Белый лотос на чёрном мотоцикле

Сичэнь завёл дядю в свой кабинет, крепко держа его за предплечье, чтобы тот не мог «случайно потеряться» по дороге, и силой усадив его, запер дверь, а потом прошёл мимо дяди, и с сожалением закрыл окно, из которого тянуло пряным запахом свежей весенней зелени, омытой дождём. А затем тщательно повернул жалюзи, окончательно отгораживая комнату от царившего снаружи мягкого весеннего вечера, и только потом включил свет. Внутри него вихрем клубились эмоции. Поведение дяди в палате брата переходило все границы пристойности, ещё похлеще чем скандальные фото Сичэня, целующегося с Мэн Яо, и не менее скандальные — Сичэня, волокущего в обнимку Цзян Чэна к своему автомобилю. Это последнее фото за ночь уже успело распространиться и по интернет-сети, и в жёлтой прессе, о чём Сичэня и уведомил дядя ещё утром. Лицо Ваньиня было прекрасно узнаваемо, причём анонимный папарацци нарочно подобрал кадр, где было видно, что он явно нетрезв. Это говорило о том, что техника этим папарацци была использована высочайшего класса. Ведь, хотя площадку возле выхода из бара буквально заливало светом сильных уличных фонарей, шансов в вечернее время сделать снимок, качественный настолько, чтобы можно было даже такие нюансы разобрать, при отсутствии профессиональной оптики не было. А это значило... Херню это значило. Это могло значить только то, что под него копают. И серьёзно так копают, учитывая то, что его сегодня предупредили о грядущей свыше проверке больницы. Вот только кто этот копатель, и с какой целью он копается, пытаясь опорочить лично Сичэня? Он сел за свой стол, положив на него локти, поиграл желваками, похрустел пальцами. На дядю, пыхтевшего словно кипящий чайник, он смотреть избегал, и видимо, устав ждать этого взгляда, Цижэнь заговорил первым: — Не желаешь ли ты объясниться, дорогой племянник? Как ты мог позволить себе так обращаться со своим родным дядей на глазах у посторонних? Это такова твоя месть за то, что я выслал этого Юньпинского бастарда из страны? Так он, насколько я знаю, уже утешился и думать о тебе забыл! А вот эта твоя попытка не пойми чего с этим Цзяном, это уже ни в какие ворота не лезет! Дважды попасть в объектив с разными мужчинами, да ещё в таких интимных ракурсах! Ты ещё скажи, что мстишь мне за тот приют, и за А-Ханя, так если это так, то это вообще некрасиво! Я столько лет жизни на вас обоих потратил, а вы на старости лет меня позорите! Вспомни хотя бы, какой пост занимает твой дядя! — Вот именно, — наконец-то вклинился Сичэнь в этот гневный монолог, — именно из-за Вашего поста скорее всего это всё и происходит, — он машинально взял в руки лежавший на столе поверх бумаг карандаш, и стал вертеть его в пальцах, — с завтрашнего дня в больнице будет министерская проверка, и мне весьма интересно, не А-Хань ли Ваш её на меня натравил? Цижэнь даже обомлел от такого предположения. Он с минуту сидел застывший, с округлившимся удивлённо ртом, и вытаращенными глазами, а потом заговорил: — Да как ты можешь его обвинять, неблагодарный мальчишка?! Да ты знаешь, что он сегодня тоже подвергся нападению папарацци, вот как раз недавно? Карандаш в дрогнувших пальцах Сичэня внезапно хрустнул, и переломился пополам. Так вот оно что! Но ведь тогда вырисовывается совсем другая картина! — Погодите-ка, дядя, так это выходит не под меня копают, а под Вас! Да и под Вашего Жоханя заодно. Цижэнь, услышав, как племянник вслух произносит полное имя его любовника, изменился в лице, и зашикал на него: — Тише ты! Не надо таких имён! У стен тоже бывают уши, а то и глаза. Где гарантии, что здесь такого нет? — О, боги! Дядя, — закатил глаза Сичэнь, — хочу напомнить, что в этих стенах уже столько раз произносилось имя Вэнь Жоханя, что я удивлён, как оно ещё не проступило золотыми надписями на стенах! И если с ним такое произошло, то где это было, раз для него это так опасно? Цижэнь ощетинился: — Ты не имеешь права устраивать своему дяде допросы! Я и так всю свою жизнь положил на вас обоих, неблагодарных наглецов! — Ну да, — вздохнул Сичэнь, — а то, что мы всегда знали, что дядя Вэнь это не просто дядя с дядиной работы, так это мы сами плохие, и знать этого были не должны. Дядя, мы уже давно не дети, если ты не заметил, и мне прекрасно известно о том, где вы оба встречаетесь. К чему этот цирк? — и помолчав в ожидании реакции полностью ошеломлённого дяди, продолжил: — Это было возле той квартиры? Вас видели вместе? Полностью деморализованный от этих откровений дядя покачал головой. — Нет, но к нему подскочили и засняли когда он отпирал дверь, и этого хватит, чтобы распространить информацию, что министр Вэнь, образец семейной добродетели, захаживает на тайную квартиру к... любовнице. Даже этого хватит! А если бы, не дай боги, все бы узнали правду! — Дядя, — Сичэнь поморщился, — ну что за бред! Если на снимке он у двери один, то в чём можно его обвинить? В том, что он на съёмное жильё пришёл? Да может он там рисует, или занимается музыкой, или вообще кунг-фу, чтобы никто не знал? Почему сразу любовник? И почему этот папарацци вздумал так откровенно снимать? Разве нельзя было поставить скрытую камеру? Да может это было только для того, чтобы напугать его? Ну, или лично Вас? Ну ладно меня снимали в... неловких ситуациях, но Вы! У вас обоих этого не было. Хотя, признаться, иначе как попытку давления это не расценить. У Вас есть соображения, кому это нужно? Цижэнь, сидевший как на иголках, с каждым словом племянника всё больше успокаивался, но после этого вопроса резко скис, и взгляд его стал непривычно затравленным. — Есть, — выдавил он из себя, — есть, только... — Что «только»? — усмехнулся Сичэнь. — Только боитесь, что «А-Хань» не одобрит, если Вы мне это скажете? Цижэнь опустил глаза. Сегодня явно всё было против него, и он ничего не мог поделать. Он был в отчаянии. А-Ханя он так и не увидел, зато увидел и услышал за сегодня столько всего, связанного со своими обоими племянниками и этими Юньмэнскими алкашами, что можно было помрачение ума получить. И как в этом разобраться? А-Хань... А-Хань сказал, что он вынужден теперь выяснять, кто снимал его самого, и чтобы Ци-эр не боялся ничего, потому что он настолько умён, что и сам справится, и чтобы со своим племянником он лично сам поговорил. Только в спокойных тонах. Спокойных! Разве можно было думать о спокойствии, если всё в душе то закипит от возмущения, то от страха и растерянности сожмётся в комочек? И кто расправит этот комочек? Неужели Сичэнь? Он открыл рот и пробормотал: — Я подозреваю кто это может быть, но если я скажу зачем он с тобой сделал то, что сделал, ты мне просто не поверишь, А-Хуань.

***

— Ну так и знал, что ты здесь застрял! Чё тут за вопли были? Резали кого-то? — в открытую дверь ВИП-палаты заглянул Цзян Ваньинь, и мгновенно нахмурился. — О! Цюнлинь, а ты что здесь делаешь без шапочки? Вэнь Нин испуганно покосился на него и быстренько натянул головной убор, пряча глаза. Вечно хмурый Ваньинь с глазами, словно рентгеновские лучи, вызывал у него боязнь до дрожи в коленках. И хотя ему сто раз говорил доктор Вэй, что брат только с виду сердитый, а на самом деле душа у него мягче пуха, только он эту мягкость постоянно прячет, Вэнь Нину всё равно было боязно. Он думал только, что если Ваньинь что-то и прячет, то как-то очень уж глубоко, и старался реаниматологу на глаза лишний раз не попадаться. И этому была ещё одна причина — Ваньинь, страстный собачник, подобно собакам буквально чуял исходящие от Цюнлиня волны адреналиновых эманаций, и никогда не упускал случая подразнить робкого парня. Медбрат уже закончил перевязку, поэтому быстренько собрал всё, что должен был забрать на металлический поднос, и опустив глаза, пошёл на выход. Когда проходил мимо Ваньиня, тот заставил его вздрогнуть неожиданным громким «Гав!», и Цюнлинь едва не выронил поднос с использованными повязками, антисептиками, пинцетами, ножницами и перевязочными материалами, но удержал его, и проглотив в горле комок, вышел вон, закрыв за собой дверь. За дверью парень в изнеможении прислонился к стене и устало закрыл глаза. Как же его вымотал сегодняшний день! Он усилием воли оторвал себя от стены и, оставив поднос в процедурной, тенью выскользнул на задний двор. Там он забился в самый тёмный угол и достав из кармашка телефон, набрал одному ему известный номер, и еле слышно, даже не заикаясь, пробормотал, когда ему ответили: — Алло, господин Сан? Я сделал всё, как было договорено. Да. Скинул Вам на почту. Оплата по договору? Да. Хорошо, буду ждать. Затем он набрал ещё один номер, и когда ему ответили, проговорил так же тихо: — Д-добрый вечер, Лю-гэ. Да. Да. Да. А ты? Да, буду в-вовремя, а ты когда будешь? Ага. П-понял.Что на ужин приготовить? Он покивал, как будто собеседник мог видеть его, завершил вызов, затем пряча телефон, убедился, что его никто не видел и не слышал, упрямо сжал губы, при этом бархатные глаза его стали жёсткими, он покачал головой и прошептал: — Если бы я только знал чем это обернётся, Сянь-гэгэ, — затем горько вздохнул, и ссутулившись неслышно скользнул обратно, в здание больницы. Его действительно никто не видел и не слышал.

***

— Не, ну пиздец, — Цзян Чэн с разрешения хозяина цапнул из блюда на столике Лань Чжаня мандарин, и привалившись к подоконнику, принялся его чистить, — прикиньте оба, я такой продираю глаза, а я у него дома, и над ухом твой дядька орёт! Лань Чжань и Вэй Ин на его кровати покатились со смеху. После того, как Цзян Чэна подвергли настырному допросу и по поводу того, где он ночевал, и по поводу весьма странного СМС, и особенно, по поводу того, почему это дядя Лань Чжаня обозвал их обоих с Ваньинем так... нелицеприятно, пришлось Цзян Чэну давать подробный отчёт. Прямо при пациенте. Поскольку предыдущий скандал тоже ведь был при нём. У Вэй Усяня после того, как он узнал, что Ванцзи тоже прошёл суровую школу приютских реалий, сразу возникло ощущение, словно он встретил давно потерянного человека, и он стал расспрашивать Ванцзи, когда тот там оказался. Тут-то и выяснилось, что ощущение было не случайным. Они и правда когда-то попали в один и тот же приют, и в одно и то же время. И разговорившись сейчас, вспомнили, как Лань Чжань однажды защитил там ослабевшего и искусанного собаками новичка, попавшего в приют прямо с улицы, от местных хулиганов, которые после того к нему уже не лезли. Усянь с тех пор ходил за Ванцзи хвостиком, и они были как братья, ведь Хуань был определён в другое заведение, не вместе с братом. А потом Лань Чжаня оттуда забрал дядя, и они больше не виделись. Ванцзи признался, что когда пришёл однажды в больницу к брату и увидел там доктора Вэя, то заподозрил, что это тот же самый отловленный на улице отощавший мальчуган с искусанными ногами. А придя в себя после операции, всё присматривался, тот ли это мальчик, ведь прошло больше двадцати лет, они оба выросли и изменились. Но спросить вот так в лоб было неловко, и он очень рад был узнать, что это и правда так. Усянь, понятно, не остался в долгу и рассказал, что долго переживал исчезновение своего друга, пока его не усыновили Цзяны. Да и потом время от времени вспоминал того мальчика, и жалел, что больше никогда с ним не увидится. Никто не видел, как молча скрипит зубами Цюнлинь, глядя на эти оживлённые переговоры. А потом пришёл Цзян Чэн, и буквально прогнал Вэнь Нина, как собачонку. Он сильно удивился, насколько переменилось общение брата и его пациента, и как водится, сперва набросился с руганью, но был подвергнут двойной атаке, и позорно капитулировал, поскольку в ходе перебранки оказалось, что у младшего Ланя и младшего Цзяна было больше общего, чем они думали. В частности, желание оградить Усяня от неприятностей. Тем более, что Ваньинь и правда не был злым, просто к Цюнлиню ничего хорошего не испытывал. Слишком уж размазнёй тот был на его взгляд, и так и подмывало его подкусить каждый раз, когда этот мямля попадался на глаза. И, кстати, это было ещё одной причиной их несогласий с Вэнь Цин. Хотя брат и сестра давно жили отдельно, она по-прежнему, как в детстве, была готова навалять любому за плохое отношение к брату, от кого бы оно ни исходило. Знал бы Ваньинь, чем чревато такое поведение, он бы сто раз подумал, связываться ли ему со старшей сестрой Вэнь Нина. Но он этого не знал, а потому с удовольствием, смеясь и брызгая мандариновым соком, на дружеской ноге рассказывал брату и его пациенту, что с ним случилось утром. — И я такой думаю, куда бы мне свалить, и понимаю, что некуда! А тут ещё в тубзик приломило после пива, ну я тогда уже совсем психанул. — Постой, дай угадаю, — перебил его Лань Чжань, — ты полез скандалить с дядей? — Да ладно, — глаза Усяня засверкали, — что, правда? С самим Цижэнем? — Пфр! — фыркнул Цзян Чэн. — Тоже мне, шишка на ровном месте! Да и что мне делать оставалось? Ждать, пока он меня в пол втопчет? Или пока я там уделаюсь, и лужу налью? Парочка на кровати опять прыснула, и Цзян Чэн у окна самодовольно заулыбался, и продолжил: — Вот я ему и сказал всё что думаю. И мне было пофиг, пускай думает что хочет. Усянь и Ванцзи переглянулись, и Ванцзи спросил: — А сам-то ты что теперь думаешь? Будешь злиться на моего брата? Ответом ему был долгий непередаваемый взгляд, а потом Ваньинь произнёс: — Усянь, ты здесь ещё долго? А то я домой сам поеду. Усянь понял, что брат хочет с ним поговорить, а потому посмотрел на Ванцзи, вздохнул, и сказал: — Ладно, тогда до завтра, Лань Чжань! Тот кивнул, тоже всё прекрасно понимая, угукнул, и протянул здоровую руку для прощания. Осторожно, помня о свежем ушибе, он пожал пальцы доктора, и откинулся на подушку, провожая взглядом двух названных братьев. А внутри струной пела радость — он наконец-то после того как нашёл Его, стал с Ним общаться! Спустя столько лет. Пускай даже и при таких обстоятельствах.

***

— Так и что ты правда думаешь теперь делать, А-Чэн? Они оба курили на заднем дворе больницы, в одних халатах, положив локти на перила и ёжась от сырого вечернего воздуха. Цзян Чэн задумчиво сделал затяжку, от этого кончик сигареты на мгновение вспыхнул ярче и тут же пригас, лишь тлея, но не потухая совсем. — А ты-то сам что делать думаешь? — спросил наконец. — Я ж помню, сколько ты его пытался искать. Ну, нашёл, доволен? — И ничего я и не пытался, — слабо возмутился Усянь. — Ага, ага, столько лет мне в уши жужжал — А-Чжань, А-Чжань! Ты что его и правда не узнал? — Нет, — Вэй Ин помотал головой, — у него была там другая фамилия, и когда отёки на лице опали, я подумал, что просто похож. Мало ли похожих людей, тем более, он вырос! Но согласись, он классный! — Ага, если не считать, что он племянник своего дяди! — хмыкнул Цзян Чэн. — Но так, потрындеть, вроде бы ничего, — он опять затянулся, выпустил дымную струю, и выдал: — Если честно, я раньше думал, что он просто выёбистый гондон. Усянь смущённо засмеялся и тоже сделал затяжку, а потом сказал: — Я тоже так думал, пока он не высказал сегодня своему дяде то, что думает, — он хмыкнул, и заметил: — А тяжёлый, однако, сегодня день у господина Ланя! Все ему только и знали, что высказывали то что думают. — Ничего, переживёт, — ухмыльнулся Ваньинь, — главное, это то что Сичэнь меня с работы не гонит, и то хорошо! И кофе он варит просто охуенный! — Чё, серьёзно? Он тебя кофе поил? О-о-о, вот это ты, братишка, попал! А скажи, он тебе нравится? Нравится, а? Вы с ним чем всю ночь занимались? Он был так оживлён, и подтрунивал над братом, будто ему снова стало шестнадцать. — Угомонись, извращенец! — Ваньинь ткнул его локтем под рёбра. — Чем, по-твоему, можно заниматься с пьяным полутрупом, с перегарным штыном? Вэй Ин расхохотался, а Цзян Чэн сначала покосился на него, потом фыркнул, и тоже залился смехом, поворачиваясь вокруг своей оси, а когда развернулся на 180°, замер, и смех застрял у него в горле. В двух шагах от них на них стоял и смотрел Сичэнь. Он был в халате, руки в карманах, а выражение лица было то, которое принято называть нечитаемым. И неизвестно, как давно уже он тут стоял. — Вот ты где, Ваньинь, — сказал он, когда тот к нему развернулся, — а я тебя искал. Усянь тоже развернулся к начальству, поспешно выбрасывая сигарету, а Цзян Чэн так и стоял с непотушенной сигаретой в руке. Стоял и почему-то думал, что брат за брата Лани тоже конечно порвут, но ни одного из них никогда нельзя было назвать размазнёй.