Заметки на полях, изучать под портвейн

Нателлу злят выверенные, отточенные фразы, отскакивающие от зубов скорлупками фисташек, и неизменно начинающиеся с заезженного «как говорят американцы». И даже если в этих непреложных истинах есть нечто, достойное Нобелевской премии, ей плевать — в сонме безликих голосов она хочет расслышать лишь один, но тот упрямо маскируется, прячется за шелухой. Усталость скапливается в висках. Нателла растирает их костяшками пальцев, выслушивая очередную беспросветную чушь: «Как говорят американцы, нет лучше стрелков, чем стрелки, а особенно если они стрельцы и Стрельниковы». Она готова вытащить из прикроватной тумбочки револьвер, подаренный на пятую годовщину свадьбы, и вышибить Роме мозги прямо здесь и сейчас, лишь бы не расшифровывать его псевдофилософские речи, продираясь сквозь мигрень и раздражение. Вот и чего он хочет? Предлагает пострелять по консервным банкам или по таким же заржавевшим и опустошенным полудуркам из ОПГ «Хлопковые подштанники», с которыми они все не могут поделить территорию? Или же собирается записаться в стрелковый клуб и зависать там по вторникам и четвергам? А может, просто радуется, что гороскопы пророчат удачный день и исполнение всех желаний? Нателла не понимает, и Рома бесит ее всем свои видом — молчит, ухмыляясь в усы, словно она дурочка какая и не улавливает очевидного. Когда они последний раз говорили по душам, искренне, обнажая сокровенное? Наверное, никогда. Рома, справочник афоризмов и заплесневелых анекдотов, не был способен на обычные житейские беседы за чашкой бергамотового чая с кагором в половину шестого утра на обшарпанной кухне, а все его видимое красноречие оказалось лишь уловкой для обольщения таких впечатлительных дур, как она. С самого начала семейной жизни Нателле не хватает определенности и уюта. Той самой счастливой простоты, что есть у каждой второй Нади, Наташи, Нины и даже у пропахшей звездочкой Нелли со второго этажа, заменившей пепельницы на горшки с заморышами цветов на всех лестничных пролетах и отучившей бродяг гадить в подъезде. (Таня спрятала в проплешинах стоящего у мусоропровода фикуса банку из-под кошачьих консервов, чтобы та всегда была под рукой, если Нателле захочется закурить.) После переезда в просторную трешку Нателла облачается в ярко-розовую шубу и чувство собственного достоинства, гордо носит парфюм со сладковато-кровавым ароматом и может заполучить все, что захочет, но простые радости совместной жизни ей все еще недоступны — Рому за долгих десять лет так и не вышло разговорить. — Права была моя бабка, твердившая, что от дурной компании всякого можно нахвататься… вредных привычек там. Или вшей, — жалуется Нателла и мимоходом сжимает Танину руку. А затем плюхается в кресло Сапогова и закидывает ноги на его стол, сминая какие-то важные документы. — Муженек совсем язык проглотил, насмотревшись на своих карасиков… — Ой, — вздрагивает Таня, проводит пальцами по тонкому острому каблуку красных туфель. — Никакие бумажки не сравнятся по важности с моими ноющими ногами, — отмахивается Нателла. И Таня согласно мычит, стягивая с нее туфли. Пальцы мягко касаются свода стопы, надавливают и движутся по часовой стрелке, а затем в обратную сторону. — Пришлось побегать, прежде чем замочила последнего подштанника… Таня лопочет неразборчиво-сочувственное, и Нателла ей благодарно улыбается. В голове неожиданно щелкает: а ведь Рома никогда о ней так не заботится, не просит быть осторожнее. И вот зачем она его такого подле себя держит, упуская из виду самое настоящее сокровище? — Тань? Таня стреляет взглядом из-под пушистых ресниц, чуть щурится и поджимает губы. Рядом с ней прежние тревоги начинают казаться мелкими, незначительными, и сердце Нателлы моментально согревается. Невысказанные слова, обиды и треклятые американцы — все уходит на задний план, истлевает. — А может, ну его, муженька этого? Таня покрывается пунцовыми пятнами и едва заметно кивает, и, удовлетворенная её ответом, Нателла закрывает глаза: не будет больше ни вечно голодных карасиков, ни скучных пиджаков в шкафу. А повседневная жизнь наполнится романтикой, нежностью и посиделками до утра с томными поцелуями под Дэвида Боуи.