Об Этайн и Кире

      Битва в самом разгаре: уже смешались как кони, так и люди. Гнутые от ударов доспехи звенят от малейшего ветра. Оперения стрел с железными наконечниками поют свою песнь. Смертельную, последнюю песнь.       Многие, что уже получили удар от его руки не откроют глаза. А скольким еще лишь суждено их сегодня закрыть?       Странная мысль пролетела в его голове – ведь все они могли жить. Жить спокойно, благочестиво, без распрей, войны или битв: им было нечего делить. Но вот, вмешалась алчность одного феодала, встретилась с упертостью второго, и сегодня они зацепились железной хваткой за души вассалов, наёмников, ополчения...       В бою никогда не следует отвлекаться на свои мысли, какими бы благочестивыми или богоугодными они не были – он слишком поздно осознал свою ошибку – когда уже пропустил удар, когда чужой меч с противным лязгом уже пропорол доспехи на его груди. За первым ударом следует второй, за вторым – третий.       Он уже знает – кто следующим закроет глаза навсегда: он сам. Но он не даст своему убийце праздновать победу: ухватившись за лезвие чужого меча, он глубже погружает его в свою рану – тянет противника на длину последнего замаха – с такими ранами ему уже не замахнуться.       По дрожи руки, сжимавшей рукоять, он ощутил – враг испугался, он смотрит в ужасе в твои глаза – он совсем еще мальчишка...       Один удар: не той силы, какой следовало бы – он будет жить, он будет видеть, но навсегда запомнит эту встречу – шрам на глазу не даст забыть.       Мальчишка валится с коня. Ты, пронзенный его мечом, следуешь за ним.       Падение о землю. Грохот, боль. Левая нога остается в стремени. Удила безвольно провисают.       Каким бы стойким не был боевой конь, есть страх, что сильнее выправки: все лошади боятся смерти. А твою смерть он чувствует, он уже знает, что влачит по земле за собой практически мертвеца.       Последнее, что он ощущал – как бьётся его тело на гаражах обезумевшей лошади. Последнее, что он видел, сквозь узкие бойницы забрала – жёсткая, изумрудная трава, проносившаяся мимо.       Красиво. И жизнь его была красива. Не так долга, как хотелось бы, но все-же красива.       Он закрыл глаза, уверенный, что больше их не откроет.       Сначала он ощутил, что ни забрала, ни бармицы на нем больше нет. А говорили – "В чем застану, в том и буду судить." Ошибались, значит: как приходим в этот мир, так и уходим.       Боли не было, как и лязга доспеха или жалобного скрипа ремней, удерживающих его.       Он медленно распахнул глаза, готовясь увидеть своего ангела-хранителя, или небесного покровителя... Но ни того, ни другого не было. Была небольшая, узкая комната, тускло освещена светом лучин.       Никого.       Он огляделся, привстав на локтях. Тело отозвалась резкой болью, он повалился обратно, подарив стон: – Кого ищешь, человек? – отозвался красивый, женский голос, излучавший своим тоном сходство, – Или что: железки свои?       Он повернулся на голос, и увидел её – женщину, прекраснее которой никогда не видел: тёмные волосы – нет, не черные, как ночь! – глубокого, насыщенного цвета: словно котёл кипящей смолы; светлая кожа, покрытая вкраплениями веснушек – словно бы искры огня оставили свой узор; больше глаза, тонкие губы: "Чародейка, – понял он, – из проклятого народа." – Чей народ проклят, а чей благословлен не нам решать, рыцарь. Будь моя воля, я бы не стала тебя спасать, не взирая ни на какие законы. Если бы не мой брат – туат* нашего Сида и его решение, быть бы тебе мёртвым. Не знаю, к чему ему тебя оставлять – ты не наш, и нашим не станешь, а выпустить вон из Сида тебя уже никто не сможет. С тех пор, как туаты осудили исход воспитанников вслед за вашими проповедниками, границы Сидов в мир людей закрыты¹. – А что с моим конём? – Твой конь жив. – Вы сняли с него подковы? – Наш мир не терпит железа. – От моего доспехах, вы значит, тоже избавились. – Да. – коротко ответила она, изогнув бровь. – Что же, вы сделали то, что сочли нужным. Наверное, это правильно... – Не тебе говорить, что правильно, а что – нет, человек. – Кир. Меня зовут Кир. – И дважды повторяешь свое имя, не потому что оно –только что выдуманное, чтобы обмануть чародейку? – она победного смотрела на него, ожидая ответа. Но, вскрытие его лжи не имело значения². – Тогда отныне будешь зваться Кир.       Помолчав, она добавила: – За всякое лечение следует платить... – Мне нечего вам предложить. Я изучал ремесла, но единственное, которое я знаю достаточно хорошо – лишь война. – Не прерывай меня, человек! А чем ты сможешь стать полезным Сиду, мы, уж поверь, найдём.       Некогда смертельные раны рыцаря затягивались быстро. Виной всему была, конечно же, чародейка, а имя её было Этайн.       Он выходил из-под крыши этого дома; он видел город Данийцев, он видел их жизнь. Она мало чем отличалась от жизни людей: они также мостили дороги, месили и пекли хлеба, растили пшеницу, да варили эль. Вот только у них во всем была помощница и опора, которой не было у людей – магия.       Ему было нечего предложить им: даже его покареженный доспех – он железный, а они, в силу своей особенности, не переносят железо: оно крушит их магию. Ему нечем с ними расплатиться, кроме дел собственных рук.       Правда, от него и не требовали оплаты: вернуться к людям он не сможет, значит будет он отныне жить и работать с ними. Ему придется научится жить и работать как они, влиться в их народ, познать их ремесла. Иного пути нет.       И он учился: кузнечному ремеслу, плести циновки, строить дома, крепостные стены и дороги. Достаточно лишь несколько раз посмотреть – как делать это правильно, а потом самостоятельно повторить. А уже с готовым результатом подойти к мастеру и получить критику и подсказку – как сделать так, чтобы получилось лучше.       Каким-то странным образом, за днями протекали дни: так медленно, так плавно и тихо – возможно, все благодаря трудам и ремеслам, разговорам с жителями Сида.       Ему удалось проявить себя, показать себя не бесполезным; а говоря с ним, многие из народа богини Дану увидели, что он хороший собеседник. Как не странно, первой жертвой общения с ним стала ранее столь настроенная против него Этайн. Теперь они беседовали чаще и легче, чем ранее.       Она была действительно умна, мудра и не просто умелой чародейкой – она была целительницей, ценившей достойную помощь: а целитель всегда нужна помощь в сборе и тушении трав, растирании кореньев и приготовлении снадобий и иных лекарств.       Медленно, малыми шагами, между ними появилась дружба, как между ним и правителем Сида – Дианом, старшим братом Этайн.       Но самым странным было осознание рыцаря – с момента получения имени Кир, его жизнь стала настоящей.       Его предыдущая жизнь не стоила ничего: вряд ли, его кто-то стал бы искать, чтобы достойно похоронить; вряд ли его единственный наследник – младший брат, сильно скучал по нему. Скорее справил тризну и более не печалился, думая о том, что пусть доспех и тело не нашли: так лучше, ведь ему не пришлось сожалеть о похороненном с братом доспехе³.       Может быть, действительно: всё, что не происходит, всё к лучшему?       Этайн рядом, она прекрасна, умна и ему хочется с ней говорить. Хочется слышать её голос, видеть её лицо.       Хочется быть с ней, хочется помогать ей: видеть, как она собирает коренья и травы, подавать ей суму для них, слышать, как она смеётся, видеть, как она улыбается и как пряди её волос падают на её столь прекрасное лицо.       И медленно, но верно, появлялся старый закон: в целительстве Этайн становилось все меньше магии, а все больше лишь её мастерства и знаний; тогда как в мастерстве того, кто более не отзовётся на имя, иное, чем Кир – в его ремеслах было все меньше искусства, сноровки и умений, а всё больше волшебства.⁴       Кто бы сказал ему, что чтобы познать настоящую христианскую истину, ему следует провалиться в Сид? Кто бы сказал ему, что чтобы понять божественную истину о любви, он должен полюбить дочь проклятого народа? Он бы рассмеялся в лицо этому предсказителю. Но, время течет, жизнь меняется. И вот, глядя на мир вокруг, он все больше понимает, что жизнь не является такой, какой он её считал.       Наконец, старые слова заезжего проповедника складываются узором в его голове: "Нужно помнить, что ты не тело, испытывающее опыт души, а душа, испытывающая опыт жизни в теле." Из чего следует, что какая разница, кто ты, или кто человек, которого ты любишь: он в любом случае душа: не важно, мужчина он или женщина, не важно – из потомков ли Евы или Лилит; из потомков ли Каина или же Авеля.       Это всё не важно. Важно лишь то, что пока ты можешь любить его – люби. В мире и без остальных проблем мало любви; поэтому, научись любить хотя бы кого-то одного. А уже после, ради него, полюби весь этот мир. Ведь он прекрасен и заслуживает любви – хотя бы потому, что вот, в нем есть человек, с которым твоя душа поёт. Иллюстрации: Битва https://ibb.co/zPcRCkh Этайн https://ibb.co/VV99pCK Авторов артов первого коллажа я не знаю. Во втором же коллаже использовались картины британских художников-прерафаэлитов.

Примечания

* Туат – одновременно, по мнениям исследователей мифов и единственное число от "племен богини Дану", так и должность правителя Сида – огороженного чарами участка земель, куда смертному просто так не пройти. В мифах оговорено, что пройти сквозь границу между мирами может либо человек находящийся в смертельной опасности, либо человек, от которого отказались все люди – как например младенец, отнесенный родителями умирать в лес. Есть даже мифы, основанные на данной категории попаданцев в мир эльфов: согласно ним, таких спасённых детей Туат делил между жителями, а спрос на подобное усыновление был огромен – по каким-то причинам, у чистокровных эльфов редко рождались дети. ¹основано на мифе об одном из учеников святого Патрика: тот, встретив дочь одного из правителя Сидов (наполовину являвшуюся человеком – её мать последовала в Сид за своим будущим мужем, не зная того, что он эльф. Далее, вступает в силу иной закон: человек, полюбивший магическое существо, может превратить это существо в человека, или же, сам стать тем же магическим существом: если чувства взаимные, и в зависимости от того, кто из них двоих больше любит – если человек, то быть им людьми. Если же эльф – будут эльфами. Мать девушки, по легенде, умерла при родах, не успев стать эльфом окончательно. Сама девушка являлась полукровкой, зная об этом, но никогда не видев людей: папа, опасавшийся родственников с другой стороны, способных отобрать свою внучку, как единственное, что осталось от их дочери, всячески оберегал. Так получилось, что она встретила проповедника, узнала о христианстве, и начала проповедовать этим приёмным детям (каким образом их вычислили неизвестно – согласно легендам, эти люди были неотличимы от эльфов и магией могли владеть на том же уровне). Все вместе, они совершили массовый исход из Сида, чуть было не спровоцировав войну приёмных родителей с когда-то отказавшимися от них биологическими: та самая девушка остановила своего отца и его войско надавив на больное место: ведь ее мать была человеком. Растроенные и обиженные родители вернулись к себе без них, навсегда изменив свою магическую защиту: нуждающийся в помощи человек больше никогда не мог выйти из Сида. ²порча. Банальный страх колдовства мог заставить людей того времени скрывать свое имя. Особенно, если говорить его приходится лесной ведьме проклятого народа. ³ многих рыцарей, погибших в момент обширного конфликта хоронили прямо в доспехах: старались успеть до того момента, как тело загниет. Погибших же в малых конфликтах подобная участь могла не ожидать – доспех могли снять, чтобы передать на починку или переплавку и, в последствии снова использовать. ⁴ Как уже было сказано выше: действует магический закон – кто в паре больше любит, судьбу того народа и получает их семья. Я подкрутил эту легенду – пусть они будут любить друг друга равноценно, пусть отныне не будут они ни людьми, ни данийцами:)