Джиген опустился на край большого обеденного стола.
Так получилось, что Внутренние Кары сами собрались на «внеплановое собрание»: в прохладном зале присутствовали Боро, Кодо и наломавшая дров в Конохе Дельта; Амадо затаился за углом в темноте коридора — мужчину выдавал стойкий запах табачного дыма и огонек сигареты.
И так взволнованный кромешными предчувствиями Ишшики не заметил его взгляда на себе, из-за чего возникло странное ощущение...
неправильности. Они почти всегда старались смотреть друг на друга при разговоре — это знак вежливости и
доверия... которое за пару месяцев превратилось в зыбкую тень.
Неужто лжеца все-таки терзают укоры совести?.. Если коллега не выходит на свет именно по этой причине, то Ооцуцки вполне удовлетворен.
В горле зазудели невыпущенные колкости.
Ох, ему отчаянно хотелось вдрызг разругаться с ним — да, пришелец не любит надрывать голос, задыхаться гневом, но, Боги, предвкушение выпуска всех эмоций, что годами висят в душе тяжеленной тучей и омрачают и без того жалкое существование, предвкушение хоть какой-нибудь определенности между ними, предвкушение
свободы и хотя бы словесной
мести мягко принуждали сбросить флегматичную личину и разбушеваться страшной бурей.
Может, он ни капельки не напугает готового к чему угодно Амадо, не заставит его дрожать или хотя бы нервно стучать пальцем по столу, однако
выскажется — не с целью внушить вину, сожаление... а ради удовлетворения старого желания
первым обнажить правду, которую они так усердно замалчивали по углам.
В любых отношениях всегда нужно
разговаривать: обсуждать проблемы, совместно копаться в неудобных темах — вероятно, соблюдая это золотое правило, Ишшики давно бы понял, что прячет изобретатель... и, плюс, заранее определил бы расхождения с Кагуей...
Жаль, в нем слишком мало смелости и слишком много гордости для совместного изучения «слабых мест»... Инопланетянину постоянно казалось, что во время этих диспутов он будет выглядеть глупо, ибо... придется произносить вслух то, что лучше бы осталось в нем, и полностью раскрывать свои слабости, что запредельно опасно и...
дико. Глава охотников обязан иметь стойкий имидж, куда не входит показ глубинных переживаний... даже для ближайших существ, от которых вроде бы и скрывать уже
нечего... Блять, даже если и нечего, он все равно будет тушеваться и копить неуверенность, пока она не сожрет его изнутри!
Он все еще на миссии. А на миссиях дóлжно сохранять спокойствие и здравый ум — проигнорируем тот факт, что и здесь Ишшики провалился... и, когда вошел с таинственным незнакомцем в пельменную осенним вечером, окончательно перечеркнул грядущую стабильность.
Но первые годы было правда весело...
Хм, месяц назад он думал, что оставил все обиды, дабы точно выиграть у Амадо...
Только бы продержаться до конца...
...
и в нем до сих пор болит надежда, что друг не причастен к предательству...
Урашики и Момошики когда-то прошли сквозь похожие страдания: они тоже не хотели верить, что существо, на которое они смело полагались в разрушающейся империи...
тихо «продалось» за силу — ну, это они так считали: детские сердца, не до конца оправившиеся от прошлых потерь и невзгод, не воспринимали жертву, на которую однорогий подписал их старшую сестру. Они бы потом сказали ему спасибо, пусть и возненавидели бы до конца дней...
Впрочем, Ишшики фиолетово — отец приказал беречь их, значит, методы не столь важны.
Дельта раздраженно опустилась на стул с противоположной стороны стола, как раз за его спиной, и самоуверенно заявила:
— Хокаге убью именно я, и никто другой.
— Я так не думаю, — вклинился Кодо.
Не боится попасть под ее горячую руку? Даже Джиген предпочитает промолчать в подобные моменты: Дельту рассердила неудача в Листе, следовательно, нужно дать девушке время остыть. — Ты решила потягаться с человеком, чья сила тебе не по зубам, поэтому настал момент, когда мне и Боро пора взяться за дело.
— Я ж сказала, что сама разберусь! — да-да, конечно. — Я не смогу спокойно спать, пока не прикончу этого ублюдка собственными руками!
Пришла его очередь приструнить ее.
— Хватит, Дельта, — привычно размеренно молвил пришелец, кратко глянув на блондинку через плечо. — Я уже сказал, что это задание переходит Кашину Коджи. Где он сейчас, кстати?..
Чужой недовольный взор резанул по затылку.
— Затаился в Конохе, — процедила девушка. — Скорее всего, наблюдает за Каваки, пока мы тут языками чешем, —
наблюдает?.. Но зачем? У них нет времени на такие бессмыслицы.
— Миссия состояла в том, чтобы как можно быстрее забрать Каваки из деревни, — правильно подметил Боро. — Чем он, черт возьми, там занимается? — было бы неплохо узнать...
— Я собиралась уничтожить весь Лист разом, чтобы вернуть Каваки домой до того, как они успеют наложить на него лапы, однако Коджи не позволил мне! Он сказал, что все должно... идти своим чередом, чтобы собрать побольше информации.
Ооцуцки украдкой посмотрел на мирно курящего Амадо и, не заглушив импульс поднять внезапное напряжение, с фальшивым вопросом флегматично промямлил:
—
«Побольше информации», говоришь?..
Изобретатель тактично сделал вид, что не обратил внимания.
Намек понят.
— Есть еще кое-что! — прервала воцарившуюся мрачность Дельта.
Как вовремя... Он даже благодарен ей. — Карма! Помимо тебя и Каваки, Джиген... ею владеет
еще один человек!
— Что?.. — после секундного ступора высек Ишшики.
Она хоть понимает, чего несет?..
— Еще одна Карма? — тоже изумился Кодо. — Мы ведь исследовали Хокаге после смерти Момошики, и на его теле не было Печати...
Девушка поспешила исправить:
— Я говорю не о нем, а о
его сыне... Боруто Узумаки.
— Боруто? — переспросил Боро. — Ты уверена?
— Абсолютно.
—
Боруто Узумаки... сын Хокаге... — скорее, для себя вслух повторил инопланетянин.
— Вдобавок я заметила, что Кармы Боруто и Каваки
резонируют друг с другом, усиливая способности своих носителей. Потому сомнений нет: это —
настоящая Карма.
Настоящая Карма, что взаимодействует с его вторым Сосудом...
Старший ребенок Хокаге наделен Печатью совершенного варианта, внутри которой прячется
тот, благодаря кому и происходит резонанс...
Теперь ясна причина нескончаемой мигрени на протяжении четырех месяцев...
Так в голове не гудело уже три тысячи лет. Удивительно, что он не узнал эту навязчивую боль...
Губы мягко растянула...
радость, неожиданно задышавшая в груди.
Это не сон? Не галлюцинации из-за усталости? Не выдача желаемого за реальное?.. Ему правда не кажется?..
Сенсоры сами начали искать знакомые вибрации... и осторожно натыкались на них... точнее,
на него: скрытого под миллиардами слоев иных мощных энергий, за гранью темноты души Сосуда...
где-то во внутреннем измерении — наверняка бесцветном и холодном.
Секундная встреча в зале собраний охотников была
далеко не случайна... будто Боги пожелали свести их вновь.
И вот... они опять
вместе.
Ишшики никогда не думал, что новость о Момошики может настолько бурно осчастливить его... а уж тем более —
новость о том, что этот ушлёпок жив.
Какие неожиданные известия...
Чертов Момошики!.. Наверное, уже успел пару раз оставить на грани смерти его Сосуд!
Бокал наполнился багровым вином — темнота создавала впечатление, что туда налита кровь. У Джигена редко возникала такая ассоциация, но почему-то сейчас мозг нарочно подсовывал обманку.
А ведь в молодости правда были случаи, когда приходилось ее пить... Сидишь мирно на встрече, а у тебя вместо вина... чья-то кровь.
Пить резко расхотелось, и он недовольно отставил бокал, заключающий в тонкое стекло желтый свет единственной свечи в темном зале, где Внутренние «заседали» утром.
С ним явно опять что-то не то, если настроение испоганилось...
в миллионный раз за день. Более того, ему вновь не спалось...
Подперев щеку кулаком, он задумчиво прикрыл веки.
Похоже, минута спокойствия истекает — в коридоре слышались шаги, по которым можно было легко узнать Амадо.
Ишшики решил «наступить», довольно тихо бросив:
— Снова взял привычку засиживаться до ночи? — добавлять громкости нет надобности, так как эхо сделает свое дело.
— Быстро ты вычислил меня, —
вообще-то Ооцуцки вычислял его десять лет... Коллега зашел в зал и опустился на стул напротив.
Они даже не могли взглянуть друг на друга.
Докатились.
К удивлению, изобретателю первому надоела напряженная тишина, и он потянулся за чужим бокалом:
— Ты не будешь? —
вежливый предатель попался. Когда инопланетянин отрицательно покачал головой, тот забрал вино.
— Не побрезгуешь?
— Туда же яд не насыпан, — как-то самоуверенно ответил Амадо и начал пить.
Уж лучше бы был насыпан. Через полминуты заметив на себе долгий, пустой взгляд, он все-таки остановился: — Чего ты?
Джиген зачем-то пытался рассмотреть его глаза за очками, но в больших ярко-оранжевых стеклах отражался лишь огонек свечи да бледная, мертвецкая физиономия.
— Не обращай внимания...
Второй мужчина поднял бокал на уровень очей, как будто закрываясь, и выдал:
— Я тут подумал... а может,
ты уже состоялся, как личность? Достиг своего пика, и все такое...
Что он имеет ввиду?..
Секундная растерянность защемила сердце, и пришелец с большим трудом проговорил:
— Ты называешь мое нынешнее положение
пиком личности? Или положение прошлых четырех лет? Прошлых одиннадцати лет? — конец фразы обожгла медленно подступающая к горлу язвительность. — Ты прекрасно все знаешь. Зачем говорить подобные... — Джиген возмущенно нахмурился, — ...глупости?
— Ты отклоняешься от темы.
— То есть апатичное настроение, регулярные фазы мании, равнодушие и ненависть к себе, постоянный страх смерти — это, по-твоему,
пик? — упорно продолжал он. Пусть Амадо поймет, что лучше не стараться поменять его мнение. —
Унизительное существование в чужом мире — тоже пик?
— Знакомство со мной входит в твой список унижений?
Внезапный вопрос выбил из Ооцуцки обманчиво легкий смешок, вызванный черной вспышкой обиды. В голове отчаянно зашептала идея, что поедала мысли еще утром:
они могут начать выяснение отношений. Прямо сейчас. Нужно лишь... переступить незримую черту
другой откровенности или выждать, когда коллега сам нарушит границы. Если изобретатель продолжит развивать нынешнюю тему, то «боевые действия» развернутся довольно быстро: они оба не вспыльчивы, однако это может послужить поводом разойтись на полную.
Может, Амадо и пытается вывести его на что-нибудь импульсивное?..
Пронзительный взгляд напомнил, что от него терпеливо ждут ответа.
Бессильно вздохнув, Ишшики решил не поддерживать провокацию:
— Нет, —
хотя бы искренне... но нечто унизительное в их отношениях все же есть:
ложь.
Тщательно скрываемая, едкая, разрушительная
ложь, и, соглашаясь на
игру, затеянную ближайшим другом, мужчина стал ее заложником. Фактически, он опять позволил приставить нож к своей шее — всему виной чистый интерес и несколько высокомерное желание в конце-концов показать, что он выше, он умнее, он опаснее и он
не может проиграть не просто какому-то землянину, а тому, кто видел его слабости, тому, о ком он знает много и одновременно ничего конкретного, тому, кто изучил его с головы до пят, тому, кто возомнил себя...
способным обхитрить высшее создание.
Назревает не обыденная физическая схватка, а нечто более масштабное и сложное, — все-таки...
на арене существа, умеющие читать друг друга. Конечно, предательство нанесет душе какой-то урон, но грандиозность грядущей битвы заклеит раны.
...авантюризм — точно последний гвоздь в гробу Джигена.
Боги, он так полагается на остатки внутреннего стержня... Проклятье... снова дурная самонадеянность под маской уверенности... снова он обманывает себя...
Однако победа обязательна. Плевать на цену! Даже если придется раз и навсегда убить в себе умение доверять.
Следующий вопрос уколол еще сильнее:
— Вдруг
там... нет будущего? — лучше бы молчал,
но нет! Это же Амадо.
— Если Момошики вернулся, то
не все потеряно.
— Я не про него, — ужасно учтиво разъяснил изобретатель.
Словно с дитём говорит. — Ты прожил здесь три тысячи лет. Вдумайся: целых три тысячелетия! И, думаешь, Земля не повлияла на тебя? Ты вернешься домой, однако не сможешь вернуться к прежней жизни, потому что клан наверняка изменился...
и ты — тоже.
Знатно напугал. Вау.
— Я обычно приспосабливаюсь.
— А как же
апатичное настроение, регулярные фазы мании, равнодушие и ненависть к себе, постоянный страх смерти? К ним приспособишься? — в его словах отсутствовали злая ирония и яд: они подозрительно более походили на...
высказывание беспокойства.
— Не сомневайся во мне, — нарочно фыркнул Джиген, заглушив рябь тревоги, что раздалась в груди. — Три тысячи лет справлялся как-нибудь...
—
Еще три тысячи не потянешь.
Коллега, кажется, забыл, с кем рядом находится... либо у него редчайшее обострение откровений.
Воин устало выдохнул, и сбоку раздалось:
— Знаешь... хранитель храма Кагуи сказал мне, что я никогда...
никогда не смогу понять тебя и сколько бы я не пытался не придавать значения разности в менталитете, сколько бы не мерил нас одной величиной, сколько бы не закрывал глаза на отличия... все равно однажды придется назвать вещи своими именами.
— И-и-и?.. — тусклый голос обледенел обидой: уже ясно, что скажет мужчина.
— Со временем я понял, что... в его словах
есть доля правды. И, как прогрессивный человек, я
не хотел бы ее признавать...
Выдержка треснула, и Джиген повысил тон, чуть вздернув подбородок:
— «Не хотел бы»?..
Стараясь сбить напряжение, Амадо правой рукой протер глаза под очками и продолжил вынужденно пялиться в черный коридор.
Ничего-ничего — он тоже обязательно попадется в собственную ловушку.
— Естественно, не хотел бы... Мы прожили вместе одиннадцать лет, а подобные сроки
кое-что означают, между прочим, однако... тебе похер, ибо... ты бредишь иным.
— Это упрек?
— Это попытка вразумить.
— «Цени, что имеешь» — это ты хочешь донести?
Слишком... — инопланетянин покрутил ладонью в воздухе, подбирая выражение.
— Слишком
по-земному, да?
Да. Для существа с высшими целями —
да.
Между
человеком и амацубито только что была проведена жирная алая черта.
Умение решать уравнения не ставит их на один пьедестал.
Разговоры о сложных вещах не ставят их на один пьедестал.
И даже случайное совпадение мнений о жизни не ставит их на один пьедестал.
Амадо все еще в прямом смысле
приземленный... после всех услышанных невероятных историй, после увиденных чудес из чужого мира... Мозгами он может понять и впитать любые данные... но не способен принять и прочувствовать стремления Джигена.
Потаенные надежды на полное взаимопонимание рассыпались прахом. Не следовало ждать чуда... а он зачем-то уперто продолжал верить в скрытного, интригующего человека. Себе же хуже сделал.
Ооцуцки
другие. Они особенные, непохожие на остальных. Они воины, космические завоеватели, посланники истинной божественной воли...
и убийцы.
Ишшики воспитан в любви к родине, и он будет тянуться к ней до конца, ибо...
лишь там его ждут.
***
Подбородок соскользнул с ладони Кудокутен, и она чуть не упала носом на широкую мраморную перегородку балкона, о которую опиралась локтями. Сонливость, витающая в душном воздухе, пыталась вынудить отправиться в постель, но тысячи и тысячи тревожных предчувствий постоянно пожирали друг друга, оставляя в усталом рассудке хаос, не дающий сомкнуть глаз.
Графиня помассировала пальцами виски: пейзаж безлунной летней ночи ничуточки не ослаблял докучающее напряжение. Не помогал и шум деревьев, чьи пышные верхушки доставали до балкончика: можно было сесть на корточки, протянуть руку и дотронуться до прохладных гладких листочков.
Спальня выходила на соединенный с густой лесной чащей сад, а не на Столицу, поэтому ненавистный город не мозолил глаза пестрыми огнями и не раздражал гудением, — она слышала лишь умиротворенный шелест и хищное рычание собственных мыслей, видела лишь темно-изумрудные кроны, испещряющие небольшую гору до неострой верхушки, и таинственную мглу между ветками и стволами, что, не стесняясь, приглашала ее потеряться меж деревьев.
Раньше госпожа терпеть не могла роскошный вид на гору, ибо в нем было что-то...
отдаленно пугающее — сейчас же только лес хоть как-то успокаивает и не навеивает болезненные воспоминания...
Все-таки три тысячи лет назад...
Бозацу выбрал отличное поместье. Кудо, в принципе, не сомневалась в его вкусе и любви к удобствам. Покойный муж будто знал, что способно утихомирить ее в будущем, и выбрал дом, который сможет стать надежным укрытием. И после всех потрясений, горестей и смертей Доку правда ощущала безопасность и стабильность
только здесь.
Из-за жары пришлось распахнуть белый шелковый халат —
вообще-то ночью температура должна понижаться, однако даже на приличном расстоянии от города и возле леса стояла ужасная духота.
Ха, в былые времена воздух начинал шкворчать из-за гнева или раздражения Тарине...
— На что же
ты так злишься?.. — едва слышно промямлила женщина, бесполезно надеясь на ехидный ответ...
— Я похож на обозленного? — внезапно донеслось сзади.
Кудокутен испугалась спокойной, слегка недоуменной реплики, быстро запахнула халат и, сложив руки на груди, обернулась, стараясь унять сердцебиение: возле стеклянной двери в спальню стоял разодетый в черное праздничное кимоно и серую хакаму Митеширо, равнодушно смотря на практически голую женщину Ринне Шаринганом, привычно широко раскрытым во лбу, — она всегда терялась, куда глядеть: на черную повязку, под которой раньше благородно сверкали Джоганы, или на лоб?
Графиня не удержалась и закатила глаза.
Чувствует себя, как дома, сучье отродье.
— Зачем Вы пришли? — ее блеклая строгость не пристыдила мужчину. — Да еще и в столь поздний час... — ждать извинений заведомо напрасно.
Бывший Нидайме-сама оперся спиной о мраморную стену, разумеется, дабы охладиться, и, оглянув ее устрашающим рубиновым оком, с маленькой кривой улыбкой молвил:
— Хотел удостовериться, что все нормально, —
ой, какой заботливый!
— Удостоверились? — с ледяной язвительностью вскинула тонкую бровь Кудо и заправила за уши прямые перламутровые локоны.
Ооцуцки неопределенно покачал головой — на красивое точеное лицо опустились смутные тени.
До сих пор бесит, что он выглядит молодо...
Она прекрасно понимала причину ночного визита: завтра...
знаменательный день, и им следует подготовиться, ведь
второй попытки не будет.
Клан оттягивал
революцию слишком долго, и вот...
час настал.
Завтра сдохнет либо повстанческая коалиция Столицы... либо
Император.
Пора исполнить мечту предков и друзей... подарить детям свободу.
Хоть не своим, так чужим...
Медленно, но верно на протяжении тысячелетий в гостиных и кабинетах королевских дворцов ковалось восстание, дабы претворить его в жизнь пришлось дочери аристократов, удачно приближенных к Совету и семье Первого Наместника. Кудокутен никогда не думала, что именно ей придется взяться за великое дело Хаттошики-доно, Бозацу, Тарине и Никко, даже когда выходила замуж за главную фигуру на «шахматной доске»
Конечно... было бы глупо делать все в одиночку — пришлось прибегнуть к помощи с юности ненавистного ей Митеширо. На удивление, они сработались, а старые обиды отодвинулись на задний план. Вдобавок прошлый Нидайме много лет вынашивал план мести за своих близких и не отказался от возможности размазать черепушку Нефритового по площадной плитке, пусть и... Доку часто замечала огонек страха в его ухмылках и зажатых движениях, —
безглазое существо выдают мимика и жесты, однако мужчина забывал об этом рядом с ней. Он словно...
правда доверился суровой графине. Возможно, теплые отношения образовались только из-за взаимного чувства долга и понимания, что им уже
нечего терять.
Мужчина подошел к перегородке и уперся ладонями в мрамор, хмуро наблюдая за шепчущим лесом.
— Сто лет назад я и помыслить не мог, что подниму бунт вместе с тобой... Думаю...
Хаттошики гордился бы своей невесткой, — она только что получила
искренний комплимент от Митеширо... впервые за тысячелетия знакомства... плюс, с упоминанием покойного Шодая, что удваивает ценность приглушенных слов. — Из глупого подростка, который из-за ярости вызвал меня на поединок, ты выросла в настоящего воина. Ты достойно выдержала каждый удар судьбы, чтобы дожить до сегодняшнего дня.
Они с Митеширо похожи в какой-то мере... Оба потеряли свои семьи и любимых, терпели несправедливость и боль, грезили местью...
— Можно нескромный вопрос? — наконец-то расслабилась графиня и тоже повернулась к горе: с ее стороны доносилось мягкое уханье сов.
— Прошу.
— Что удержало Вас в земном мире?.. Многие считали, что Вы совершите самоубийство, но-о-о... — Кудо остановилась, зная, что ее поняли.
— Меня сохранила боязнь разочаровать всех, кто наблюдает
с Небес: не для того они умирали за мою...
мерзкую душу, — ей всегда казалось, что мужчине было глубоко похер на жертвы других... — Пришло время отдать им должок.
Сила духа Митеширо воистину непоколебима и колоссальна, каким бы отбитым отморозком он не был. Вполне вероятно, что он просто сошел с ума от идеи возмездия и шесть тысяч лет существовал только за счет нее, упертости и воспоминаний... Поражает и тот факт, что он не сломался при всех испытанных муках, пройденных босиком адов и
ранимости.
Кудокутен достаточно стрессоустойчивая, поэтому смесь тревожного ожидания сына и скорби по Бозацу и Никко постепенно истлела. В случае с бывшим Наместником ситуация кардинально разная: Митеширо имеет ужасно чувствительный нрав и неумело скрывает это, однако его бесконечные мучения заметны невооруженным глазом. Очевидно, в прошлом мужчину сильно потрепало — вследствие прочность нервов ухудшилась, отразившись на нынешнем моральном состоянии: он наверняка постоянно перегружен виной, нагнетаемой картинками из памяти. И, наблюдая за его поведением после гибели господина Хаттошики, госпожа радовалась, что легко отделалась.
Однажды она даже хотела попроситься «погулять» в голове странного Ооцуцки —
ради научных целей, естественно, но непонятный страх не разрешил.
— Главное закончить дела до возвращения Момо... — пробурчал себе под нос мужчина.
Им очень повезло, что принц отправился на миссию, открыв им шикарную возможность устроить переворот. Кудо и Митеширо специально не начинали, пока Момошики находился дома: это нетактично и небезопасно. Они не могли допустить, дабы с
последним золотым ребенком стряслось что-нибудь непоправимое.
Юноша должен прибыть уже в
новую Столицу...
Графиня будто невзначай поинтересовалась:
— Какой дресс-код на завтра?
—
Красное, Кудокутен-химе.
Все красное.
***
Далеко-далеко от Земли...
В великой Столице... их уже не ждут.
Но...
Где-то за гранью Вселенной...
Где-то за гранью всех известных и неизвестных измерений...
Вот там... именно там...
...там их ждут.
...там на них надеются.
— конец первого сезона —
