Заметки на полях, изучать под портвейн

Шершанский смотрит в одну точку, обнимая колени. Влажные ладони то и дело скользят по виниловым джинсам, мысли сбиваются в комочки и переваливаюсятся друг через друга — в голове какая-то липкая муть, вроде той, что злобные няньки скармливают непослушным детям. Шершанский не помнит себя маленьким, но воспоминание о неоднородной, гадкой молочной каше крепко въелось в подкорку: однажды он вычерпнул из нее личинку, такую же белесую, как и осветвленные волосы Розы — наверняка это был знак, что им суждено встретиться и «забабацать какую-то, блин, приколюху, нахрен». Образ самого Розы в его голове блеклый, неясный. Шершанский помнит «охренительный, блин» причесон и ласковое «Шершняга, я тебя так, блин, люблю, блин, ю ноу?». Что такое любовь и почему Роза ему это говорит, он уже разобраться не может. Кажется, раньше знал, отвечал вполголоса, запинаясь: «Роза… ну… я тоже…». А сейчас он только мычит на очередное «люблю, блин» и разглядывает буквы на обоях, которые ничего не значат и не напоминают — закорючки, плавящиеся в сигаретном дыме, и только. Музыка для Шершанского тоже теперь не имеет никакого смысла. По барабанам он бьет на автомате, монотонно, и Роза бесится из-за этого, повторяя: «Что за херня, блин, ты чего опять окислился-то? Мы тебя, блин, закодировали нахрен, ю ноу?» На справедливые упреки Шершанский лишь пожимает плечами, а потом и вовсе перестает брать в руки барабанные палочки. Роза таскает его по врачам, а Дьявол крестит в ледяной реке — после неудачного воскрешения Шершанского постоянно забрасывает на небеса. Впрочем, там к нему привыкают довольно быстро, как и к залетному Катамаранову, то ловящему браконьеров в райских угодьях, то расклеивающему листовки авиасейлс на вратах Рая. Шершанский местным нравится намного больше — не кричит, не рекламирует, сидит себе тихонько на берегу и выискивает взглядом головастиков в реке. Расстраивает только, что ни «Сон купца», ни что-либо еще он играть не соглашается. — Прости, Шершень, сломали мы тебя, — вздыхает Бог, хлопая его по плечу. — Я вроде бы и всесильный, а исправить это не могу. — Вот всегда у тебя так, — упрекает Дьявол. — Фигню делать любишь, а функцию отмены действий так ни в одно обновление мира не добавил. — Не в ладах я с этим твоим сисадминством… — Так дай мне удаленный доступ, поколдую, все на мази будет. Шершанский отворачивается — спор этот идет не первое тысячелетие и внутри не отзывается. Если и сломали, то какая разница? Ему вот все равно. Но Розе, кажется, нет. Если он узнает, что в странном поведении Шершанского виноват не алкоголь, а сам Бог, то точно Рай на уши поставит, вдарит по басам и сыграет какой-нибудь «Ремонт по гарантии» или «Возвращение Шершняги нахрен». Но он не знает. Шершанский рассказывать не хочет — а зачем? — Небеса об этом тем более не распространяются: Бог свои косяки редко признает, а Сатана испокон веков его покрывает. — А вы можете меня тут… ну… насовсем оставить? Бог с Дьяволом едва ли не подпрыгивают от удивления, так как Шершанский голоса обычно не подает, да и не слушает их особо. — Зачем же насовсем? Разве по Розе скучать не будешь? Шершанский пожимает плечами: он уже давно ни по кому не скучает. Лишь тихое, едва ощутимое эхо прежних чувств заставляет его включиться в разговор, сделать хоть что-то для некогда важного и любимого человека. — Роза совсем изведется, — поясняет он. — Тогда оставайся, конечно, места у нас много, — потеряно бормочет Бог. — Я-то думал, вы здесь еще не скоро окажетесь, а как доберетесь, сыграем с вами… — Будет еще немало хорошей музыки, — шепчет Дьявол, утешающе сжимая его плечо. — А «Багрового Фантомаса» уже никогда, — вздыхает Бог. — Давай-ка поподробнее про этот твой удаленный доступ. Дьявол начинает рассказывать, и под его бархатистый баритон они грузят окончательно утратившего связь с реальностью Шершанского в вездеход и мчат прочь от реки и переживаний.