Белый лотос на чёрном мотоцикле

Чжао Чжулю тихонько открыл дверь, и вошёл в квартиру. Их квартиру, которую он купил для них обоих, чтобы жить здесь с тем, кто был для него дороже всех Вэней на свете вместе взятых. Когда он видел эту высокую, на первый взгляд нескладную фигуру, эти тонкие пальцы, ловко снующие над лентами бинтов, закрепляя повязки, эти полные кукольные губы под тонким носом с капризно вырезанными ноздрями, ему хотелось зацеловать всё это со всеми страстью и нежностью, на которые был способен. Для него отпрыск младшей ветви рода Вэней был как морок, как наваждение. Всё случилось, когда он поймал на себе впервые тот самый, бархатный карий взгляд огромных глаз, словно обнимающий со всех сторон. Поймал, и пропал. Вот был такой парень, Чжао Чжулю, и не стало. Он от этого взгляда до сих пор буквально деревенел, и в его паху сразу отзывалось на этот взгляд сладкой болью, хотя они жили уже три месяца вместе. О, сколько же пришлось ему стараться, чтобы кроме этого взгляда заполучить себе ещё и его хозяина! А когда он узнал, что может рассчитывать на него, как на союзника, то у него словно камень с души упал. У него ведь был приказ уничтожить всех Вэней, без разбору, главная ветвь семьи, или младшая. Но когда он понял, что ломится в открытые двери, признался Цюнлиню, для чего он здесь, и зачем работает личным шофёром Вэнь Жоханя. Так они и стали работать вместе для одной цели, а после и жить вместе. И каждая их близость заставляла у Чжулю трепетать каждую клеточку тела, и он искренне верил, что и его любимый испытывает то же самое. Хотел верить. И Цюнлинь не давал повода думать иначе. Пока Чжулю своими глазами не увидел, прийдя в больницу, какими жадными и полными тоски взглядами провожает его Линь-Линь доктора Вэй Усяня. В тот миг он почувствовал себя так, словно ему клинок в сердце воткнули, да ещё и провернули несколько раз. Чжулю тогда так и не подошёл к нему, а постарался испариться оттуда, словно его и не было. Он долго бродил по набережной реки, бездумно глядя на сильные быстрые струи. Бродил вот так до самого вечера, забросив Вэнь Цюнлиня в чёрный список телефона. Но потом пришёл к решению. Расстаться с любимым было выше его сил. И пускай сейчас тот его не любит, Чжулю сделает всё, чтобы со временем это поменялось. Он будет рядом столько, сколько будет нужно для того, чтобы завоевать сердце любимого, а когда это произойдёт, то и всё последующее время. И он даже не сомневался, что так и будет. Ведь он и так был готов отдать ему всё — дом, все счета в банках, ключи от своего сердца... И ключи от мотоцикла тоже. Лучше бы не давал! Потому что в день тех приснопамятных гонок, когда пострадал Лань Ванцзи, гонщиком, подрезавшим его был Вэнь Цюнлинь. Чжулю понял, что он хотел, чтобы травмы Ванцзи были смертельными, но тот отделался сравнительно легко, больше всего пострадали ноги, ударившиеся о железный столбик ограждения. И Чжао Чжулю даже думать себе запретил, зачем Цюнлиню это было нужно. Хотя, нет-нет, да и думалось. И понималось, что у Линь-Линя вышло по результату совсем не то, что хотелось, а совершенно наоборот. Чжао Чжулю, бывший командир десантного отряда, был богом маскировки. Он как никто умел сливаться с окружающим его фоном, несмотря на рост и мышцы, за что заработал себе в отряде позывной «Хамелеон». И он весьма часто бывал в клинике, где работал Цюнлинь, незаметно наблюдая и за ним, и за его окружением, используя для этого любую возможность. И в последний месяц перед аварией он частенько видел на парковке больницы чёрную «Ямаху» с синим цветком на переднем щитке, которая, как выяснилось, принадлежала брату главврача — Лань Ванцзи. Это был не тот байк, на котором он выступал на гонках, но тот был такой же. У Ванцзи был контракт с этой фирмой, и он был обязан везде и всегда ездить только на мотоциклах этой марки. Не то, чтобы он возражал, ему эти машины нравились и качеством, и техническими характеристиками. А тот синий цветок (горечавка, как Чжулю узнал потом), это было нечто вроде герба рода Лань, какой-то там символ, или вроде того. И когда Хамелеон несколько раз случайно пересёкся с ним в больничном коридоре, где как раз был доктор Вэй, он видел, насколько менялись глаза Ванцзи, когда он смотрел на Вэй Усяня. Чжулю сильно подозревал, что у него самого, когда он смотрит на Вэнь Цюнлиня, глаза бывают точно такими же. Он понял, что у Цюнлиня появился соперник, и порадовался этому, хотя сам доктор Вэй не обращал никакого внимания ни на того, ни на другого. Он вообще только на женщин смотрел, и поговаривали, крутил романы с весьма влиятельными дамами страны, шёпотом называя имена любовниц Вэй Усяня. Чжулю проверил, что из этих слухов правда, и не без удивления обнаружил, что довольно многое. Хотя, у всех этих романов был очень короткий век, ничего серьёзного. И в день, когда он обнаружил, что ключи от его байка пропали, и сопоставив даты, Чжулю с болью в сердце понял, для чего его любимому понадобились эти колёса. В тот день проводились гонки. А его любимый хотел, чтобы никогда Лань Ванцзи и Вэй Усянь даже в перспективе не должны были быть вместе. Ездить Цюнлинь выучился давно, и на мотоциклах ездил, как дышал. Хотя и всячески скрывался с этим от старшей сестры, боявшейся за него. Он вообще много чего скрывал, этот Цюнлинь. Чжулю всегда поражался, с каким удивительным талантом этот парень умел перевоплощаться в разные образы, то напуская на себя вид робкого и забитого заики, то мог стать таким обаятельным и отвязным красавцем, что сердце заходилось, глядя на него, и его хотелось вырвать из груди и положить к его ногам. А то мог и вообще превращаться в машину для убийств с пустым и мёртвым взглядом, да так что дрожь брала. Чжулю видел его таким на полигоне для стрельбищ, куда сам ездил, и его с собой брал. И он даже не хотел думать о том, кого Вэнь Нин представлял на месте мишеней, но полагал, что это был с каждым выстрелом новый человек. И судя по количеству прицельных попаданий, Чжулю также думал, что на месте такой мишени он не хотел бы быть. У его Цюнлиня было много различных претензий и к главной семейной ветви, и к некоторым другим людям, не из семьи. Чжулю видел и знал это, потому что его учили смотреть и видеть. Поменьше расспрашивать, побольше смотреть и слушать, и никогда не делать поспешных выводов. Тем более, что с актёрскими талантами Цюнлиня, расспросы Чжулю к нему привели бы к тому, что пришлось бы постоянно прикрывать собственную спину, причём от него же. А на это Чжулю не был готов. Пускай думает, что Хамелеон Чжао послушная ничего не подозревающая игрушка в его руках. Пусть. Ему пока что достаточно и того, что они живут вместе и он каждую ночь, овладевает этим прекрасным телом, одновременно гибким и сильным, которое в постели просто великолепно. Вот только одно условие было для секса с Цюнлинем обязательным — он должен был происходить без света. Чжулю не знал, кто поселил в нём страх перед соитиями на свету, но с первого же раза понял, что явно не был у него первым. Но кто им был, и был ли он один, об этом тоже не хотелось узнавать. И даже соблазн подсмотреть, не стесняется ли Линь-Линь каких-либо позорных меток на теле, он успешно в себе придушил. Много знаешь — плохо спишь, ещё одна прописная истина, призывающая не забивать себе голову ерундой, распыляясь на несущественные мелочи. Хотя, в то же время, Хамелеон был обучен, и не только службой, но и самой жизнью, никогда не ослаблять контроль ни над одной вещью, о которой знаешь, считая её мелочью, иначе она преподнесёт такой сюрприз, что в лучшем случае, будешь как Ванцзи зализывать раны, а в худшем... Ну, в худшем даже и хоронить будет нечего. Квартира встретила Чжулю темнотой и тишиной, и это насторожило. Они ведь за пару часов до этого созванивались, и Линь-Линь обещал быть дома, даже интересовался, что на ужин приготовить, но в квартире едой даже и не пахло, что тоже было странно. Чжулю, до этого имевший и вид, и намерения простого обывателя, вернувшегося с работы домой, неуловимо преобразился. Это уже не был обычный министерский шоферюга Чжао Чжулю. Вместо него, так и не зажгя свет, по квартире, каждую секунду готовый отразить нападение, бесшумно крался невидимка-Хамелеон с нунчаками в руках. Они сегодня должны были увидеться с Линь-Линем в окрестностях больницы, но не успел Чжулю заехать на парковку, как его срочно вызвал министр Вэнь, и он лишь успел заметить мелькнувший на одном из перекрёстков вишнёвый байк. Свой вишнёвый байк, и седока на нём, сидевшего так, словно он был продолжением быстрой и вёрткой машины, которая мелькнула и пропала. И если бы не намётанный глаз бывшего десантника, то и вовсе на глаза не попалась бы. А после, когда тот позвонил ему, они не могли ничего обсудить по телефону. Только кодовая фраза об ужине подразумевала, что они поговорят вечером. Хотя, Чжулю и от настоящего ужина бы не отказался, но сейчас все его мысли были не о еде. Он с детства обладал феноменом ночного зрения, и мог видеть в темноте предметы в окружении зеленоватых ореолов. Но для десантника эта особенность была подарком, позволявшим ему без ноктавизора на голове уверенно ходить в почти полной тьме. Именно этот дар природы дал ему увидеть скорченное тело на спальной кровати, лежавшее там в темноте. Быстро, но осторожно, буквально кожей впитывая посторонние звуки и движения, Хамелеон двинулся к собственной кровати, и включил настольную лампу, опасаясь увидеть худшее. Цюнлинь мгновенно закрыл руками глаза от резко ударившего по ним света. У Чжулю словно гора слетела с плеч. Жив! И, кажется, даже не ранен. Личина Хамелеона была сброшена, нунчаки скрылись под пиджаком. — Ты чего без света лежишь? — А что? — не отнимая ладоней от лица буркнул Цюнлинь, и его встречный вопрос из-под них прозвучал глухо. — Разве законом запрещается без света лежать? Он отнял руки от лица. Веки его были воспалёнными, лицо бледным, и задав вопрос, он хлюпнул носом. Заболел? Но покрасневшие глаза не блестели болезненным блеском, они смотрели твёрдо, жёстко, пусто... Как в тире. Он не глядя потянулся и выключил свет. А потом, уже в темноте, впился своими мягкими чудесными губами в губы Чжулю, и потянул с него пиджак.