***
На прикроватной тумбе в стакане стоит веточка эустомы, которая до этого была бережно вплетена в мои волосы. Чонгук. Моя нежность. Я подхватываю маленькое зеркало, стоящее рядом, и разглядываю своё отражение. Ну и помотала же меня жизнь! Нижняя губа треснула от перепада температур пополам, а глаза почти слиплись. И как он меня, такого красивого, обнимал-целовал? Я бы тоже сбежал! Болит поясница. Смеюсь. Надев чистую больничную одежду после того, как привёл в порядок всё остальное, решаю найти Чимина. Выйдя из палаты, чувствую запах медикаментов. Возвращаюсь назад, понимая, что в моих четырёх стенах должно быть точно так же, а не... А не… Что так пахнет? Секс? Я смущённо открываю окно, будто кто-то читает мои мысли, и убегаю в коридор от своих воспоминаний. А как он меня обнимал… Мотаю быстро-быстро головой, оперевшись рукой о ровно выкрашенную в белый цвет стену, и пытаюсь размеренно дышать. Как я вообще выжил?.. Сердце бешено стучит. Палец срастается с поверхностью и я режу горизонт, двигаясь прямо. Почему-то подумалось, что стены волшебные. Может, да? Может, я просто безнадёжно влюблён, пока в некоторых палатах — безнадёжно больные? Мне жаль их, а себя… Ни капельки. — Тэхён! — вздрагиваю, становясь по стойке смирно, уставившись на Чимина неподалёку. Он машет рукой, чтобы я подошёл. Отрываю пятки от плитки и шагаю, улыбаясь. Возле кардиолога Пака какая-то пожилая пациентка, незнакомая мне. — Здравствуйте, — вежливо кланяюсь, получая безупречную улыбку в ответ. — Какой красавчик! — восклицает она под звонкий смех Чимина. — Доктор, — обращается к нему, — неужто вы ошиблись и определили в больницу этого молодого человека? — Хотелось бы, — Чимин касается моего плеча, представляя по имени, а в ответ от старушки получаю короткое «Ниа». — Ему тоже пересадили сердце. — О, ничего себе! — восклицает она, хлопнув в ладоши. — Я живу с пересаженным сердцем уже двадцать лет! — скольжу по ней взглядом, не отмечая признаков плохого состояния: лишь морщинки от старости, особенно в уголках глаз, и поредевшие светлые волосы. — А у тебя какие прогнозы? Я не успеваю открыть рот, как Чимин отвечает за меня: — Тэхён не хочет знать об этом, — я поджимаю губы, кивая. Мысленно благодарю его, друга. Я действительно не хочу. Имею право не считать годы, месяцы или дни. Старушка тоже печально кивает, мило улыбаясь. Ниа рассказывает о чудо-цветах в горшках, что она выращивает на даче. Их нужно поливать каждый божий день, а сейчас, пока она приболела, за ними ухаживает дочь. Я счастливо улыбаюсь, подумывая о том, что мне бы в квартире не помешали такие растения! Ведь те, что стоят в вазах, всё-таки умирают, хоть и до последнего отчаянно цветут. — На память, — женщина протягивает мне обшарпанную зелёную книгу, которая до этого лежала на подоконнике, возле которого мы стоим. Я рассматриваю её, задерживаясь взглядом на уйме разноцветных закладок меж страницами. Эрих Мария Ремарк «Тени в раю». — Эта книга мне понравилась даже больше, чем «Триумфальная арка» или «Жизнь в займы», — с тоской она сканирует обложку в моих руках. — Что ж, пойду, — кивнула, прощаясь с нами, а затем ушёл и Чимин. И я. В палате стало прохладно, я закрыл окно, радуясь, что ночное преступление оказалось так просто скрыть, и присел на койку, принимаясь беспорядочно раскрывать книгу на случайных страницах. Мне интересно, что выделила для себя Ниа. Она показалась действительно мудрой, отчётливо и ясно плескались знания в глубоких янтарных глазах. «Иногда человек теряет мужество. А иной раз кажется, что к разочарованиям можно привыкнуть. Но это не так. С каждым разом они причиняют всё большую боль. Такую боль, что становится жутко. Кажется, что с каждым разом ожоги все сильнее, и с каждым разом боль проходит все медленнее». К мрачным мыслям я был готов. Хотя бы потому, что повествование ведётся во времена войны, а в книгах Ремарка нет приукрашенной действительности, только обыденная реальность нашего мира, где добро не всегда побеждает зло. И этот факт разбивает. Но это факт. Я сажусь, удобней скрестив ноги. Главный герой эмигрировал в Америку — она казалась раем. Он же — тенью. И ужасы войны не забывались. Ночью настигало одиночество и отправляло в прошлое с яркими-мрачными картинками. В новой жизни места не нашлось. Кажется, каким-то образом потерянные люди (я не только о книге) вообще разучились замечать всё то хорошее, что встречается на пути, а не сумев разглядеть этого, просто проходят мимо. Безысходность и обречённость. Вот, чем исписаны страницы. «С тобой все по-иному. С тобой я ни о чем не размышляю. Все мои чувства нараспашку. Тебя хорошо любить и так же хорошо быть с тобой потом». Верно. Кстати, роман был опубликован уже после смерти писателя его женой. Вдовой. Поговаривают, отношения, которые описаны — реальны. Между автором и одной княжной. Я хмурюсь, вглядываюсь в остальные строки. Почему я не начал с самого начала?.. Прерывает интеллектуальный штурм стук в дверь, а затем звонкое приветствие от девочки в платье цвета морской волны. — Тэхён-оппа, приветствую! — она кружится в дверном проёме, сгибаясь в поклоне, пока я смеюсь, наблюдая за ней. — Что с тобой? — дверь захлопывается, и Мэй в одно мгновение рядом. — Читаешь? О чём? — кивает на книгу. Я верчу вещицу в своих руках, рассматривая, поджав губы. — О войне, — смотрю на её хмурые брови и скольжу к заколкам на волосах, усеянными какими-то дивными жемчужинками. — Реальной или с самим собой? — спрашивает лиса у меня, а я грустно улыбаюсь ей, отвечая: — О двух сразу. Она ловит моё вмиг потухшее настроение (реально ловит!) рукой и выбрасывает (она правда это делает!) в окно. Я смеюсь, наблюдая за её довольным личиком с большими глазками и щёлкаю по лбу. — Это не работает так! — почти хнычу. — Работает, работает, — вырывает она книгу у меня из рук, отложив на тумбу. — Угадай, где мы с папой сегодня были, — она ёрзает на койке, сложив руки на коленях, и хлопает на меня ресницами. — Без понятия, — жму плечами, — зная тебя… В каком-то дивном царстве… — задумчиво прикасаюсь ко своему подбородку, когда она меня бьёт по плечу (ай!) и бормочет что-то шутливо-недовольно. Я заливаюсь смехом, уворачиваясь от её проворных рук, пробирающихся к моим рёбрам. — В зоопарке мы были! В зоопарке! — подносит к моему лицу указательный палец, прожигая до смешного злыми глазами. — Но я больше туда не хочу, — она успокаивается, поправляя волосы, и скидывает с себя туфли, забираясь на простыни. Садится, обхватив обеими руками мою подушку. — Мне кажется, зоопарки — ужасная идея! Здравый смысл мне говорит, что нельзя держать диких животных в плену. Мы видели львов и тигров, но у них было места в восемнадцать тысяч раз меньше, чем полагается. Я молчу про белых медведей! У них — в миллион раз! — Откуда ты знаешь? — Я читала! — складывает она руки на груди. — Это же отрицательно влияет на животных! И умирают животные намного быстрее именно в зоопарках. А вдруг с ними там ещё и жестоко обращаются, Тэхён?! Оппа… Мы же не знаем! Вдруг у них развиваются психологические проблемы! — Но зоопарки сохраняют виды, — нахожу один единственный аргумент в защиту. — Миф! — Образовательная функция? — попытка. Я не защищаю зоопарки — мне интересны ответы Мэй. — Оппа! Что нового может узнать человек, чего бы он не нашёл в документальных фильмах или на YouTube? Я прыскаю от смеха в ладошку, а она лупит меня за это подушкой. — Да права ты, права! — соглашаюсь, защищаюсь. Я же не планирую остаться в больнице на дольше из-за нанесённых травм одной проворной маленькой девчонкой. — Возле вольеров с обезьянками стояла семья: папа, мама и ребёнок. У обезьянок был тихий час, поэтому, как они выразились, я услышала, — животные скучные. Их дитё разрыдалось обижено, будто перед ним должны были плясать. Родители сами учат обижаться! Затем они возвращаются домой, едят рыбные палочки и куриные наггетсы — еду, измельчённую в невнятную кашицу, — а потом удивляются, почему наша планета в таком дерьме! — Мэй! — ужасаюсь я таким выражениям. — Мы настолько сосредоточены на удовлетворении наших основных потребностей, некоторых идей, которые мы унаследовали много веков назад, что мы не можем увидеть, сколько вреда делаем. Пора проснуться и позакрывать зоопарки, — спокойно говорит она. Взрослая... — Ты ведь знала всё это до того, как вы с Хосоком отправились посмотреть на животных? — смотрю на неё, хитрую. — Зачем пошла? Мэй тяжело вздыхает и прислоняется затылком к стене, прикрыв глаза. — Увидеть своими глазами, Тэхён-оппа, — мудро. — Не буду же я верить интернету, — ловлю её улыбку и печатаю в сердце. Девочки такие сплетницы… Я узнаю, совсем не спрашивая ничего, о том, как Хосок почти до утра сидел на кухне и светил себе в лицо экраном телефона, усиленно нажимая на кнопки. Быстро-быстро. — Это точно была переписка с Юнги! — прикрикнула Мэй шёпотом. Она рассказывает о том, что он нравится ей — мальчик с зелёными волосами, тату и кучей проколов. Юнги любит шоколад, а ещё, кажется, её отца. И она не против. Я не решился спросить почему, но… Девочки такие сплетницы… — Он такой светящийся с ним, — улыбается лиса, разглядывая потолок. — Знаешь, теперь я могу просить у него всё-всё-всё, а он — не откажет. Вот каким добрым он стал! — смеётся она. — Папа, конечно же, не был злым, но его расстраивала мама… Я давно знаю, что нельзя заставить себя кого-то любить. Мне родители говорили, что я полюблю того, кого захочу. Хотя бы неосознанно. Друг друга они любить не захотели, видимо. Никак. У мамы уже давно кто-то есть, — она щипает меня за щеку, отчего я недовольно цокаю. — Выйди из дрёмы, Тэхён-оппа! — упрекает меня, когда я перестаю моргать. — С тобой я чувствую себя ребёнком, — ухмыляюсь, натыкаясь на её насмешливый взгляд. — Ну да, — просто говорит. — Что ты сказала?! — смеёмся мы. Отбираю у неё заколку, цепляю на свои волосы и дую губы, как мадам. Мэй носится за мной по палате, не в состоянии поймать, потому что я не зря тут так часто — изучил все пути обхода. Можно под одной стеночкой, под второй, через кровать… Уйма способов удрать! А она угрожает мне. Хихикает и угрожает! Ну что за девчонка? — Так ты уважаешь старших?! — кричу я ей, заперевшись в ванной комнатке, сквозь тонкую дверь. — Уважай старших! — Ты украл мою заколку! Вор, отдай! — Она мне больше идёт! — смеюсь я, одним глазом поглядывая на себя в зеркало над раковиной. — Подлецу всё к лицу! — я резко распахиваю дверь, чудом не оставив шишку на лбу лисы, и скатываюсь по стене, держась за живот, что разболелся от смеха (новая привычка!), а Мэй оседает рядом. — И не спорь, — оборачивается ко мне, говоря серьёзно. Тик-так. Тук-тук. В палату просовывает голову Хосок, удивлённо и с широкой улыбкой рассматривая нас, полу-лежащих на полу. — Вы чего? — хихикает он. Мы тоже. Уже, видимо, скоро вечер, знатно мы заигрались. Хосок в обычной одежде, нет на нём признаков докторских доспехов и запаха лекарств. В воздухе витает его парфюм: лёгкий и ненавязчивый оттенок зеленого чая с послевкусием сладкого шербета. Я вдыхаю с удовольствием, прикрывая глаза. — Уже уезжаете? — получается у меня грустно. Мэй сказала, что родители отправляются на похороны прадедушки. Её не берут. — Да, — кивает Хосок, отчего волосы рассыпаются по лбу, — хочу познакомить тебя с… — Привет! — в дверном проёме появляется вторая голова, а затем и Хосок, и появившаяся женщина переваливаются через порог, оказываясь перед нами. Я спешу встать. — Мама! — радуется Мэй, резко подбежав к черноволосой. Волосы длинные, закрученные в локоны, которые она разделяет длинными ногтями в каком-то смущающемся жесте. На ней обычные ботинки, джинсы, кофта. Всё чёрное. Как и наряд Хосока. — Это моя жена, — подаёт голос, указывая на обнимающуюся парочку. Мама Мэй улыбается нежно, совсем как дочь, а уголки её глаз опущены. — Это Тэхён, — указывает на меня. — Линан! — выкрикивает Мэй, отчего Хосок неловко чешет затылок. Не учили людей знакомить? Улыбаюсь этой ситуации. — Мою маму зовут Линан, — уже тише, посмеиваясь над отцом, переминающимся с ноги на ногу. — Очень приятно, — та самая Линан кивает мне, сверкая тёмными глазами, а я в ответ — своими серо-голубыми. — Всё, пора, — спохватился Хосок, целуя Мэй в щеку на прощанье, вручив после этого её портфель, что принёс с собой. — Слушайся Тэхёна, я заеду за тобой послезавтра, ладно? — Мама, заедь и ты! — цепляется лиса за руку Линан, дуя губы. — Познакомишься с Юнги, — подмигивает лукаво. — В следующий раз, милая, — голос приятный и успокаивающий, сказки бы слушал, если так. Только я уверен, что Линан никогда своей дочери их не читала. Она обнимает Мэй и целует в лоб, уходя под Хосоково: «Передай Юнги привет», — адресованное мне. Я улыбаюсь, соглашаясь, и машу уходящим рукой. Мэй выглядывает в коридор, пока родители не пропадают из поля зрения. Тем временем я решил вернуться к книге, открыв на первой попавшейся странице. «Всегда надо жить так, будто прощаешься навеки», — в мыслях главного героя.***
Мэй стоит передо мной смирно, пока я застёгиваю ей куртку, пытаясь не прищепить подбородок. Я прекрасно понимаю, что ребёнок может и сам справиться с этой задачей лучше меня, но уж больно сильно мне захотелось за кем-то поухаживать. — Мы точно не дождёмся доктора Пака? — я ей киваю отрицательно, потому что хочу домой. Чимин должен был дать мне какие-то напутствия, как всегда, но задерживается, а не буду же я с ребёнком до ночи тут сидеть. Уже темно. Хочу позднюю весну или лето, чтобы ночь наступала как можно позже. — А я увижу сегодня Чонгук-и? — улыбается сладко Мэй, когда я натягиваю на неё шапку с ушками как у кота, и тычет меня пальцем в солнечное сплетение. — Почему ты его так называешь? — тычу в ответ, одеваясь после и сам. Она хихикает сначала, смущаясь, а затем бредёт к полке, где оставила свои вещи. — Потому что он похож на Чонгук-и, а не на Чонгука-оппу, — я смеюсь, спрашивая почему же так, когда последняя пуговица моего пальто застёгивается. — Он такой серьёзный-серьёзный, но, стоит ему улыбнуться, превращается в крольчонка! Ты видел, Тэхён-оппа, как у него блестят большие глазки?! — поворачивается и смотрит на меня, пытаясь раскрыть веки как можно шире. — Ты говоришь о нём, как о ребёнке! — цокаю я смешливо. — Хочу быть Тэхён-и, — смотрю на Мэй из-за спины, когда снимаю шарф с вешалки. — Многого хочешь, — улыбается. — Лиса, — бубню себе под нос. — Лис, — как само собой разумеющееся. Я проверяю не забыли ли мы чего, закрываю жалюзи, отмечая красиво светящиеся окна многоэтажек, прикрываю глаза, вспоминая Чонгука и его поцелуи, бросаю взгляд на цветок в стакане, без понятия куда его деть, и заглядываю в телефон, когда приходит сообщение. «Приходи на тусовку послезавтра в 19:00 ко мне домой. Захвати Чонгука»«Тусовка? Я не пью»
— Лис, пошли! «Будешь танцевать» Я смеюсь, блокируя телефон. Сокджин в своём репертуаре. А я — в своём. Никогда не был на… тусовках?.. Это что значит: больше десяти человек, алкоголь и музыка? Игра «правда или действие»? Звучит довольно страшно, надо посоветоваться с Чонгуком. — Лис! — я вздрагиваю от недовольного (милого) голоса Мэй, что стоит возле выхода палаты, сложив руки в боки. — Мне вообще-то жарко! — я осматриваю её прикид, насмехаясь (не специально) и бросаю телефон в карман, подхватывая свою сумку. — Конечно, идём, — перед тем, как попасть в коридор, тушу свет, щёлкнув выключатель на стене. Как всегда, проходят мимо люди, я останавливаюсь у снекового автомата (какой гений додумался до такой чудо-техники в больнице?) и прошу Мэй выбрать что ей по душе. — У меня опыта нет с мелкими. Детьми. Так что возьми уже что-нибудь, а ужин придумаем дома, — лиса смеётся надо мной, тыча в одну из пачек чипсов с красным перцем, и я, как самый настоящий рыцарь расправляюсь с автоматом без происшествий. — Держи, — сую ей в руки самое вредное из того, чем решил накормить ребёнка, и треплю по голове, из-за чего шапка съезжает на одну сторону, испортив причёску. Укладку. Или как там, что там. — Оппа! — недовольно бурчит, пытаясь меня ударить, но я уворачиваюсь и начинаю бежать в сторону выхода по коридору. За мной гонится звонкий смех и две маленькие ножки в милых туфлях, а я, взрослый оболтус, чуть не врезаюсь в проходящих мимо пациентов. — Ой, простите, — пятый раз уже говорю. Толкаю тяжёлую дверь, выбегая из помещения, и чуть не слепну от яркого света. Следующее, что чувствую — оглушающие переговоры врачей, прибывших на машине скорой помощи. Они копошатся, спеша. Вижу, как вытаскивают из кабины кого-то на носилках. В спину врезается Мэй. — Папа?.. — шепчет почему-то она. Я смотрю на её перекошенное от боли лицо, стеклянный взгляд, бегающий вокруг. Кто-то что-то кричит, раздаёт указания, а я ничего не понимаю, опасливо возвращая взгляд в гущу событий. — Отойдите, отойдите, — толкает меня кто-то из врачей, залетая внутрь. — Мама?.. Мэй закрывает ладонью рот, мыча, когда мимо нас на каталке провозят. Линан?.. Я не узнаю, у меня плывёт перед глазами всё, я даже не могу пошевелиться, чтобы схватить Мэй и увести отсюда. Слышу противную сирену скорой помощи, что подъезжает. Ещё одна. Такое чувство, будто из моих ушей струится кровь. — Мама! — читаю по губам, потому что уже ничего не слышу. Бросаю свои вещи, хватаю Мэй поперёк талии и тащу в сторону, когда она рвётся то в одну, то в другую сторону. Внутрь ввозят Линан, очень-очень быстро. Я замечаю, что она вся в крови, не двигается, даже её грудная клетка… Мне так кажется, я не могу быть уверен. На мои руки, крепко сжимающие Мэй, капает вода. Слёзы. Много слёз. Чувствую как судорожно вздымается её грудная клетка, как ломаются мои рёбра следом. Я тоже плачу, я не могу… Я вижу Хосока… Чёрный вперемешку с красным. Его везут за Линан, почти не узнаю человека, который улыбался мне полчаса назад. Мэй кричит что-то, вырывается, бьёт меня по рукам. Я закрываю ей глаза ладонью, крепко прижав к себе. — Тихо, прошу, — шепчу, как в бреду, еле совладая со своим голосом. Он дрожит. Я вру — не совладаю. — Пусти! Пусти меня! — она кричит, громко, надрывно, царапая ногтями мне руки и лицо, но я не чувствую боли. Мне сдавило грудную клетку. — Подготовьте операционные! — слышится со стороны скопления народа. — Пусти меня! Пусти! — она выскальзывает из моих рук, словно и не было, срываясь на бег. Я ничего перед собой не вижу, пытаюсь не сбиться с пути, людей становится всё больше, и догоняю Мэй. Следую за её волосами и громким плачем. Коридорный свет сеет ужас, голоса медсестёр — тоже. — Мэй, стой! Вижу, как за самый дальний поворот заходит персонал, что увозит Хосока и его жену, пытаюсь бежать сильнее. Она не должна, она не должна больше ничего видеть… Мне удаётся её схватить и упасть перед ней на колени, крепко обвив руками. — Хватит, Мэй! Не беги! — кричу тоже, но она меня не слышит, мотая кулаками со всей силы в грудь. — Тише, — она плачет в изгиб моей шеи, я тоже. Очень. Слышу много голосов и закрывающуюся тяжёлую металлическую дверь неподалёку, щелчок, сигнал. Белые стены, омываясь в красный, двигаются на нас. Я жмурюсь, пытаясь выбросить из головы иллюзию, но перед моими глазами лишь окровавленные тела. Не просто люди… Я качаюсь с Мэй, словно сумасшедший, пока она плачет и бьёт меня, раздирает до алых полос лицо, пока бьёт и плачет, раздирая саму себя на куски. — Тэхён! — я испугано оборачиваюсь на голос Чимина, тот бежит позади, оказываясь рядом за секунду до того, как из моих рук вырывается Мэй и бежит за поворот. — Мэй! — Мэй! Мы срываемся за ней, позабыв обо всем. Завернув за поворот — та самая дверь, Мэй, павшая перед ней в безмолвном крике, я — рядом, Чимин — пытается привести меня в чувство, тормоша сильно за плечо. — Тэхён! Тэхён! — его голос не на шутку пугающий, я сильнее из-за этого плачу. Обнимаю Мэй, она — нет, не двигается. Стоит на коленях перед дверью операционной, зажевав свою губу, и не издаёт больше ни звука. Не плачет. — Мэй! — Тэхён! Я смотрю снизу вверх на Чимина, доктора Пака, который пытается меня поднять за ворот пальто. На его халате кровь, табличка с именем перекошена, я жмурюсь сильней, чем когда-либо. — Уведи Мэй, Тэхён! Уведи Мэй, — слышу как-будто из-под толщи воды, еле беру себя в руки, подхватываю её на руки. Она больше не отбивается, она ничего не делает, я пугаюсь. Несу её в комнату ожидания, где можно сесть, сажу на стулья, сажусь перед ней, беру за ладони, что-то говорю. Что-то говорю. — Слышишь меня, слышишь? — я обхватываю ладонями её лицо, пытаясь заглянуть в глаза, направленные в мою сторону. Но не на меня. Сквозь. — Мэй, Мэй, лиса… — лихорадочно шепчу, обнимаю её за ноги. — Мэй, Мэй… Мой телефон вибрирует, я дрожащей рукой пытаюсь вынуть его из кармана, но роняю на пол, и он скользит под стулья. — Подожди, Мэй. Подожди… — я на секунду оставляю её, пытаясь достать телефон. Он звонит и звонит, звонит и звонит… Чонгук. Нет, нет, нет… Я сбрасываю раз. Сбрасываю второй. Я смотрю на Мэй, она ни на миллиметр не сдвинулась, и повторяю себе «нет»… Я кое-что понял… Кое-что понял… Сбрасываю звонок, набираю совершенно другой номер, крепко держа Мэй за руку. Вокруг никого. Почти. Через стеклянную дверь можно увидеть, как носятся туда-сюда врачи, но ничего не слышно. Ни единого звука. Гудки мучительно долгие, я считаю… Считаю не их, стуки своего сердца. Быстро. Очень. Не успокаивает. — Да? — сонный голос. — Юнги! Юнги! — я почти расплываюсь на полу, кричу. Не контролирую. — Тут… В больнице… Я не знаю, ты, наверное, должен приехать… Тут Хосок… И… Они… Авария?.. Я не знаю, Юнги, — рыдаю в трубку, он должен знать. Не так, но хоть как-нибудь. — Ч-что?.. — Юнги, Юнги… — царапаю ногтем пространство между плит. — Юнги… Юнги… — размазываю кровь на идеально-белой побелке. — Юнги… — но на том конце провода — ничего, звонок ещё не отключён, но там совершенно ничего. — Юнги… — поднимаю взгляд, натыкаясь на пустоту, где должна быть Мэй, и резко подрываюсь на ноги, чуть не падая. Бегу следом, отбросив в сторону телефон, что раскрошился на миллиард осколков. Все здесь сейчас в какой-то степени… Миллиард осколков. — Мэй! Ловлю её через несколько метров до той самой двери, где скрываются операционные, когда она резко распахивается, выпуская одного из докторов. — Время смерти: 21:11, — слышится изнутри.