В чешуе форели

      Они сидели на трибунах, ожидая начало турнира, но Серсея почти не замечала всей этой суматохи. В иное время она бы взирала на всех свысока, с гордостью восседая в королевской ложе по праву невесты его милости, но после равнодушных замечаний от отца она чувствовала себя несчастной и одинокой как никогда прежде. Единственная радость, Джейме приехал на свадьбу угрюмого оленя, они даже смогли провести немного времени наедине, но этого было мало.       Брат был всецело на ее стороне, но противостоять Тайвину Ланнистеру не мог никто. Тем более тогда она осталась одна, не на фрейлин же ей рассчитывать? Глупые гусыни даже глаза на отца боялись поднять, не то что хоть мыслью ему возразить. А приказ Старого Льва был лаконичен — сблизиться с Лизой Талли и притянуть форелей ко львам. Да зачем им нужны какие-то рыбины?! Они львы с Утеса! Каким-то образом отцу стал известен ее разговор с рыжей форелью, наверняка, Ромельда рассказала, и ему не понравилось услышанное. Отец холодно и сдержанно сообщил ей, что недоволен ее поведением и что она должна выправить отношения с треклятой рыбой и сблизиться с ней! Она пыталась спорить, эта рыба станет женой сухаря Баратеона и будет заперта в Штормовом Пределе, зачем с ней сближаться? Но отец не стал ее слушать, отмахнулся и велел идти и исправлять ситуацию. Она не могла успокоиться полночи, так ей хотелось что-нибудь разбить или сделать еще что-нибудь столь же вопиющее, но что толку.       Она действительно попробовала подойти к форели, но чертова Талли была неуловима! Куда бы она ни пошла — да, м’леди была здесь, но уже ушла — и столкнулась с ней лишь под вечер на ужине, где совершенно неуместно было начинать что-то большее, чем легкая застольная беседа. Нет, Лиза Талли отвечала учтиво, поддерживала беседу, как подобает девице благородных кровей, но не могла же Серсея при всех завести разговор о треклятом чаепитии, тем более в присутствии этого истукана Баратеона. Кто другой мог бы и сдаться, но только не дочь дома Ланнистеров! Она все же загнала форель в угол, снова пригласив на чай, уже наедине, и убедилась, что Талли не сбежит по каким-то надуманным причинам. Лиза Талли спокойно и равнодушно смотрела на нее, пока Серсея, почти давясь словами, говорила, что ее слова были неверно истолкованы, что лорд Баратеон, разумеется, прекрасный выбор:       — Но вы понимаете, если бы Джейме не вступил в Гвардию тогда, вы могли бы стать его женой, а для сестры, конечно, ее брат лучше других мужчин, пока она не выйдет замуж.       — Не сомневаюсь, леди Серсея, ваш брат прекрасный мужчина, и кому как не вам это знать, — вот только кривая усмешка никак не вязалась с мирным тоном. Львица застыла, как кролик перед змеей. — Вы думали над моим вопросом, леди Серсея? Что для вас значит быть королевой?       Она глубоко вздохнула, успокаиваясь и улыбаясь в ответ. Конечно, она думала, вернее, она и без того знала, что значит быть королевой, но в преддверии чаепития с форелью, подобрала ответ, который той понравится и перетянет ее на сторону львов, коли отцу так уж этого хочется.       — Конечно же, мой долг помогать его милости в его делах и заботах, — она склонила голову, скрывая недовольное выражение лица. — И для меня будет честью подарить трону наследника и будущего короля.       — И что, по-вашему, заботит Роберта Баратеона? — она резко вскинула голову, удивленная вопросом. Лиза Талли смотрела ей в глаза без улыбки, напряженная и выжидающая.       — К-конечно, Драконий камень и последние Таргариены, — что еще могло волновать монарха в тот момент, когда оставались сопротивляющиеся ему военные силы и претендент на престол?       — Верно. Но неужели вы считаете его милость настолько ограниченным, что его не беспокоит ничего кроме флота Веларионов и Визериса Таргариена?       — Нет! — воскликнула она в ответ, еще не понимая, в какую ловушку угодила с разбега. — Конечно, его милость волнует положение дел в королевстве. После войны осталось столько незаживающих ран, его милость постоянно занимается восстановлением, начав с Королевской Гавани.       — Вы ведь совсем его не знаете, да? — Лиза Талли как будто сдулась, слегка сгорбившись в кресле, она не смотрела на Серсею, переведя взгляд куда-то вдаль. Когда же форель, наконец, снова взглянула на нее, львица вздрогнула. Она ожидала насмешки и превосходства, но голубые как небо глаза смотрели печально, словно знали что-то, что не знала, не видела она сама. Совсем как Мэгги-лягушка. Эта мысль заставила ее вздрогнуть и отодвинуться назад. — Поймите меня правильно, леди Серсея, я прекрасно понимаю необходимость браков по расчету, когда брачный союз скрепляет политический, создавая прочную основу для дальнейшего взаимодействия. Но я категорически против того, чтобы люди вступали в брак, не зная тех, кто предназначен им в супруги.       Они помолчали, Серсея не знала, что сказать и как отреагировать будет правильно, леди Лиза же собиралась то ли с духом, то ли с мыслями.       — Я понимаю, что увидеть мир таким, каков он есть, насильно, невозможно. Если человек не захочет, он не заметит даже самого очевидного, позволяя эмоциям и чувствам затмить рассудок, я видела это в Кейтилин довольно долго. Хоть она моя сестра и я люблю ее, не могу не признавать, что пока Брандон не покалечил на дуэли ее друга детства, Кэт отказывалась видеть его недостатки, сколько бы я на них ни указывала.       Брандон? Видимо, Брандон Старк, изначальный жених леди Кейтилин Талли, ныне Старк. Да, Серсея что-то слышала о нелепой дуэли и слухах, не была ли девица Талли слишком близка с этим таинственным другом и воспитанником отца — он, кажется, умер? Но при чем тут они?       — Я веду к тому, леди Серсея, что не уверена, видите ли вы за королем Робертом Баратеоном, первым этого имени и так далее по списку титулов обычного мужчину по имени Роберт. Его недостатки, его достоинства — как и у любого человека, у его милости хватает и первого, и второго. Почему он так горюет по леди Лианне, что снится ему ночами, кого он позовет к себе, если будет при смерти — все это можно узнать со временем, но только если дать себе труд познакомиться с его милостью как с человеком, а не как с королем.       — Вы говорите так, словно хорошо знаете лорда Баратеона, — Серсея нервно усмехнулась, пытаясь колкостью прикрыть внезапную неуверенность. Лиза Талли задела что-то в ней, глубоко в душе, да так, что отмахнуться не получается, даже если напомнить, что это слова безумной, порченной форели, девицы, которая заявилась в столицу без септы и свиты, а время проводит в основном с простолюдинами.       — Не так хорошо, как хотелось бы, но немного уже есть, — задумчиво отпила воды с апельсинами Талли. Стараясь сблизиться с речной леди, Серсея специально приказала принести ее любимую смесь воды и сока, так настойчиво отдающую крестьянством, что ей было плохо от одного взгляда на чашу. Задумавшись о женихе, Лиза Талли неожиданно светло и легко улыбнулась, будто ей и правда был приятен сухой и угрюмый мужчина, столь непохожий на брата-короля. — Достоинства и недостатки лорда Баратеона довольно гармоничны, как бы странно это не звучало.       — Да неужели? — побудила говорить, потому как самой стало интересно, что такого ценного можно разглядеть в младшем олене.       Звучало и правда странно, Талли утверждала, что недостатки Станниса Баратеона проистекали из его же достоинств. Что угрюмость — обратная сторона серьезности и ответственности, когда оставшийся сиротой юноша стал опорой для старшего брата и защитой и примером для младшего. Форель даже предлагала вспомнить ее собственного отца: как жестко и грозно он себя поставил по сравнению с добрым, но слабым лордом Титосом, и привел их дом к нынешнему величию. Резкость в суждениях объяснялась жизненным опытом — и правда довольно тяжелым, особенно время осады. Нетерпимость к чужим недостаткам сочеталась с высокими требованиями к самому себе, а занудство — с умом и трудолюбием. Конечно, обаяния и умения расположить к себе людей младшему оленю не хватало катастрофически, особенно на фоне Роберта, но так и второму не хватало большей сосредоточенности на приземленных, мирных делах, вроде подсчета медяков, коим его милость отказывался заниматься. С этой стороны на дополняющих друг друга родичей Серсея не смотрела.       — Довольно странно видеть их перебранки, когда его милость выдает одну унизительную фразу за другой, а лорд Баратеон скрежещет зубами так, что на другом конце зала слышно — и понимать, что они на самом деле друг другом дорожат. Просто один не думает, что говорит, не говоря того, что думает, а второй все принимает слишком близко к сердцу, изображая его отсутствие. Типичные мужчины.       Талли замолчала, пристально глядя на нее, будто ожидая, что она опровергнет слова форели, но Серсея тоже молчала: ей было о чем подумать, поэтому чаепитие они закончили в молчании. И последующие дни она изучала жениха, следуя совету и стараясь не думать о том, кто его дал. Не то чтобы у них с его милостью было много точек соприкосновения, у него свои, мужские заботы, дела страны, куда ей нет пути, но ведь Талли как-то вызнала столько всего про оленя? Серсея стала изредка вытаскивать короля на прогулки, слушала его нескончаемые байки про войну, охоту и турниры, но не могла понять, достаточно ли этого. Его милость определенно признавал ее красивой, обращался, как подобает с невестой, разве что несколько грубовато, но чаще всего казалось, что ему все равно, будет его невестой она или какая-нибудь усатая Селиса Флорент. Но ведь так не могло быть? Разве может мужчина остаться к ней равнодушен?       — Вон те гербы видите? Это марочные рыцари, бойцов, свирепее их, еще надо сыскать! Вот помнится… — зычный голос его милости ворвался в ее размышления. Король сидел на самом видном месте, оттеняя новобрачных, но самые почетные места подле монарха, где должен был сидеть и лорд Утеса Кастерли, были отданы «юному отряду», как их окрестил лорд Талли.       Младший брат короля, Ренли Баратеон, наследник Трезубца, Эдмар Талли, наследник Хайгардена, Уиллас Тирелл, и проклятый карлик, уродец ее дома — когда они успели спеться, Серсея не знала, точно не раньше, чем Джейме приехал и привез их позор, стало быть, с неделю назад. Прочие дети лордов отступали на второй план, зная свое место, лишь преданно поддерживая идеи основной четверки. И заводилой там была маленькая форель, достойный представитель своего дома.       Именно Эдмар Талли уговорил его милость позволить группе высокородных мальчишек сидеть возле короля на турнире, упросив поделиться опытом с будущим поколением. Роберт раздумывать особо не стал, детское восхищение понравилось ему еще, когда он им про битву на Трезубце рассказывал. Мейс Тирелл раздувался от гордости, что его наследник сидит подле нового монарха, его собственное, куда более дальнее, месторасположение его почти не расстраивало, помнит еще, как лорда Баратеона в осаде держал. Сам угрюмый олень на компанию взирал почти нормальным взглядом для любого другого — и удивительно благосклонным для него самого. Неужто брачная ночь так повлияла?       Одернув себя от недобрых мыслей — с форелью лучше перестраховаться и не думать о таком, пока она рядом — Серсея перевела взгляд на отца. Тайвина Ланнистера определенно обуревали противоречивые чувства: он всегда презирал младшего сына, убогого карлика, но сейчас именно Тирион сидел возле короля, по его левую руку, в высокородной компании — и был принят там как свой, равный. Не из страха перед отцом львом, вряд ли младший брат леди Лизы вообще знаком с концепцией страха, а потому что карлик был им интересен. Серсея не была дурой и видела, что все трое общаются с Тирионом без скрытого презрения и насмешки, напротив, почти по-дружески — и тоже разрывалась. После утренних нотаций ее безмерно радовало замешательство Тайвина, но и забыть хоть на секунду, что именно уродец отнял у нее мать, она не могла. Джейме же был просто рад за брата, и она молчала, зная, что стоит ей сказать что-то о карлике сейчас или тем паче сказать это ему, и близнец, половина ее души, осудит ее и лишит той единственной поддержки, что так нужна ей сейчас.       — Как вам турнир, леди Баратеон? — лицо новобрачной слегка исказилось, ей с ее лечебницей и прочими благодатями для крестьян определенно не по душе развлечение, приводящее к травмам, а то и смертям.       Во время перерыва она улучила момент и аккуратно влилась в окружение новой леди Штормового предела. Конечно, пред ней расступались все, кроме Маллистер и Уэнт, причем первая еще так пренебрежительно хмыкнула, но Серсее было не до нее. Она впервые видела столько благородных леди в окружении Лизы Талли, форель вечно якшалась с простонародьем, и нынешняя компания определенно была созвана ее отцом. Жаль, лорд Талли забыл про септу, вот уж кто точно нужен этой рыжей девице и ее подругам, хоть какая-то цепь. Серсее было сложно признавать зависть, но глядя на недовольное лицо септы Лавейн, она отчаянно желала такую же свободу.       — Видят Семеро, еще одна стычка — и я бы сама взялась за копье, — оповестила всех леди Сивилла. Джейн донесла, что кузина нынешнего лорда Сигарда стала компаньонкой леди Лизы несколько лет назад, и что ее отец определенно вздохнул с облегчением, потому что девица была несносной, и тот опасался, что не сможет выдать ее замуж без чьей-нибудь помощи. Что ж, он определенно был прав и даже леди Баратеон может не справиться с такой сложной задачей, как поиск той мужа.       — Я уже хотела сбежать, — откровенно призналась леди Лиза, будто не видела ничего неправильного в своей реакции, леди Шейра неодобрительно покачала головой. — И мне кажется, что милорд бы ко мне присоединился, такое бесполезное времяпрепровождение.       — Как вы сбежали вчера? — светским тоном осведомилась Серсея, желая удостовериться в самых диких слухах о свадьбе, которые ходили среди всех, от знати до черни. Как же, брат короля с женой в бегах от пьяных лордов! Она сама не сразу поверила, и от всей души пожалела, что отошла с братом и не видела фееричного провожания. Даже уверяли, что на пути погони слуги по просьбе леди Лизы расставили препятствия, и никто не смог дойти до покоев молодых.       — Ну, что вы, в комнаты мы прошествовали чинно, благообразно и благопристойно, да будут Семеро мне свидетелями, — хихикнула леди Баратеон, одной только шкодливой улыбкой подтверждая все слухи.       Леди, что те, кто помнил побег, что те, кто уже был слишком нетрезв, дружно поддержали ее, даже Серсея не удержалась от улыбки. Какая нелепица, представить угрюмого лорда Баратеона, бегущим от гостей, было так же сложно, как ее отца, смеющимся в голос. Впрочем, олени это добыча, для них побег свойственен.       — Какое богохульство! — весьма искренне возмутилась Джейн, мгновенно изменив атмосферу. Речные леди с такой скоростью сплотились вокруг леди Лизы, что собственная свита Серсеи лишь изумленно охнули. А Фарман продолжила. — Я, конечно, слышала, что вы не верите в богов, но так их оскорблять…       — Джейн! — в глубине души Серсея признавала, что до тона отца, которым можно сталь резать, ей далеко, но для оступившейся компаньонки и его хватило. В чем она вообще оскорбление узрела? — Достаточно.       — Я прошу прощения, если задела ваши чувства, леди Джейн, — спокойно извинилась леди Баратеон с тем чувством собственного достоинства, которого от нее в обычные дни не дождешься. — Однако смею заметить, что у вас неверные сведения, я верю в богов, очень даже.       Тема была исчерпана и беседу ловко увели в мирное и тихое русло восхищения доспехами участвовавших рыцарей, платьями дам, каким-то менестрелем, прибывшем из Пентоса — все, о чем полагается говорить благородным леди. И лишь ближе к вечеру, перед пиром Серсея невзначай уточнила, почему, веруя в богов, леди Лиза практически не посещает септу.       — Как я уже говорила, я верю в Семерых, — серьезно ответила леди Баратеон. — Но я не думаю, что им есть дело до наших проблем.       И величаво вплыла в зал, оставив львицу переваривать услышанное.