое хрупкое равновесие требовалось много ловкости, и Аделаида несколько раз украдкой поглядывала, удастся ли ему упасть самому или опрокинуть деревянную лохань, но какие-то небесные силы, хранящие чиновную братию, не дремали, и красноречивого всплеска воды не последовало. Зато последовало нечто другое, чего промышляющая пиратством донья де Очоа никак не могла предусмотреть: – Раз я, по-вашему, павлин, можно у вас тут почистить пёрышки? – он хотел добавить «пока вода не остыла», но деликатность была такой же родовой чертой де Арсеньегра, как и слишком выдававшийся вперёд подбородок. – Ужасно неудобно возиться с этими корытами на корабле. – Что? Нет! – что это была не шутка, девушка поняла только когда он уже скинул плащ, позволяя рассмотреть подчёркнуто гибкое тело. – Всего лишь смыть грязь после нескольких часов в лодке! От меня же за версту несёт всеми кабаками Тортуги, вместе взятыми. Прошу вас, – на лице доньи не дрогнул ни единый мускул. – Господи, да дон же утопит меня, если увидит меня в неприбранном виде и узнает, где я был! – Думаю, скорее придушит, – уже закончившая с денежными вопросами Аделаида хохотнула, увидев его красноречивый испуг, так что можно было лишь пожалеть об отсутствии под рукой красок с холстом. Конечно, право купаться принадлежало ей одной, но такую настойчивость очень соблазнительно было наказать. – Ладно, только недолго. – Вы прелесть! – получив воздушный поцелуй, Аделаида фыркнула и демонстративно уселась перед самой ванной, вооружившись яблоком. Мякоть приятно хрустнула на зубах, довершая наслаждение предстоящим зрелищем. Решимость действительно исчезла очень быстро – под пристальным взглядом жены губернатора Хуану ещё не приходилось раздеваться, и его заметно охватила стыдливость католика, привыкшего считать всё телесное греховной необходимостью, с которой приходится считаться, какое бы удовольствие ни доставляла забота об этом греховном. – Отвернитесь! – запротестовал он, кое-как справляясь с петлями на рубашке. – И не подумаю, это же была твоя затея обнажаться в моём присутствии, так выполняй, что задумал, а не разыгрывай передо мной невинную монастырку. Сложно сказать, притворялся Хуан или нет, но от последнего приказания он покраснел совершенно натурально. В пиратской команде вообще не было принято стыдиться своего тела, и Аделаида довольно насмотрелась на раздетых мужчин всех сортов и размеров, но сейчас было действительно увлекательно наблюдать, как с заместителя собственного супруга вместе с одеждой спадает и лицемерная праведность. Но зато в полумраке гостиничной комнаты приятно светилась не тронутая загаром кожа. Если бы она ещё раньше не замечала морщинок у него на лице, Аделаида вряд ли дала ему больше двадцати лет. Особенной симпатии она не испытывала, но, как говорят, ничто так не благоприятствует сочувствию, как изящный облик. – Вы довольны? – благочестивый подлец заметил её оценивающий взгляд и кокетливо расправил локоны парика, не пожелав снять его, как и украшенные пряжками башмаки, словно намеренно желая остаться перед ней в границах этикета. – Лезь уже, Адонис! – нет, ну он издевается! Только что скулил и упрашивал одной рукой вымыться, другой вытереться, а сейчас разве что не прихорашивается. Пущенный с чисто женской ловкостью огрызок яблока усилил словесное возмущение беглой губернаторши. – Учти, спальня капитана прямо над моей, и ты здесь до тех пор, пока я считаю нужным. Если говорить до конца откровенно, Аделаида осаживала не только его, но и себя. Рассматривать этого напудренного павлина! Глупость какая. Хотя оставаться в комнате с мужчиной, да ещё и с молодым, было ещё большей глупостью. Погрузившись в воду, Хуан, которому всякое промедление могло стоить жизни, только зажмурился от удовольствия. «Ах, какое блаженство...» раза два или три простонал он, на несколько минут забыв, что на него смотрит личный враг Диего де Очоа – но лишь на несколько минут! По истечении указанного времени его сахарная ручка уже беззаботно постукивала алым кабошоном по деревянному борту ванны. – Выдумал же такой ангельчик задружиться с такими отбросами, – он даже не обращался к ней, а как-то напевал, перебрасывая кусок мыла из руки в руку и нарочно брызгая пеной на молочно-белые колени. Трудно было представить ситуацию нелепее – отчаянно бороться с соблазном утопить приспешника давнего врага и в то же время роптать на судьбу, наделившей такого мерзавца таким изящным сложением. Особенно ногами – с мягко очерченными, продолговатыми, как у танцовщика, мускулами, как будто нарочно созданными, чтобы измерять улицы мелкой дробью его торопливой, пружинистой походки. Отец часто говаривал, что о поведении человека можно судить по его шагу. – Жить бы да радоваться, а вы этакую фантазию учинили… с такой возвышенной душой… и вдруг в разбойницы… В каком-то смысле Аделаида даже завидовала ему. Хорошо вот так ловить минуты наслаждения, зная, что завтра же последует расправа. Она ничего не сказала, но про себя заметила, что Хуан старался прятать синяки на теле, разумеется, оставленные той же рукой, которая тогда ударила Кристину. Прямо по лицу. Уже за одно это Диего следовало бы оставить шрам и поперёк второго глаза. И вообще всем, кто когда-либо осмелился обижать её Крис. Вот ту самую ненаглядную Крис, которая бросила её одну в незнакомом городе, где на каждом углу можно наскочить на какого-нибудь проходимца. Что, собственно, Аделаида и сделала. И, кажется… кажется, не очень об этом жалела. Теперь у неё есть план действий её заклятого врага и новая загадка. «Считайте, что мной владеет более глубокая страсть». Но ведь это совершенно невозможно. Кто же жертвует положением ради пустой мечты? Если он хотя бы заикнётся об этом, Диего свернёт ему шею. А за эту ночную вылазку и подавно. За всю жизнь Аделаида встречала лишь одного человека, который был столь же безрассуден. Одного… одну. Это так забавно, такими в старых романах изображают героев и полководцев, сильных, мужественных, а в жизни на такое оказалась способной лишь хрупкая девушка. А вот некоторые герои и полководцы… если такими желают быть все мужчины, то как тут удивляться, что она решила разделить свою судьбу с женщиной? А когда-то тоже мечтала встретить кавалера, который сумеет покорить её сердце. Дурак этот ваш сеньор де Очоа. Взял бы пару уроков хороших манер, благо есть у кого. О том же она толковала Кристине. Любовь – это же не набрасываться друг на друга при первой возможности. Можно ведь тоньше, деликатнее… Аделаида даже не сознавала, что всё это время смотрит в упор на обнажённого мужчину, замечая только его ровную, даже расслабленную улыбку, выглядывающую из-под тонких усов каждый раз, как Хуан встречался с ней взглядом, и всё не могла отделаться от мысли о лёгком румянце, залившем его лицо, когда она так рассматривала его, пытаясь пристыдить за нахальную просьбу. Но было ещё кое-что. Личное бельмо на глазу Диего де Очоа никогда не была с мужчиной. Эта обыкновенная их грубость, неотёсанность, бравирование успехами у женщин и регулярное желание напиться до чёртиков вызывали у неё брезгливость. Кристина была совсем другое. От одного её прикосновения Аделаида чувствовала, как по телу разливается чарующая нежность. Но… Кристина не оставляла места для фантазии, какой могла бы быть встреча Аделаиды с человеком её круга. К тому же… страшно сказать, но… ей было приятно смотреть, как на неиспорченных работой руках Хуана с длинными щегольскими ногтями слегка напрягаются жилы, когда он опёрся на край ванны. – Вы так на меня смотрели, как будто хотели закопать. Это оттого, что я вам нравлюсь, да? – прикосновение льняной ткани к коже, тёплая вода и сама атмосфера тесной трактирной комнаты убаюкивали осторожность и будили почти забытое ощущение неги. Расслабленно завалиться, хотя бы и на простынь грубого полотна, зажмуриться, потянуться с хрустом – только не облачаться в эту должность вице-губернатора испанской колонии, так похожую на баночку белил, скрывающую следы усталости после бессонной ночи. А не согрешишь – так потом и не покаешься. – Нравишься. Я люблю искренность. Не откровенность, не грубость – то, что вы, мужчины, называете «говорить начистоту», а настоящую искренность. – Аделаида осторожно стёрла у него со спины блестевшую каплю воды. На миг задумалась, разглядывая его поджарое, гибкое тело. Как это вообще происходит – с мужчиной? – Если хочешь… – сглотнула. Один только раз. Попробовать. Умеете вы хранить секреты, кавалер де Арсеньегра? – Если хочешь, можешь меня поцеловать. Нет, не так, – пока она ещё тут адмирал, а он так, старший помощник. И это её кровать, её комната и вообще она сама его сюда притащила. Связанным, между прочим. – Ты будешь развлекать меня, – Аделаида подобрала колено к груди, готовая ударить, если он вдруг позволит себе забыться. Ей ещё было неясно, как относиться к нему, подозвать к себе или полоснуть ногтями по напудренной щеке. А чтоб язык за зубами держал. – Делать то, что прикажу. Я капитан, ты мой пленник, вопросы есть? Лучше перегнуть, чем вот так, как тогда. Девушка до сих пор боялась прикосновений к себе мужских рук. Особенно… таких... как будто из свинца. Со здоровыми кулаками. «Плевать мне на ваш галеон – но не на вас, донья де Очоа…» Верить ли вашим словам, сеньор?.. Аделаида замерла, ожидая его, готовая, если что, бороться, но Хуан не торопил события. Он так же кротко улыбнулся, обхватил её колено, сдвигая юбку, не поцеловал, а дотронулся до него губами и резко повалил на простыни, чуть придавив ложбинку на груди ледяными, как у мёртвого, пальцами. – Чтобы девчонка из захолустья приказывала мне? Побойтесь бога, мой ангел, – даже откровенная дерзость выходила у него так мягко, так успокаивающе – точно лепестки осыпаются со старой розы – что напряжённость её отступала сама собой, вверяясь улащиваниям любовника – достаточно внимательного, чтоб подстроиться под её темп, достаточно настойчивого, чтобы вовремя направить её, и достаточно нетребовательного, чтобы не принуждать её к ответным ласкам. Он не настаивал, но и не выпускал из-под своей власти, чувствуя скрывающуюся за желанием править неопытность. Рвать в клочья страсть вообще было не в характере заместителя дона де Очоа, а рядом с ним девушке было слишком удобно, чтоб ощущать к нему что-то ещё, кроме неуспокоенного любопытства, несбывшегося желания вручить любовь равному себе. С какой-то щепетильной скромностью он раз за разом избегал её губ, не осмеливаясь целовать жену господина, хотя та же самая скромность ничуть не возражала против того, что жена господина сомкнёт у него ноги за поясницей. Не выдержав такого лицемерия, Аделаида притянула его за шею и жадно, как после разлуки накрыла губы любовника поцелуем – словно в насмешку над одержимым женихом. На Тортуге можно всё, а завтра... завтра, да и послезавтра они уже успеют накаяться. За дверью что-то шумит. Хуан на миг оборачивается – и торопливо, взволнованно впечатывает поцелуй в губы доньи. Через пару дней пусть ядра со свистом бьют корму «Триумфа», пусть у него сгорят обе палубы, пусть на лице господина играет такая знакомая улыбка победителя – а сейчас на её нежной коже алеют отпечатки, оставленные не вами, благородный дон де Очоа! Обмякнувшей после первого своего раза не с Кристиной Аделаиде хотелось ещё понежиться в его объятиях, но она и сама понимала, что разлёживаться теперь не время. Собрание ещё завтра какое-то… а может, ну его к чертям?.. – Что, умаялись? – переведя дыхание, Хуан спрыгнул с постели. Он одевался быстро, с деловитым равнодушием зрелой камелии, что подчитывает дневной заработок прямо в присутствии ещё не отошедшего от близости клиента. – Ничего, это приходит с опытом. Ох, эта суетливость вечно спешащего чиновника… Хорошо ему с такой-то выдержкой. Вообще-то очень полезное качество на флоте, но не теперь же... пусть тогда и ей заодно поможет, раз уж так торопится… Надо бы решить ещё одно маленькое, но довольно важное «но», до которого лучше бы не доводить. Лучше Кристине и не знать, что до её Адель дотрагивался кто-то другой. – Хуааан, – потянула разнежившаяся донья, перевернувшись на живот и утыкаясь лицом в подушку. – А помоги мне с корсетом. – Зачем? Сейчас ведь ночь. – Боже, ну какой скучный... так надо! «Грозите, грозите, донья, а только это не Альдана...» – Аделаида бы хохотала до упаду, если б в придачу к прикосновениям – шнуровку он затягивал осторожно, стараясь не причинить ей боль, но крепко, даже и не скажешь, что кто-то ослаблял её с самого утра – могла услышать мысли любовника. – «Видно, что молоденький, неопытный. Да и не оставил бы Альдана простынь примятой. И волос на подушке был чёрный. Такой длинный...» – «...как у женщины», чуть не подумал Хуан, но сам смутился этой мысли. А она… да нечего и говорить, что было у неё на душе, когда стихла первая радость открытия. До чего дошла – обманывает возлюбленную, которая жизнь за неё отдаст. И с кем – с лжецом, с перебежчиком, который и своему господину-то верность сохранить не сумел. Девушку замутило от нахлынувшего чувства гадливости. Тут даже он не столько виноват, сколько… – Вот зачем я это сделала?.. Сдался ты мне очень... снесут тебе голову в каком бою, и не вспомню про тебя... – от неприязни к самой себе к горлу подкатил ком. Ища хотя бы какого-то успокоения, Аделаида склонила голову на грудь любовника и сама приложила его ладонь ко лбу. Лёгкая прохлада руки понемногу отгоняла боль, но однообразное, ровное движение перебирающих тёмные пряди пальцев невольно наводило на подозрение. Хуан почти не слушал её, только рассеянно успокаивал, глядя куда-то в стену – даже не из участия, а просто от привычки выслушивать всё то, что сильные стыдятся говорить. – Да что теперь по волосам плакать, когда голову сняли… Увёз бы вас с собой, но мне тоже ведь деться некуда. В Испанию дорога заказана, а здесь… сами видели, и десяти эскудо не будет, куда с таким богатством… Не ходить нам с вами по одной стороне улицы, донья Аделаида. Он отвернулся, медленно поднялся, чуть крепче обычного обнял её за плечи и отступил в глубину комнаты, скрепляя застёжку воротника. Аделаида молча дотронулась до него, не поднимая головы, показав жестом, что не ждёт его утешений и больше не смотрела в его сторону. У ножки кровати ей почудилось какое-то светлое пятно. Девушка наклонилась, подняла – пятном оказался скомканный лист бумаги, должно быть, случайно обронённый пылким любовником, безотчётно развернула – ничего; только с обратной стороны просвечивал росчерки с сильным нажимом, она перевернула... На той стороне линия угольного карандаша намечала чертеж крепостного форта с методично намеченными укреплениями и чуть ниже – так же скрупулёзно зарисованный порт Тортуги и отчётливая линия корабельного хода с западной, неукреплённой стороны острова. Одной западной, отмеченной чёрным знаком. – Мошенник!.. – но взвившаяся искорка алого плаща уже скрылась за дверью. «Где вам угнаться за мной, донья!» – думал Хуан, пока несся к гавани, едва касаясь земли, точно у него под ногами горела лава. – «Тут по четыре ступени перескакиваешь, а всё равно скажут, что мешкаешь, и по шее ахнут. Научишься тут бегать рысью!»

***

* - извинительно ** - учтивость