Ошибки, которые мы совершаем

Горячий ветер обжигал лицо. В предрассветных сумерках этот воздух казался иррациональным. К середине ночи он все еще не успевал остыть, но хотя бы не было того испепеляющего солнечного света, что выжигал сетчатку, заставлял организм уставать в три раза быстрее. Большую часть времени Гарри оживал по ночам. Решение приехать сюда было спонтанным, но не таким уж случайным. В конце концов, у него никого не осталось. Иногда, оставаясь наедине с собой, Гарри искренне сомневался в том, что кто-то вообще был. Он обернулся, не привыкнув еще к тому, что старый деревянный дом постоянно издает различные звуки. Дом был крепким, но изрядно потрепанным непогодой, оттого постоянно покачивался, скрипел и вздыхал. Он смотрел на окружающие его горы подслеповатыми мутными стеклами разных размеров и разной свежести дерева и краски. Несуразный, с достройками и постройками, этот дом импонировал всему внутреннему миру Гарри. Ведь, если говорить откровенно с самим собой, изнутри Гарри выглядел точно так же. Украденные мозаики души чужих людей, из которых ему так хотелось слепить норму. А получалось, что где-то под всем этим случайно похоронил себя. В темных стеклах не было ни единого отсвета. Гарри мрачно перевел взгляд обратно к темноте, что поглотила весь окружающий ландшафт. Поначалу тишина давила ему на уши, но теперь он нашел в ней свою прелесть. В одинокие вечера в пустом доме Сириуса — так и не ставший ЕГО домом — Гарри было особенно мучительно слышать жизнь с улиц Лондона, которой он так чужд. Здесь, в этой стерильной природной тишине, паника уходящей жизни отступала. Не было больше поводов увиливать от встречи с самим собой. От горячего ветра уже пылало лицо. Гарри поморщил нос, и тот отдался ноющей болью. Первые дни он не был достаточно осторожен и подставился солнцу во всех уязвимых местах. Теперь кожа где-то еще болела, а где-то уже отслаивалась тонкими пластами. Ему нравилось потихоньку снимать ее. Такая вот странная слабость. Вздохнув, Гарри поднялся на ноги. В этот вечер, очевидно, ему снова придется в одиночестве бороться со своими кошмарами. Обычно он вырубался в импровизированной библиотеке на мягком диване, что сам трансформировал из нескольких досок после мучительных попыток вспомнить нужные магические формулы. К своему стыду, он зачастую засыпал перед рассветом, затем просыпался к обеду, а потом и вовсе слонялся несколько ночей как призрак, не в силах уснуть. Вот, например, как сегодня. На задворках сознания билась смутная догадка о том, что он просто не может спать в одиночестве, но Гарри умело отпихнул ее еще дальше, туда, где копились и копились все самые постыдные, с его точки зрения, мысли. Должно быть, было где-то около двух часов ночи, когда Гарри толкнул тяжелую дверь и зажег пару свечей в подобие гостиной. Диван, как он ни крутился, под спину не подстраивался, а подушки казались каменными. После получаса бесполезных движений по кругу, этакого своеобразного изнасилования дивана, Гарри бросил бесплодные попытки уснуть. Глаза болели, тело тоже жаждало перестать двигаться вовсе, но мозг, мозг продолжал генерировать эти мучительные вспышки, эти судорожные импульсы прошлого, которое он так старался забыть. Даже если ему удавалось хоть немного погрузиться в сон, он тут же с криком вскакивал в поту спустя всего каких-нибудь пять-десять минут с палочкой наготове. В его комнате — одно название — на одной из стен уже формировался пугающий знак из случайных выстрелов из палочки. Гарри редко удавалось там засыпать. Когда он впервые появился на пороге этого дома, Гарри был уверен только в том, что обратного пути у него все равно нет. Он знал, что его не очень ждут, точно так же, как и ясно понимал невозможность отказа. Фактически, он впервые сыграл на чьей-то доброте с такой откровенной наглостью. Он попросил у Ремуса разрешения остаться на некоторое время. С момента Лета Победы все стало сложно. Люди, которые казались Гарри родными и близкими, отдалялись с огромной скоростью. Каждый хотел забыть все, что касалось того кошмара, и не нашел ничего вернее, чем отдалиться от всех, с кем эту победу разделил. Разговоры становились формальными, чувства — неискренними. Гарри обнаруживал себя лишним там, где раньше становился незаменимым. Общение истощалось, а затем прервалось. Когда он впервые постучал в дверь, Гарри был уверен, что, в первую очередь, не сможет остаться здесь надолго сам. В восемнадцать лет просить о помощи, когда ты смог победить одного из самых знаменитых злодеев — это не по-геройски. Да и не считал себя Гарри героем. Он был уверен, что любой другой человек при всех переменных уравнения его жизни пришел бы к той же победе, ведь без всех своих друзей — друзей? — сам по себе он не стоил ничего. Ремуса он едва узнал. Он слышал о том, что Люпину победа далась тяжело, но никто толком не говорил, что видел. Многие пережили шок и сильный стресс, и это не способствовало запоминанию. Гарри лишь знал о том, что последний человек, которому когда-то было не все равно, жив он или нет, по каким-то причинам после Победы предпочел удалиться как можно дальше от людей. Впрочем, искать Гарри умел. Сейчас Гарри бесцельно слонялся по кухне. Кухней комната звалась только за счет электрической плитки, подключенной к самодельному ветродую на крыше, да и решетки а-ля барбекю внутри допотопного камина, сложенного как будто наспех из неровно обтесанных белых камней, которых в этой долине было в изобилии. Каждый раз, когда Ремус исчезал, Гарри неосознанно — или специально неосознанно — нервничал. Он понимал, что ведет себя бесхребетно и жалко, но благодатная тишина гор, удаленность старого дома и благословенность ночи скрывала все его поступки. Днем Гарри держался обособленно и молчаливо, тогда как в ночное время частенько поддавался неуправляемым слезам и странным судорогам подобно эпилептическим. Он ощущал себя чрезвычайно усталым, и каждый новый день не приносил ему облегчения. Прошло, должно быть, несколько недель, но говорить не получалось. Большую часть времени он молча слонялся вокруг дома, либо так же молча переживал истерики по ночам, во время которых так безнадежно и бессильно приникал к Ремусу в отчаянной попытке найти… Что? Он не знал. Последний из Мародеров ничем помочь ему не мог. Он хранил то же молчание, вероятно, по тем же причинам, не в силах пережить и высказать недавнее прошлое, что уничтожало его изнутри. Вместе они столь интригующе умирали посреди равнодушных высот каменистых гор, где на многие мили вокруг звучал только горячий вечер, желая помочь друг другу и не находя ни единого грамма сил, чтобы сделать это. * * * Ремус поежился. Его бил озноб, а мрачные подземелья, в которых так псевдоуютно расположился Слизнорт со своим зельеварением, лишь добавляли ощущения мерзкого холода. В попытках согреться, он постарался съежиться еще больше и потеряться где-то в недрах своей слегка потертой мантии. Ранее начало этого предполнолунного синдрома дарило Ремусу досаду с самого утра. Он едва встал. Вместо утренних плодотворных часов за домашним заданием клевал носом в общей гостиной. А теперь подпирал собой сырую стену, ожидая, когда Слизнорт соизволит их впустить. Дурацкий четверг со своей второй сменой обучения практически до ночи. И чертово полнолуние, конечно же. — Ну я ему и говорю, что не выйдет, — Сириус шумно обсуждал с Джеймсом вчерашний провал Питера, в тысячный раз пытавшегося попасть в команду по квиддичу. Ремус подозревал, что, если бы Сириус не издевался над его беспомощностью в воздухе, Питер бы не лез что-то доказывать. Итогом стало сломанное бедро и несколько неприятных ночей в лазарете. — Рожденный крысой птицей не станет, — себе он, должно быть, казался верхом остроумия. Джеймсу тоже. Оба они были слегка навеселе, достаточно, чтобы веселиться, и в меру, чтобы не раскрыться. Это, конечно, не для тех, у кого как раз проснулся волчий нюх. С метаболизмом и аппетитом, оттого Ремус больше думал об ужине, нежели о предстоящем занятии или о том, что он снова пропустил пару заданий. К своему собственному сожалению, ведь в учебе он был крайне исполнительным, пытаясь получить там хоть немного стабильности для своей весьма жалкой жизни. Запах алкоголя Ремусу не нравился. В последние несколько недель именно из-за этого он отдалился от своих друзей, хотя и был наречен всеми нелицеприятными словами из лексикона Сириуса за отказ присоединиться. Сейчас он стоял подле них, но вместе с тем — бесконечно далеко, переживая те самые неприятные минуты сожаления о том, что Шляпа не определила его на Райвенкло. Или Хаффлпафф, если мозгов в нем все же не хватает. Дело было в его преданности, и только. Именно поэтому он порой так сильно сожалеет о выборе друзей и вместе с тем корит себя за такие мысли. Он безнадежно был привязан к Сириусу и Джеймсу и никогда бы и слова не сказал против их решения, если бы не часть волчьей натуры. Ей-то все не нравилось. Иногда она брала верх, и Ремус становился неадекватно злым. Или занудливым. Эти вспышки были редки, и каждый раз именно Джеймс или Сириус отлично их угадывали и успевали его увести, чтобы Ремус не выдал себя. Если им так по нраву пить, то Ремус не станет их осуждать. Подождет, пока не будет нужен. — Черт, это же тебе одному все эти сопли варить, — Сириус хлопнул его по плечу. Ремус перевел взгляд на потолок. Ну вот и вспышки агрессии. Как раз нужно было откусить кому-нибудь голову. Ему бесконечно хотелось, чтобы все вокруг перестали так громко разговаривать, ржать как кони и так сильно вонять. Он устало посмотрел на Сириуса. Тот нес какую-то забавную ахинею, в основном ориентируясь на благостную аудиторию со стороны. Когда ему хотелось поговорить, вокруг словно сами по себе вырастали слушатели. Ремус вздохнул и сделал шаг назад из этого круга сияния звезды Бродячего Пса. Джеймс глянул на него с вопросом. Ремус мотнул головой и с некоторым облегчением завернул за угол, опускаясь на корточки вдоль стены. Становилось тяжеловато. Дни и недели он тратил на то, чтобы найти все об оборотнях. Читал до головной боли, до мушек в глазах. Выпросил у МакГонагалл, хоть она и не жаловала его, доступ в Особую Секцию. Он знал буквально все, что только было когда-то написано об оборотнях, оборотнями и про оборотней. А так же для, против и во имя, конечно же. Его возраст в данный момент существенно отягощал состояние. Эти чертовы семнадцать лет сводили с ума многих, и от их мучительных физиологических вибраций волк просыпался раньше и успокаивался позже. — Привет. Ремус нехотя поднял голову. В голове жужжали тысячи ос и так мучительно хотелось спать. Он сфокусировал взгляд на круглых щеках перед собой. В целом, Регулус напоминал старшего брата до боли, только плюс пару-тройку килограмм, преимущественно в щеках. Это делало его значительно добрее на вид. — Мне показалось, тебе плохо, — он присел на корточки рядом безо всякого разрешения. — Мне отлично,- пробормотал Ремус. Откусить голову. Очень хочется. Кому-нибудь. Или хотя бы причинить боль. Ужасное желание, если вдуматься. Ремусу было слишком плохо, чтобы вдумываться. — Хочешь, я позову кого… — Нет. Должно быть, он выглядел злым. Обычно Ремус вел себя не так агрессивно, но тут уж ничего не поделаешь. Он наткнулся на смущение, непонимание и обиду. Пришлось вздохнуть и спрятать злобу подальше, чтобы она не заставляла его глаза светиться. Это стало новой проблемой с прошлого полнолуния. Любой мало-мальски грамотный волшебник признает в нем оборотня, стоит ему не справиться с этим бесячим свечением. Непонимание Регулуса сменилось удивлением. Он уставился на него так, словно где-то все же проступила шерсть. А потом Ремус вспомнил, что Регулус был как раз тем самым мало-мальски грамотным волшебником. — О, — только и пробормотал он. — Но, — продолжил Регулус, почесав лоб. — Хотя, — с этими словами он задумчиво встал и пошел в сторону Холла, но почему-то спиной вперед, не переставая смотреть на Ремуса. Лицо его, всегда живое и абсолютно не умеющее ничего скрывать, выдавало только изумление. Наконец он махнул едва заметно в знак прощания и скрылся на лестнице. Должно быть, это станет проблемой, но не сейчас. — Вот ты где,- он позволил Сириусу себя поднять. — Ну и не надо так на меня смотреть, хочешь голову откусить — встань в очередь. Ремус опустил взгляд и не сдержал легкой улыбки. Невозможно на него злиться. * * * Гарри резко вздрогнул от скрипа входной двери. Обычно она скрипела после дождя, когда дерево слегка набухало от сырости. Он поднял голову и тут же скривился от боли в шее — уснул на кухонном столе. Схватившись за напряженные мышцы шеи, Гарри корпусом повернулся к входной двери. Темно. Должно быть, около пяти утра. Самое тихое время. Гарри удалось поспать всего час, плюс-минус десять минут. Он чувствовал только головную боль, разбитость и отчего-то — полную безнадежность. Хотел издать хоть какой-то звук, чтобы обратить на себя внимание, но промолчал. По привычке бросил взгляд за окно. Кажется, не лучшее время. Последний раз полнолуние случилось как раз около трех недель назад, и ныне самое тяжелое время для оборотней. Гарри лишь проследил за тенью, скользнувшей по лестнице. Куда уходил Ремус и откуда возвращался, Гарри не знал. Каждый раз он улавливал только слабый запах алкоголя. Хотелось бы ему хоть раз начать разговор правильно. Он помнил Ремуса другим человеком. Вероятно, то же самое Люпин мог бы сказать про него. Вряд ли был хоть кто-то в волшебном мире, кто остался бы прежним после Лета Победы. Гарри снова остался в тишине. Что ж, он неплохо с ней подружился. Поднялся корпусом, не трогая шею, а затем вышел через самую новую и тихую в доме дверь на своеобразную террасу, чтобы в окружающей тьме угадать серый оттенок далеко зарождающегося еще рассвета. Когда глаза привыкали к абсолютной тьме, Гарри начинал ловить отблески множества звезд, что раскинулись на всем протяжении неба, насколько хватало взгляда. Разного размера и интенсивности свечения, они были раскиданы хаотично и безо всякой логики, каждый раз словно собираясь в новую картину. Гарри чиркнул спичкой раз, затем другой. Слегка отсырели. Пару раз Гарри клятвенно обещал себе бросить. Пару раз действительно бросал. А затем все это как-то потеряло значение. Теперь курение стало просто ритуалом из прошлого, какой-то слабой зацепкой за реальность, хотя порой он все еще натужно кашлял, когда делал слишком глубокий вдох. Его легким сигареты не нравились. — Не знал, что ты куришь. Гарри вздрогнул. Не так уж часто им доводилось разговаривать. — Не знал, что ты пьешь, — столь же мрачно выдал он в ответ. Оглядываться не стал. Где-то с неделю надежда на исцеление с помощью этого человека померкла, уступив более примитивной потребности не быть одному. Разговаривать для этого было необязательно. — Вряд ли нам довелось вообще многое узнать друг о друге. Гарри поборолся с искушением по-детски оглянуться. Вообще-то это одна из самых длинных бесед, что они разделили друг с другом за все время. Старался задумчиво выпускать дым без кашля, но все равно закашлялся. С алкоголем тоже не выходило — обычно его просто вырубало без всякого положительного эффекта. — Не уверен, что сам что-нибудь знаю, — Гарри поморщился. Сигарету пришлось затушить. Сегодня у него что-то ничего не выходило: ни сон, ни сигареты, ни беседы. — Если ты про то, когда я уеду, то вот, — он вытащил из кармана свернутый кое-как лист пергамента. Даже скорее скомканный. Что-то вроде «Дорогой мистер Поттер, спасибо, что спасли мир, но за это не дают дипломы, и вам придется притащить свою задницу в источник самых страшных своих кошмаров, спасибо большое». Может быть, поэтому все и не ладится. Поэтому он снова не может даже пытаться уснуть. — Я не выгоняю тебя. — Я знаю, — Гарри скомкал лист обратно. Очевидно, что Ремуса он не впечатлил. Отчасти ему удалось бросить взгляд назад. Смотреть на Ремуса каждый раз становилось больно. Точной причины Гарри пока не понимал, но все должно было быть абсолютно иначе. — Просто убиваю время. Дипломы, экзамены. Очень важно, — произнес он почти по буквам, сам до конца не веря в то, что вернется в Хогвартс. — Я думал, они сделают там мемориал. Или выпустят досрочно. Но просить всех тех, кто… — Гарри не договорил. Отмахнулся. Каждый раз не получалось, как ни пытался. Нет слов. Нет сил. Нет желания возрождать в памяти. Поковырявшись в карманах, Гарри нашел еще одну сигарету. Кажется, она просто придавала ему значительности в собственных глазах. Не так уж нужно ему было вдыхать мерзкий дым. — Для большинства это уже история. Гарри мотнул головой. Путь расценит как хочет. Лишь бы не видел, что в глазах снова застыли слезы, а приступы дрожи маячат на горизонте. Если сейчас разойтись, может быть, будет не так стыдно в этот раз. В конце концов, он давно не ребенок, да и не был толком им никогда. Какой теперь смысл искать того, что жизнь не дала ему в самом начале пути? Практически каждый день в своей жизни он так слепо велся на каждое предложение помощи и заботы, что не сразу осознал, что часть была из вежливости. Череда разочарований привела его к тому, что он сидел на террасе потерянного среди гор Дома Тысячи Ступеней, чиркая спичкой снова и снова дрожащими руками, пока не выкинул сломанную с разочарованием в пропасть перед собой. — Поздно уже, — побормотал Гарри себе под нос. Надеялся ли он на то, что Ремус будет прежним, этаким добрым, светлым и теплым образом из прошлого, как тогда, на третьем курсе, когда Гарри показалось, что у него снова есть семья? Наверное. Надежда всегда находит путь в сознание, гибкая, коварная, она пропитывает тебя так надежно и незаметно, а затем обрывается, причиняя невероятную боль. — Прости, — добавил он, хотя хотел сказать совсем не это. — Это не обязательно. Так выходило с каждым, с кем Гарри был раньше тесно связан. Угловатые, бесчувственные фразы, которые не отражали ни на процент то, что действительно было на уме. Ему казалось, что где-то внутри него сидит импульсивное дитя, которое только и ждет удобного момента, чтобы взорваться и устроить грандиозную истерику. И он точно так же чувствовал, что, скорее всего, где-то глубоко внутри Ремуса все еще живет тот образ, с которым Гарри впервые встретился почти пять лет назад. Преграда из недавнего прошлого словно подушкой наглухо закрывала все, что они оба могли друг другу дать. — Наверное, надо глотнуть кофе. Гарри довольно некрасиво сбежал от разговора. В полутемной кухне от пары зажженных свечей достаточно света так и не появилось, и знакомые полки вдруг показались лабиринтом. Гарри шарил по ним, словно в первый раз. Подслеповато щурясь, Гарри шарил рукой по второй полке, уверенный, что еще прошлым утром и в обед жестяная банка была там. Он что-то задел, и другая склянка, меньше размером, грохнулась вниз, прямо о твердую поверхность столешницы. Неприятный звон резанул по ушам, но разбитого стекла не напоминало. Гарри пошарил рукой по столешнице, наспех поднимая то, что уронил. В нос ударил едкий запах, отчего-то показавшийся ему отдаленно знакомым. Наспех завинтив крышку, Гарри смахнул пыль со столешницы на пол, решив, что это какая-то специя, затем вернул ее обратно. Погрузившись с головой в простые действия по нагреву чайника, благо ветер здесь дарил энергию почти круглосуточно, Гарри поймал себя на беспокойстве. Запах был ему издалека знаком и почему-то казался важным. Гарри принялся копаться в своей памяти в поисках подсказки. Уроки Снейпа не прошли мимо. Гарри подсветил палочку. Склянка не была подписана, но этого и не нужно было. — Это же аконит, — он вернулся на террасу, где уже начинало потихоньку светать. В сумраке Гарри различил бледное пятно лица Ремуса. Он смотрел вниз, где еще царило царство ночи. Лицо его как будто бы ничего не выражало. — Баллы Гриффиндору? — Это не смешно. Это… Гарри швырнул склянку как можно дальше. Она скрылась во тьме без единого звука приземления. Слишком высоко. — Это трусость, — наконец выдал он, тяжело и раздраженно дыша. В нем всколыхнулась тысяча причин, по которым Ремус не должен был так поступать, но юный его разум не допускал того, что во всех этих причинах есть только одна основа — это страх самого Гарри остаться одному. — У меня больше никого нет, кроме тебя. Он видел, что Ремусу не хотелось разговаривать. Ему бы замолчать и не отсвечивать, но вместо этого двигатель внутри уже завелся, и его было не остановить. — Жизнь порой — самое страшное проклятие, Гарри. Все, кого я когда-либо любил, уже мертвы. Я пережил их всех. Он оперся локтями о поручень и запрокинул голову, изучая звездное небо. * * * Вероятно, если бы не гора слизняков на разделочной доске, Ремус бы радостно лег прямо на нее. Слегка постучался бы лбом, быть может. Это был максимально неудачный день для того, чтобы Слизнорт решил компенсировать отсутствие Питера и посадить Ремуса в пару с кем? Правильно, с главным триггером для Сириуса, у которого и в трезвом состоянии терпения не наблюдалось. Прошло всего пару секунд после этого вынужденного переселения, как Ремус буквально ощутил едкую ненависть со всех сторон. Она как раз встретилась где-то между ним, сириусовская и снейповская. — Можно же просто проигнорировать, — пробормотал Ремус себе и доске со слизнями. — Можно же просто не обращать внимания, правда? — Бормотал он, конечно, сам себе. Ни Сириус, поглощенный выдумыванием хитроумных — якобы — реплик, ни Снейп, готовый к защите, его бы не услышали. Должно быть, если придумать какой-нибудь прибор и поставить между ними, можно было бы генерировать энергию в огромных количествах. Хогвартс электрифицировать, допустим. Меньше копоти на стенах, опять же. Ему ничего не оставалось, кроме как пилить Сириуса взглядом. Получалось не очень, так как он закрывался буйными кудрями, но в какой-то момент все же повернулся, очевидно, чтобы начать перепалку. Ремус попытался выдать самый грустный взгляд из доступных. Да, он тоже этому не рад. Да, это самый мрачный и непонятный человек, да, довольно злобный и все такое, но не соблаговолит ли Сириус оставить это на потом? Ремуса так сильно тошнило от всех этих запахов. Он видел, что Сириус колеблется — алкоголь делал его чуточку добрее, несмотря на желание срочно всех задеть. Ремус даже сложил аккуратно руки вместе. Старался как мог. Сириус возвел взгляд к потолку. Сработало. Ремус медленно выдохнул и в который раз поругал себя за то, что смеет сожалеть о том, что Вселенная ему подарила таких друзей. Да, они оба чертовски невыносимы, но иногда, когда Ремусу удается на них влиять, он чувствует себя кем-то значимым. — Я не просил защиты. Ремус сначала не осознал произнесенного, а затем аж задохнулся от ощущения непреодолимой злости. Волк предложил откусить голову. Ремус предложил ему заткнуться и медленно вздохнул. Ну почему именно сегодня все это нужно начинать? Ему пришлось слегка повернуть голову и посмотреть на причину сегодняшних неприятностей. А они точно будут. — Ты можешь просто помолчать? — произнес Ремус максимально мрачно. — Я не хочу никаких разборок. — А я их не боюсь. — Категорически поздравляю, — Ремусу становилось тяжело контролировать эмоции. Что-то мешало ему и сбивало с толку, а разбираться сил уже не было. Если он не справиться, то Снейп действительно может пострадать. В ответ ему достался мрачный и нечитаемый взгляд. Ремус попробовал посчитать до десяти. Но почему-то этот тип бесил его так сильно именно сегодня. Что-то не дает Ремусу сосредоточиться. Он пытается контролировать, но волк только рад его слабости. Должно быть, он выдаст себя. Или причинит боль. Заманчивое предложение. Он с трудом закрыл глаза. Как же сложно собраться. Все эти звуки. Запахи. Чьи-то ритмы сердец. Оглушающая, бестолковая какофония, а он так устал. — Тебе что, плохо? И хотя в этой фразе уже уменьшилось агрессии и чистой абсолютной ненависти, Ремус, казалось, уже не сможет остановиться. Он открыл глаза. Чертово свечение меняло цветовосприятие, и теперь Ремус видел более размыто, ощущал больше, чем видел. Он моментально поймал недоумение. Удивление. — Эй, Ремус. Размышление. — Ремус. Понимание. — Не стоит. — Все разом ушло. Ремус приложил ладони к лицу. Обе руки на его плечах крепко держали его на месте. Что бы ни случилось, у Сириуса всегда это выходило. Остановить. Предотвратить. Ремус прижал руки к пылающему и изнывающему от боли лбу. Должно быть, придется идти к Дамблдору раньше. Уходить в Хижину раньше. А он ненавидит Хижину. Там ему так чертовски плохо, что порой он позволяет себе… Восхищение. Откуда же, черт возьми, Ремус поймал восхищение? — Все нормально, — едва слышно сказал он Сириусу, что навис над ним, как ангел-хранитель. Скосив глаза, он увидел озабоченный блеск очков Джеймса. — Все хорошо, — повторил Ремус четко, понимая, что на него смотрит слишком много глаз. Не нужно все это. Ему следует отправиться в Хижину раньше. Попробует проспать побольше. Или почитать. Кого он обманывает. Больше всего ему не хочется быть одному. В этот год стало сложнее. Ремус проводил взглядом Сириуса, полный благодарности за то, что при всем своем ужасном образе поведения он так же оставался верным другом. В этом году стало сложнее, ведь их обоих Ремус стал видеть значительно меньше. И этому было, конечно, физиологическое объяснение. Первый раз он понял, что все изменилось, когда ощутил запах Сириуса от другой девчонки, прямо в библиотеке, где Сириуса ноги никогда не было. Вечером он уже знал ответ из их откровенного хвастовства. Ремус моментально понял, что отныне предоставлен сам себе. И это нормально. Удивительно, но занятие шло практически идеально. Ремус был поглощен своими мыслями и не делал практически ничего, что его в данный момент устраивало. Приготовить что-то с трясущимися руками было сложно. С ознобом выглядеть нормально еще сложнее. Так что он просто забил и смотрел на огонь под пустым раскаленным котлом. Ремус старался не замечать этой стороны студенческой жизни. Отношения и прочие составляющие его пугали. Он боялся, что не знает пределов своего контроля. Боялся того, что Волк выберет кого-то, с кем Ремус не сможет быть. Оборотни не встречаются с кем попало. Оборотни так мучительно верны. Ремус лениво ползал взглядом по странице учебника. Зельеварение не давалось ему и в лучшие дни, о чем Слизнорт и так осведомлен и не ждет от него, слава богу, никаких достижений. Он так же знает и о дружбе с Сириусом, перед которым Слизнорт даже чуточку юлит, как делает перед всеми именитыми фамилиями. Ремусу ничего не будет. Он начал засыпать, положив голову на сцепленные руки. Вымотанный борьбой с агрессией, Ремус сползал в какую-то полуреальность. Из этого забытья его резко выдернуло что-то, побудившее в нем панику пополам с агрессией, которая вылилась автоматически откуда-то изнутри. Он сам не понял, как оказался на полу и почему руке так больно. Перед глазами все плыло, и Ремусу было не сконцентрироваться. Он вытянул руку и нашарил ножку стула, чтобы подняться обратно. — Эй, какого хрена ты творишь, — Ремус пришел себя как раз в тот момент, когда Снейп оказался на мушке двух волшебных палочек. Лишь внезапное появление Слизнорта спасло его от разбирательств. Ремус прикусил губу, пытаясь найти источник боли на руке. Возле локтя он нашел что-то вроде ожога. Поначалу подумал, что во сне, может быть, прислонился к горелке. А затем посмотрел на стол Снейпа. Аконит. Страх пополам с яростью моментально придал ему сил. Ремус не особенно понимал, что собирается сделать — не откусить голову, нет — но однозначно что-то очень болезненное, но наткнулся на Поттера. Живой стеной он встал прямо рядом с Ремусом, игнорируя вопросы и требования Слизнорта прекратить. — Он знает, — прошипел Ремус едва слышно куда-то в ворот мантии Поттера. Джеймс посмотрел на него сверху вниз. — Ничего он не узнает, если ты не начнешь отрывать ему позвоночник от тела прямо сейчас, — холодный его тон потихоньку сбавил обороты агрессии Ремуса. — Сэр, у нас тут ожог, — подоспевший Сириус моментально закрыл его локоть своей рукой. — Мы до лазарета и обратно, — и он потащил Ремуса, не дожидаясь какого-либо ответа. За дверью ярость оставила Ремуса. Он бессильно тер нос, как делал неосознанно всегда, когда волновался. Молча они миновали почти половину пути до лестницы, когда Сириус соизволил повернуться к нему лицом. — И какого хрена? — почти ласково спросил он. — Он знает, — безнадежно пробормотал Ремус. Должно быть, его исключат. Снейп не станет молчать. — Я про то, что ты, черт возьми, светишься, — Сириус выглядел злым, а ощущался еще злее. Ремусу нечего было ответь. Он только бессильно пожал плечами. Локоть ныл, но выглядел не очень пугающе. Одним шрамом больше, одним меньше. — Любой чистокровный придурок или конченный задрот теперь будет знать, если ты не перестанешь так делать! — Это только когда я злюсь, — попытался оправдаться Ремус. Это же не от него зависело, в конце концов. Он и так знал, что обучение в Хогвартсе не пройдет для него так легко. И знал, что рано или поздно его выгонят, ведь нельзя все скрывать вечно. — Я не так часто злюсь, — добавил он тише. Сириус нервно ходил по коридору туда и обратно. — Снейпа мы заткнем, — наконец выдал он. — Это не проблема, — он встал перед Ремусом, сложив руки на груди. Ремус слегка принюхался. — О, — слегка удивился он, разглядывая Сириуса как в первый раз. — Надо же, — Ремус обычно игнорировал все свои лишние способности, но в этот раз чужой запах так и лез в нос. — А Джеймс знает? — спросил он с любопытством. Сириус посмотрел на него тем самым пугающим взглядом, который обычно сулил всем проблемы. — О чем? — спросил он так, как будто приказывал обо всем забыть. — Тебе стоит перестать пить, — Ремус довольно грустно вздохнул. — Это не доведет тебя до добра. То, чего ты так отчаянно ищешь, в алкоголе ты не найдешь, — он еще раз оглядел Сириуса. Тот выглядел уязвленным. Довольно острые черты его лица сложились в гримасу напряженного размышления. — Может быть, тебе просто надо найти способ успокаиваться. Когда меня нет рядом. Я же не всегда буду рядом, — Сириус нервно повел плечами. — И я не скрываю. Просто не пришлось к слову. Ремусу формулировка показалась забавной. Он усмехнулся. Иногда ему казалось, что сквозь все образы Сириуса он видит его таким, какой он и есть. — Значит, если что-то произойдет, я смело свалю на тебя. Тебя же не было рядом, — съязвил он, отчасти даже желая сказать о том, что каждый раз перед полнолунием в этом учебном году в глубине себя он отчаянно зовет Сириуса. — Ты же сейчас не злишься, — Сириус свел брови к переносице. — Но у тебя снова эти глаза, — Ремус испуганно закрыл их. Он действительно не злился. Какого черта? — Если ты вдруг узнаешь, чего я «так отчаянно ищу», дай мне знать. А то я то думал, что я эгоистичный засранец, который получает все, что хочет. Вообще все. Последние слова Ремусу не понравились. Он был сбит с толку, как и тем, что в этот раз от Сириуса доносился совсем не девичий запах. — Я был бы тебе благодарен, если бы ты забрал мою сумку. Мне стоит собраться в Хижину, — Ремус постарался держаться спокойно, как и всегда. — Мы закинем тебе еды после ужина. — Спасибо. — Да фигня. — Я вообще. Спасибо, Сириус. На миг Ремус оказался в широком объятии. Испуганный внезапностью, он даже не сообразил, куда деть руки, чтобы обнять в ответ. Это длилось, должно быть, всего несколько секунд. — Спасибо, Ремус. Он оставил Ремуса одного посреди коридора наедине со своим часто бьющимся сердцем. * * * Заснуть у Гарри так и не получилось. Как и всякий человек, страдающий бессонницей, он не ощущал уже времени, а просто сидел с потерянным видом над кружкой кофе, которая лишь ухудшала его состояние. Наверное, выглядел он плохо, но в этом доме не было зеркал, так что можно быть и не замечать своего состояния. Слова Ремуса глубоко задели Гарри, и он несколько часов провел в ощущении, что и близко не представляет, что Ремусу приходилось переживать. Что он за человек. В сущности, он знал только то, что ему дали узнать, и он понятия не имеет, отчего и почему решил, что Ремус действительно ему близок. Лишь потому, что знал его отца и мать? Мрачная тень проскользила мимо него к чайнику. Ремус был не в духе, и от этого выражение его лица было уставшим и грустным. Он поколдовал над свой чашкой, а затем сел прямо перед Гарри. — Я совершал много ошибок, — сказал он просто, спокойно изучая лицо Гарри. — Многие еще до того, как ты вообще родился. Большинство. Все эти года я живу с тем, что совершал в твоем возрасте, и чем старше я становлюсь, тем яснее понимаю, что это не та жизнь, ради которой стоило сражаться и оставаться в живых. Гарри ощущал не жалость, но сильное сочувствие. — Все эти года я ношу в себе память о чужих ошибках, которые уже ничего не изменят, ведь смерть стирает их все. Они могут омрачить самое важное, что остается после людей — это память, Гарри. И я не имею права это портить. — Я не хотел… — начал Гарри, но Ремус поднял руку, и Гарри тут же послушно заткнулся. — Я могу обрушить в одну секунду то, за что сражался ты. Могу сказать то, что ты не готов услышать. Но я так же понимаю, что я не имею на это права. То, что ты здесь — это лишь дань всем моим ошибкам и попытка их искупить. Вся моя жизнь была дана мне в кредит только лишь затем, чтобы я оказался рядом с тобой в нужное время и в нужном месте. Чтобы ты родился так, как вообще было сказано в этом чертовом пророчестве. И когда я наконец отдал свой долг, я бы очень хотел остаться один. Если ты не против. Гарри переваривал услышанное. Он изучал Ремуса, скрываясь за стеклами очков. Он звучал вежливо, но твердо, и Гарри ощущал какое-то инстинктивное желание просто подчиниться и уйти. — И сними ты их, ради бога, — он сорвал с Гарри очки так неожиданно, что тот отшатнулся и едва не упал со стула. — Как ты узнал? — только и пробормотал Гарри. Его зрение восстановилось сразу же после Победы. — А, ну да, — сам себе ответил Гарри, осознав, что Ремус только что продемонстрировал все глубины своих познаний историй всех, с кем он тоже был связан. Без очков он чувствовал себя не так уж уютно и сильно, словно не знал толком, кто он есть и что должен совершить в жизни дальше. Всю жизнь ему говорили, и он делал. Ремус велел ему уйти. Гарри же, словно хищный зверь, почуял информацию. То, что должно ему помочь. То, что он точно жаждет выяснить. — Но я не хочу, — наконец возразил он. Ремус потер нос. Усталость добавляла ему пару лишних лет. В нем все равно было что-то такое, что вызывало абсолютное доверие и желание разговаривать. Он вздохнул и сделал несколько глотков чая. — Весомый аргумент, — признал он. — Тогда просто подожду, пока ты не уедешь в Хогвартс. — Я не собираюсь туда возвращаться, — Гарри поморщился. Вернуться в источник всех своих кошмаров? Ни за что. — Ну и идиот, — заключил Ремус, собираясь встать из-за стола. — Перед тобой открыты все двери. У тебя огромное наследство. Ты здоров и вполне неплохо сложен. Пользуйся своей жизнью, ведь большинству и вполовину так не повезло. — Какой смысл во всем этом, если я даже не знаю, кто я такой? — раздраженно ответил Гарри. Он тоже вскочил на ноги, как делал всегда, когда не мог справиться с эмоциями. — Какой смысл, если я в этом мире совершенно один и абсолютно никому не нужен? — говорить такие глубокие вещи было больно, но остановиться у Гарри не получалось. — Существует тысяча и один способ узнать, кто ты такой. А вот как ты с этим будешь жить — это совсем другой вопрос. — Один я не поеду. Только если ты поедешь со мной. Гарри бросил на стол запечатанное письмо. Вскрывать его не было смысла, по месту отправления и так было все понятно. Ремус взглянул на письмо безо всякого интереса. — Мне не зачем туда возвращаться, — пожал он плечами. — Там только воспоминания, а я и так на память не жалуюсь. — Ты говоришь, что нужно как-то жить с тем, кто ты есть. Но это все — это не жизнь, — Гарри оперся руками о стол. Его бесило то, что Ремус совершенно не хотел оказываться на его стороне. Затем он потихоньку осознал, что ведет спор бессмысленный и бестолковый с человеком вдвое старше себя, к тому же ничем ему больше не обязанным. — Кто бы не заставлял тебя, я же в этом не виноват, — добавил он тихо, изучая столешницу. — Мне казалось, что тебе не все равно. Должно быть, я ошибся. С этим он повернулся к выходу из кухни в каморку, где хранились возле импровизированной кровати все его немногочисленные вещи. Своими деньгами он не пользовался, ведь совершенно не знал как. — Я не говорил, что мне все равно, — услышал он уже в самых дверях. — Я лишь сказал, что хочу остаться один. Гарри сжал и разжал кисти рук. Он никогда раньше не замечал, насколько его раздражает то, что его не слушают или не делают, как он хочет. Никогда раньше это не ощущалось внутри так четко. — Разве это выход? Похоронить себя здесь? — спросил он честно, развернувшись лицом к Ремусу. Тот устало облокотился о столешницу, держа в руках письмо из Хогвартса. — Какая разница, где себя хоронить. Думаешь, там будет лучше? Подвергать студентов опасности своим Волком, а по вечерам все равно сидеть в одиночестве, только еще и помня о том… — он вдруг замолчал. — Это место всех моих ошибок. Все, что я когда-либо делал неправильно. Гарри не нашел слов, чтобы как-то выразить свое желание его поддержать. — Я хотел бы услышать то, что должен знать о себе. Я считаю, что имею на это полное право. Если тебе это не составит труда. Ремус явно не хотел соглашаться на это сомнительное предложение. Он склонил голову. — Я могу выслушать. Ремус посмотрел на него с большим сомнением. — Ну или когда решишь, что готов, — сдался наконец Гарри. И Ремус неуверенно кивнул. * * * Огонь из камина освещал не всю комнату. Сырые дрова дали сизый дым, от которого Ремус слегка покашливал. Он поворошил их снова, закинул старый конспект, который когда-то здесь забыл. Стало теплее. В сломанном кресле уже давным-давно он свил себе импровизированное гнездо, в котором проводил все время до превращения. Завтра будет боль в костях. Завтра начнет рвать желчью, где-то ближе к ночи. Сейчас только тошнота, холод и усталость. Здесь, в хижине, Ремус позволял себе быть честным с самим собой. Он до боли хотел, чтобы кто-то был рядом. Раньше все трое, Джеймс, Сириус и Питер были с ним практически каждый вечер до превращения. Они сходили с ума, несли всякий бред, громко смеялись и заполняли собой пустоту внутри Ремуса. Порой, когда ему было совсем плохо, он мог рассчитывать на объятия поддержки. Сейчас, завернутый в три одеяла и все равно ощущающий холод где-то в пояснице, Ремус преднамеренно делал себе морально больно, вспоминая, сколько раз он оказывался в объятиях Сириуса и кого был готов убить, чтобы их вернуть. Его зависимость от Сириуса и Джеймса становилась ощутимой и болезненной. Джеймс всегда заботился о том, чтобы в Хижине было вообще все, что только может потребоваться. Он даже украл укладку первой помощи из Лазарета в прошлом году, чтобы Ремус мог остановить кровь или обработать какую-то особенно глубокую рану, которую себе нанесет. Он же всегда заботился об одежде и иногда — Ремус этого не помнил — дотаскивал на себе, как самый сильный из них, обратно в замок. В этом году они, кажется, осознали, что имеют собственную жизнь, и Ремус не мог их винить. Он так и сказал Джеймсу, что принес ему сумку с едой и теплой одеждой. Джеймс еле стоял на ногах и крайне сильно пах алкоголем. Сказал, что Ремусу повезло не видеть, что там творил Сириус и в каком состоянии он сейчас. Ремус только улыбнулся. Он не сможет защитить Сириуса от себя самого. Сириус. Для Ремуса он был недостижимым идеалом, каким-то сочетанием противоположностей. Он бесил и вел себя порой как полный урод, но вместе с тем совершал поступки, за которые его нельзя было не простить. Он покорял себе всех, кто только мог покориться, а кто не собирался покоряться, становился врагом. Для него не было иного судьи, кроме себя, не было никаких законов, кроме своих, и никто не был вправе ему указывать. Кроме Ремуса. Иногда. Он не знал, почему в какой-то момент Сириус останавливался на грани очередной катастрофы просто потому, что Ремус его об этом попросил. Он так же не знал, почему Сириус так легко угадывает, когда он нужен. Между ними было какое-то совсем другое взаимодействие, и Ремус нервничал, не понимая, какое именно. Это не мешало ему хотеть, чтобы Сириус был рядом. Что бы он не творил, он умел сотворить иллюзию, что это правильно. Он разбивал сердца и уничтожал тех, кто легко ему сдавался, а потом терял к ним интерес. После него нельзя было оправиться. Его или любили, или ненавидели. Ремус понимал, что он в той самой первой группе. И каждый день Ремус молился волчьему богу, чтобы Волк не выбрал Сириуса. Потому что это путь в никуда, начало конца, из которого он не вернется, а заслужить внимание Сириуса так, как потребует волк, он не сможет. И Волк благословенно молчал. * * * В этот раз Ремус пропустил неделю. Он вернулся в замок тогда, когда на земле по утрам уже появлялся иней. Первые сутки он спал, а когда просыпался, старался хоть как-то затянуть глубокие порезы, где мог достать. Усталость вырубала его снова, и Ремус спал, спал, спал… Он уничтожил все запасы от друзей. В Хижине не было зеркала, но Ремус и так знал, что выглядит плохо. Он вернулся в спальню Гриффиндора ранним утром в субботу, когда все спали без задних ног. К завтраку он сумел найти чистую одежду и как можно тщательнее отмыться. Друзей он ждал в Большом Зале, стараясь есть медленно и не набрасываться с нечеловеческим аппетитом. Намазывая маслом пятый кусочек батона, Ремус поймал ощущение тревоги, вины и досады. Обернувшись, он увидел, что Сириус и Джеймс спорят в самом начале стола, пока Питер добирался до них, хромая и с тростью. Должно быть, костерост сработал не совсем правильно. Ремус наблюдал за их спором. Джеймс был в ярости, Сириус — слегка виноват, но такой же яростный. В обычной одежде, без формы, они выглядели даже слишком хорошо, чего не скажешь о самом Ремусе. Свои шрамы и худобу он прятал под мешковатой одеждой, тогда как увлечение квиддичом сказалось на его друзьях в положительную сторону. Он слегка завидовал росту и ширине плеч Джеймса, завидовал тому, как хорошо сложен Сириус, так что это нельзя было скрыть никакой одеждой. Он вздохнул и потянулся за вторым пирожком. Что толку страдать, такой, какой есть. — Привет, Луни, — Сириус грохнулся на скамью напротив. — Выглядишь паршиво. — Да уж спасибо, — Ремус слегка улыбнулся. — Я был бы благодарен, если бы ты, Джеймс, перестал пыхтеть у меня за спиной. Спина вспотела. — Говори, — злобно рыкнул Джеймс, но все же сел. Питер оглядел всех троих, но не решился ничего сказать. Блеклые его глаза бегали от одного к другому. Он только кивнул Ремусу, и тот кивнул в ответ. — Ну а чего я, — Сириус раздраженно сложил руки на груди. — Ты натворил, ты и говори, — Джеймс был непреклонен. Ремус уловил тревогу и вновь — досаду. — Ладно, — Сириус покрутил ложку в руке. — Снейп в Мунго. Ремус посмотрел на него внимательно. Он не понял, к чему ведет Сириус. — Почему? — спросил он осторожно. — Ну из-за тебя, — Сириус отвел взгляд. — Из-за тебя, осел ты конченный, — Джеймс снова вскочил на ноги. — А хер ли ты его защищаешь вообще, подох бы, да никто бы и не… Ремус сжал и разжал руки. Холод моментально сковал его изнутри, как только он прогнал в своем разуме сказанное. Он провел в ступоре минуту или две, прежде чем обратиться к ним обоим: — Я что, его покалечил? — спросил он спокойно. — Рем, я… Я пытался успеть, — Джеймс взъерошил волосы. — Я тебя ранил, так что прости. Я его вытащил. Дамблдор сразу его отправил, я не знаю, если честно.. — Я его убил? — продолжил Ремус. Он ощутил привкус желчи во рту. — Да жив этот мудень, жив, — Сириус разочаровано пнул скамью. — Это, ну, в общем… Ремус не стал слушать. Он поднялся из-за стола и быстрым шагом покинул Большой Зал. По пути он натолкнулся на Регулуса, и тот попытался что-то спросить, но Ремус ничего вокруг себя не замечал. С каждым шагом страх и чувство вины пытались выплеснуться наружу. Он был в шаге от того, чтобы сорваться. Поднимаясь выше и выше, он дошел до огромной статуи, что охраняла кабинет Дамблдора. Пароля он не знал. Спустя три минуты статуя пропустила его. Ремус вошел в теплый и уютный кабинет. — Сэр, мне только что сказали. Я… Я прошу прощения, что не оправдал доверие. Я хотел бы узнать… — Мистер Снейп оказался в опасности из-за мистера Блэка, за что он понесет наказание. Мистер Снейп был спасен мистером Поттером, который знал об опасности, но все же побежал следом, понимая, что может пострадать сам. Он тоже, безусловно, наказан, хотя за храбрость награжден. Вы же, мистер Люпин, не нарушили ни единого пункта нашего соглашения, так что я не вижу поводов для извинений, — Дамблдор лицезрел его из своего кресла. — Внутри каждого из нас живет свой монстр, и почему вы так уверены, что ваш монстр опаснее того, что скрывается внутри мистера Блэка? — Сириус — не плохой человек, сэр, — Ремус ощущал себя сбитым с толку. — Я хотел бы знать, в каком состоянии Сн… Северус, сэр. — Вы можете спросить его об этом лично. Этим утром ему разрешили вернуться к нам в лазарет. — Да. Хорошо, — Ремус ощутил облегчение. Вина грызла его изнутри. — Сэр, я хотел бы отбывать наказание вместе с Сириусом и Джеймсом. — Куда хотела направить тебя шляпа, мальчик мой? — Дамблдор с любопытством изучал его. — Она вообще не хотела со мной говорить. Сказала, что мне здесь не место, — помолчав с минуту, признался Ремус. — Я согласен с ней. Я пропадаю неделями из-за луны, и это… — Твои оценки гораздо выше среднего. Учителя считают, что в тебе огромный потенциал. Я же считаю, — Дамблдор постучал пальцами по столу. — Что в тебе много способностей, о которых ты даже и не знаешь. — Я уверен, что… — Вы у меня пятый гость, мистер Люпин. И знаете, о чем меня просили остальные четверо? Ремус помотал головой. Он молча смотрел на Дамблдора в ответ. — Чтобы я не выгонял вас из школы за то, что вы такой, какой вы есть. Ремус озадаченно потер нос. Он был смущен и абсолютно не понимал, кто эти загадочные четверо. Сириус, Джеймс, Питер и? — И больше всего меня поразило то, что господа из Слизерина были более уверены в своих словах, чем господа из Гриффиндора. А теперь будьте добры, не опаздывайте на Трансфигурацию. МакГонагалл этого не любит.