Black flowers blossom Fearless on my breath
Боль преследует Хауса уже так долго, что, кажется, он живëт с нею всю жизнь. Казалось бы, уже давно пора привыкнуть, но… Но становится только хуже. С каждым днëм всë хуже и хуже. И мыслить позитивно (чего Хаус и без того не умеет) совсем не получается. Он играет на гитаре, стараясь отвлечься. Он донимает Уилсона и Кадди, стараясь заглушить боль. Он срывается на подчинëнных, в очередной раз сморозивших какую-то хрень на дифдиагнозе. И на умирающего пациента Хаусу, если честно, плевать, потому что он сам умирает. Снова. Но на этот раз дольше, мучительнее. Лучше бы его просто застрелили. Уилсон видит, что что-то не так. Нет, он знает, что что-то не так. Это видно по его взгляду, по постоянным вопросам вроде «ты в порядке, Хаус? Хочешь поговорить?». Нет, чëрт возьми, он не хочет поговорить. Он хочет, чтобы ничего не болело, чтобы эти блядские цветы перестали расти в его грëбаных лëгких, отравляя организм ещë сильнее, чем алкоголь и викодин, который он не принимал уже слишком давно. — Хаус, пожалуйста, поговори со мной, — Джеймс обеспокоен и даже не пытается это скрыть. Опирается локтями на спинку дивана и смотрит встревоженно, не сводя с Хауса глаз. — Уилсон, пожалуйста, поговори со своими пациентами, — Грегори скалится. Не насмешливо, посылая Уилсона не в шутку — он действительно хочет, чтобы Джеймс отстал от него со своими вопросами. Разговоры тут не помогут. Тут ничего не поможет. Хаус тяжело вздыхает, выключает телевизор и, схватив свою трость, уходит в свою комнату. Уилсон за ним не пойдëт. Уилсон, в отличие от Грега, уважает чужое личное пространство. Уилсон замечает, что Хаус стал бледен. Замечает, что он похудел. Но Грег молчит. Из него слова не вытянешь. И всегда оправдывает это тем, что времени разговаривать нет — пациент умирает, а лекарства от волчанки, которые назначили ему четыре часа назад, сделали только хуже. А Джеймс просто обеспокоен и хочет знать, что происходит с его лучшим другом.***
— Уилсон, я понятия не имею, что с ним происходит! — Кадди лишь всплескивает руками, качая головой. Она повторяет, что времени о Хаусе говорить у неë нет, но по глазам видно, что теперь она тоже беспокоится. Всегда беспокоится, если честно. — Ты знаешь его лучше всех, ты с ним живëшь, в конце концов! Так выясни же. Джеймс хочет выяснить. Он уже готов даже Лукаса нанять, чтобы добыть хоть какую-то информацию — из Хауса же еë не вытянешь, как и всегда. — Где Хаус? — спрашивает Форман сразу же, как только Уилсон появляется на пороге кабинета для дифдиагнозов. Онколог замирает на месте и ошарашенно оглядывает диагностов. — Он… должен быть тут. Хаус как раз собирался на работу, когда я уходил. — Плевать, справимся сами, — Эрик недовольно закатывает глаза, скрещивая руки на груди, и, выждав пару секунд, поднимается с места. — Тринадцать — кровь на посев, Тауб — МРТ, Чейз… а кто-нибудь Чейза видел? Уилсон уже их не слушает, но и кабинет не покидает — глазами окидывает помещение, словно пытаясь найти хоть какую-то зацепку. Хаус же в очередной раз давится цветами вперемешку с кровью и не отвечает на звонки. Уилсона можно к чëрту послать, как и Кадди, а команда сама должна догадаться, что делать с пациенткой, не маленькие уже. — Чëрные хризантемы, — задумчиво проговаривает Грег вслух, растирая между пальцев лепесток, — какая пошлость. И он терпеть не может уборку, но по всей раковине кровавые разводы, а мусорная корзина полна этих чëртовых лепестков. Уилсон увидит. Догадается. Испугается. И плакало его спокойствие, которого и без того уже не осталось. — Где ты был? — вопрошает Джеймс, входя в квартиру и обнаруживая Хауса сидящим перед телевизором с ведëрком шоколадного мороженого и огромной ложкой. — Команда беспокоилась, Кадди тоже. — Команде стоит беспокоиться за пациентку, у которой, если я не ошибаюсь, с минуты на минуту должен случиться сердечный приступ, — Грег кидает быстрый взгляд на часы, но на Уилсона, стоящего прямо над душой, не смотрит. — А Кадди вообще всегда беспокоится, мне это очень льстит. — Хаус. — Уилсон. Вот мы и познакомились. А теперь свали, ты загораживаешь мне телевизор. — Я стою у тебя за спиной, идиот. — Я знаю, я просто хочу, чтобы ты отсюда свалил. Уилсон тяжело вздыхает, стягивает со своей шеи шарф и уходит в свою комнату. А через пару секунд слышит, как Хаус заходится сильным кашлем. Грег не успевает запереть дверь в ванную, и Уилсон этим пользуется — мгновенно распахивает еë и застывает прямо на пороге, так и не сняв своë пальто. — Хаус, ты… — Джеймс давится воздухом и не может вымолвить ни слова. Он абсолютно потерян и не знает, что делать. Кажется, впервые за несколько месяцев. — Съеби. И дверь закрой с той стороны. — Хаус, ты болен! — наконец произносит Уилсон вполне очевидную вещь, не зная, то ли ему подскочить к Хаусу, то ли звонить в скорую и срочно везти его в больницу. — Да, знаешь, нога болит, — хмыкает Грегори и снова кашляет. Долго, мучительно, с кровью и цветами, как и положено. — Не принесëшь викодина? И Уилсон, совершенно внезапно для самого себя, разворачивается и выходит из ванной, закрывая дверь. Он наконец снимает пальто и думает-думает-думает, перебирая в голове варианты того, кто же стал причиной болезни. Кадди. Иных вариантов нет. Хаус открывает дверь в его комнату с ноги. Ну, вернее, с трости. Открывает громко и даже как-то… яростно. — Расскажешь Кадди — я задушу тебя твоей же подушкой. Не лезь. Это не твоë дело. Ну, только если не считать того, что Хаус умирает из-за него. Что его лëгкие снова и снова разрываются из-за проклятых приступов кашля. Из-за того, что Грегори Хаус, чëрт возьми, влюблëн в Джеймса Уилсона. Грег не может уснуть. Уилсон тоже. Из-за чрезмерного беспокойства и регулярного топота двух ног и одной трости. Один раз в два часа. Болезнь ещë не на самой последней стадии, значит, можно сделать хоть что-то, значит, есть хоть немного времени. — Хаус, поговори со мной, — это уже не просьба, а требование. Уилсон возникает на пороге его спальни и, не спрашивая разрешения, проходит вглубь комнаты, присаживается на кровать и молчит. Молчит долго. И сопит от напряжения. — Почему ты мне ничего не сказал? — Потому что ты бы начал носиться, пытаться со мной поговорить, а в конце концов пришëл бы в мою комнату и сопел бы мне под ухо, тем самым мешая спать… Ах да, ты ведь уже! — Хаус, я беспокоюсь. — Побеспокойся о своих онкобольных. Грустно, наверное, когда трëхлетняя девочка, ещë не повидавшая жизнь и не разочаровавшаяся в мужчинах, умирает от рака мозга. — Онкобольные меня сейчас не интересуют. — В таком случае, ты хреновый врач, — Грег поднимается с кровати и замирает на месте, пытаясь подавить приступ кашля. А после стоит ещë пару секунд, выравнивая дыхание. — Что ж, ты занял мою комнату, а я займу твою. В следующий раз поменяемся футболками, так будет интереснее. — Ты никуда не пойдëшь. — Ногу мне сломаешь? — Сломаю, — Уилсон вскакивает с места. Уилсон зол, но у него так забавно растрëпаны волосы, что Хаусу даже смешно становится. И совсем немного страшно. Не потому, что Уилсон ему ногу сломает, а потому, что он однажды догадается. И всë, и дружбе конец. Опять. И Хаусу конец — упс — опять. Уилсон ведëт себя как ребёнок: стоит в дверном проëме и не даëт Хаусу пройти. Хаус ведëт себя как ещë больший ребëнок и кидает ему в лицо подушку. — Грег, поговори со мной. — Ещë раз назовëшь меня по имени — в тебя полетит что-то потяжелее. Понял меня, Джеймс? Уилсон тяжело вздыхает и садится прямо на пол, готовый не спать всю ночь. Грегори приглашающе хлопает по кровати рядом с собой. И даже не потому, что хочет прогнать Уилсона с насиженного места и сбежать из своей комнаты, а потому, что пол действительно холодный. Ещë простуженного онколога в их квартире не хватало. Джеймс недоверчиво смотрит на лучшего друга, но всё же сдаётся, садится рядом и вновь начинает прожигать Хауса взглядом. — Тебе на работу вставать через три часа, поспи, — в голосе Грега отчëтливо слышатся усталость и искренняя забота. Уилсон упрямо мотает головой. — Возьму отгул. — И что ты скажешь Кадди? — Скажу, что у меня ребëнок заболел и отказывается кашу есть. Хаус улыбается. И радуется тому, что он лежит к Джеймсу спиной, а в комнате темно. — Это не Кадди, — неожиданно произносит диагност, и Уилсон, уже начавший засыпать прямо на соседней половине его кровати, дëргается, потирая сонные глаза. — И я, конечно же, должен тебе поверить, ведь ты у нас олицетворение честности и никогда не лжëшь. — Это не Кадди. — Тогда кто? — Джеймс садится, всплескивая руками в недоумении. — Тринадцать? Кэмерон? Или, может, ты в пациентку влюбился? — Влюбляться в умирающих — твоя прерогатива. — Значит, кто-то из команды? — Снова мимо. — Кто-то из медсестëр? — Ты весь персонал из больницы хочешь перечислить? — Кто-то из врачей? Хаус замолкает. Язык почему-то не поворачивается сказать простое и лаконичное «нет». Уилсон двигается ближе. — Хаус. Кто? — Ты правда думаешь, что я назову тебе имя? — А почему нет, Хаус? Неужели я за столько лет нашей дружбы не заслужил хоть капельку доверия? — Уилсону действительно обидно, а Хаус кусает губы и утыкается лицом в подушку, чтобы в следующую секунду всë равно вскочить с места и убежать — ну, насколько позволяла больная нога — в ванную. Джеймс остаëтся сидеть на месте. Он почему-то уверен, что Хаус вернëтся. И Хаус действительно возвращается. Но на этот раз ложится уже лицом к Уилсону. — Почему ты просто не можешь сказать мне еë имя? Грег давится усмешкой, а у Джеймса в удивлении округляются глаза. — Это не… женщина, так? Но тогда я всë равно не понимаю, почему ты не хочешь говорить. Ты же знаешь, что я пойму и приму тебя в любом случае. Нас, вон, вообще геями некоторые считают, и ничего, живëм же. Хаус снова отворачивается. Потому что видеть Уилсона так близко просто невыносимо, от этого, кажется, только больнее. Закинуть бы сейчас пару таблеток викодина и уснуть, ни о чëм не думая. — Хаус, — Джеймс говорит тише, ложится чуть ближе и осторожно касается пальцами напряжëнной спины. — Я хочу тебе помочь. — А я хочу оградить тебя от всего этого дерьма, так что заткнись и спи, — огрызается Хаус, но после дополняет уже более мягким тоном: — Я никуда не уйду. И не сдохну я этой ночью. Мне ещë недели две осталось. Уилсон не убирает руку, а Хаус не пытается еë скинуть. Даже нелюдимому гению иногда нужен хоть какой-то физический контакт. Особенно от человека, из-за любви к которому он умирает. Этой ночью Грег не засыпает. Слушает размеренное и наконец спокойное дыхание позади себя, а через полчаса чувствует, как чужая рука его обнимает. Хаус чувствует себя идиотом, самым конченым идиотом во всëм мире, когда осторожно переворачивается на другой бок и обнимает Уилсона в ответ, утыкается лбом в его грудь и прикрывает глаза. Абсолютно отвратительный акт доверия и привязанности. Но можно спихнуть всë на то, что он просто привык во сне обнимать подушку, место которой сегодня занял надоедливый онколог. Утром Уилсон резко распахивает глаза, пытаясь понять, где он и сколько вообще сейчас времени. Надо позвонить Кадди и сказать, что не придëт. Но он чувствует под своей рукой Хауса, слышит его спокойное дыхание, в котором иногда проскакивают хрипы, какие бывают у его пациентов с раком лëгких. Ужасное сравнение, конечно, но это первое, что приходит в голову профессиональному онкологу. — Я тебя ненавижу, Уилсон, и больше никогда не пущу к себе в комнату, — недовольно бурчит Грег, но из объятий друга не выпускает. — Ты храпишь. — Ничто не мешало тебе уйти спать на диван или в мою комнату, как ты сначала и хотел, — спокойно замечает Уилсон, бездумно поглаживая чужую спину кончиками пальцев и тоже не спеша разрывать столь уютные объятия. — Я же сказал, что не уйду. Джеймс молчит. В его голове проносятся вполне очевидные догадки, но он боится даже допустить мысль о том, что Хаус может так страдать из-за… него. — Ну что, милая, кофе и завтрак в постель? — Хаус выпутывается из объятий и поднимается с места, окончательно уничтожая внезапно образовавшийся уют. Хотелось бы полежать так ещë хоть немного, но он и без того слишком сильно открылся этой ночью. Позволил себя обнимать, обнимал в ответ сам… Это ужасно, это не должно ему нравиться. — Хаус… — Уилсон почти находит в себе смелость, чтобы задать мучающий его вопрос, но его перебивают: — Прости, что без утреннего поцелуя. Нужно зубы сперва почистить — гигиена и всë такое, знаешь. Джеймс не успевает ничего ответить — Хаус уходит слишком быстро и запирается в ванной. Снова слышен надрывный кашель, снова эти ужасные громкие хрипы… Это слушать-то невыносимо, а чувствовать, наверное, ещë хуже. Уилсон лежит на его кровати ещë пару минут, а после встаëт и уходит в свою ванную. Нужно подумать. И позвонить Кадди, которая наверняка уже рвëт, мечет и ищет по всей больнице заведующего отделением онкологии. — Это ведь я, так? Это всë из-за меня? Хаус давится своим кофе, начиная кашлять и испуганно оборачиваясь на внезапно очутившегося на кухне Джеймса. — То, что я назвал тебя «милой», не значит, что я в тебя влюблëн, идиот, — Грегори хмыкает, делая ещë один глоток горячего напитка. — Это шутка такая, понимаешь? Ты мне вообще предложение недавно делал, если не забыл. — Просто скажи, да или нет. Пожалуйста. Я должен знать. — С чего ты взял, что я скажу правду? — Хаус фыркает, скрывая свой страх за насмешливой ухмылкой. — Если я скажу да, ты отстанешь от меня и свалишь лечить умирающих детишек? — Я просто пытаюсь мыслить логически, — Джеймс неожиданно серьëзен и спокоен: медленно подходит к кофеварке, наливает кофе в свою любимую кружку и садится за стол напротив лучшего друга. — Ты отказываешься говорить имя человека, в которого влюблëн; ты сказал, что пытаешься оградить меня от всего этого; ты обнимал меня во сне… По-моему, вполне логично предположить, что ты влюблëн именно в меня. — По-моему, вполне логично предположить, что ты самовлюблëнный идиот, — Хаусу хочется сорваться, хочется на него накричать, но он лишь допивает свой кофе и наливает себе ещë. — И первым обнял меня ты, если уж на то пошло. Может, это ты в меня влюблëн? — Может, — всë тем же спокойным тоном отвечает Уилсон, пожимая плечом. А Хаус старается не выглядеть слишком уж удивлëнным. — Это не смешно. — А похоже, что я смеюсь? — Давай я сейчас уйду, а мы сделаем вид, что этого разговора не было, хорошо? — Твою мать, Хаус, — Джеймс слишком громко ставит кружку на стол, из-за чего у той едва не отваливается ручка, — хотя бы раз в своей жизни не убегай от серьëзного разговора. Я пытаюсь тебе помочь. — И как ты мне поможешь, а?! — Хаус начинает закипать, прожигая Уилсона взглядом. — Я скажу, что умираю из-за тебя, через две недели откинусь из-за этой грëбаной болезни, а ты следующие несколько месяцев будешь винить себя в моей смерти. — Если ты скажешь, что влюблëн в меня, то ты не умрëшь. — Ты сейчас звучишь, как террорист, выдвигающий свои требования, — Грегори усмехается, а после замолкает и нервно сглатывает. — Это было похоже на признание в любви. — Потому что это оно и было, идиот, — Уилсон в ответ смотрит серьезно, строго, даже ужас в Хауса вселяет. Непривычно и некомфортно. Грег молчит, не зная, что ответить. Это всë какой-то сюр, и от этого болит где-то в груди. Только вот дышать легче становится. И хрипы из грудной клетки вырываются раза в два реже. — Скажи же хоть что-нибудь, — просит Джеймс, уже успевший успокоиться и даже наполовину выпить свой кофе. — Ты прав, — Хаус наконец находит в себе силы признаться, кусает губы и не сводит с Уилсона глаз. Из-за напряжения начинают трястись руки. Джеймс выдыхает спокойно. Он на пару секунд прикрывает глаза, пытаясь всë осмыслить и принять. Всë, оказывается, было так просто. — Может, поужинаем вместе? — спустя пару минут тишины вдруг спрашивает Уилсон. Грег хмыкает, но не пытается сдержать улыбку. — Мы всегда вместе ужинаем, идиот. — А сейчас… я приглашаю тебя на свидание. — Только если за твой счëт, — Хаус улыбается шире, глядя на довольное лицо Джеймса. — А теперь, пора собираться на работу. Больные идиоты сами себя не вылечат.