rebellion

честно говоря, у минхёна было счастливое детство: он ел мороженое с друзьями на площадке, катался на велосипеде по улицам, иногда приносил двойки со школы, но его никогда не ругали за оценки. у него были друзья, с которыми они чудили разное, были самыми обычными подростками и проживали свою самую обычную беззаботную жизнь. в таких друзьях числился и ли донхёк, парнишка, живущий в самом последнем доме вниз по переулку. он отличался своим остроумием, энергичностью, немного вьющимися волосами и лицом, полным родинок. донхёк мало кому нравился из-за своей прямолинейности, его не полюбили учителя в школе, но минхён его любил. в смысле, как друга. у донхёка были все те качества, которые отсутствовали у минхёна, и они тем самым дополняли друг друга. донхёк был не лучшим другом — скорее просто хорошим, но тем, кого не хотелось бы потерять. минхён не хотел. он винил себя каждый день, каждую минуту, каждую секунду, будет и дальше это делать. он жалел, что поздно вечером, после уроков, шёл через ту улицу, происходящее на которой разрушило абсолютно всё, а в частности — донхёка. чехол с гитарой привычно бил его по спине, минхён быстрым шагом шёл домой, шипел от холода, немного злился, что пропустил свою остановку и теперь нужно петлять назад. сквозь наушники с не очень хорошим звуком он смог услышать крики, исходящие из-за угла дома, что на перекрёстке. людей в такое время было совсем мало — минхён приостановился, уже вырисовывая в уме всяких убийц и маньяков. но крики были скорее отчаянными, нежели агрессивными, а когда среди них прозвучало отчётливое донхёково «отойдите от него!», минхён сорвался так, что позабыл о своих страхах. за углом не было убийц и маньяков. за углом был встревоженным донхёк и его старший брат. минхён видел его всего несколько раз — донхёк неохотно познакомил их и потом старался, чтобы минхён не пересекался с сонхёком. минхён не хотел тогда лезть не в своё дело, но интерес брал верх. оказалось, что у сонхёка были проблемы с наркотиками, он употреблял довольно длительное время, чем доставлял проблемы всей семье, и больше всего от этого страдал донхёк. он не раз стучал к минхёну в дверь с глазами полными слёз и умолял пустить переночевать. «дома находиться невозможно». спустя какое-то время, месяца через четыре, донхёк сообщил, что сонхёк согласился пройти лечение в реабилитационном центре. минхён ещё никогда не видел донхёка таким счастливым. да, он всегда был весёлым, активным, а ещё очень сильным внутри. но счастливым — кажется, никогда. улыбка не сходила с его лица после того дня, «наконец-то это всё закончилось». но, как оказалось, всё только начиналось, и в тот вечер по их району выли сирены, выл донхёк, когда его брата, заломив руки, вели к полицейской машине. донхёк кричал, умолял, падал на колени, сдирал кожу с ног об жёсткий асфальт и пачкал руки городской пылью; его никто не слушал. минхён тенью стоял рядом и не мог сказать ни слова, что-то внутри не пускало его к донхёку — хотя бы подойти, хотя бы утешить, довести до дома. он не смог — трусливо сбежал, оставляя друга позади. донхёк к нему больше не приходил, а на пороге появились представители из полиции. мама перед их приходом завела минхёна к себе в спальню и, усадив на кровать, объяснила, что нужно говорить, а что — нет. — можешь рассказать им всё, что знаешь о сонхёке. но ни в коем случае не пытайся защитить, он тот ещё позорник семьи, – мама говорила строго, словно прочитала всю конституцию за ночь и заучила нужные фразы. — пусть получит по заслугам. — ты себя слышишь, мам?! – минхён не может поверить своим ушам и вскакивает с кровати. — сонхёк-хён уже прошёл реабилитацию, он сидел взаперти с врачами не один месяц. ему просто нужна была помощь! он не мог… снова в это ввязаться. — не мог? – хмыкает мать. — таких, как он, не исправят ни одни больницы. так что перестань говорить о том, чего сам не знаешь. сонхёку же будет лучше, если этим займутся правоохранительные органы. и минхён ей почему-то верит. так ведь действительно будет лучше? мама ведь больше знает о жизни, она не может ошибаться. и минхён встает на её сторону, полностью забывая о возможных последствиях для семьи донхёка и самого донхёка; забывая, что его слова могут поменять чужие судьбы, развернуть их совсем в другую сторону. в его голове только слова мамы, он повторяет их, как молитву. скорее всего, именно в тот момент минхён и взрослеет. / минхён не может смотреть на донхёка, быстро-быстро мотает головой, пытается прогнать его изображение перед собой, открывает глаза, прекрасно понимая, что донхёк никуда не денется. донхёк не страшный, нет — наоборот, он так сильно похорошел с их последней встречи, заметно вырос, только во взгляде какая-то беспросветная тьма; донхёк — машина времени, его прошлое, которое минхён так тщательно пытался закопать и больше к нему не возвращаться. минхён не может заметить его перекрашенные в тёплый русый волосы, появившееся еле заметные веснушки, немного впалые щеки (может, после какой-то диеты); в донхёке сейчас только те события, что всё ещё болезненно ноют где-то там у минхёна в сердце. — ну что, рассказывай. – донхёк вальяжно откидывается на скамейку; говорит спокойно, сдерживает себя, но минхёну кажется, что ещё секунда — и он взорвётся. — как дела, что нового, минхён? минхён стойко молчит — донхёк пришёл сюда явно не для того, чтобы узнать о последних новостях из жизни бывшего друга. и минхён терпеливо ждёт, когда донхёк закончит эту театральную сценку и перейдёт к делу. и минхён всё так же терпеливо, без лишнего звука выслушает его, наверное, даже глазом не моргнёт, если ему прилетит кулак в лицо — перед донхёком он виноват на всю жизнь. они сохраняют это молчание, оно обоим им нужно. — моего брата больше нет, – роняет донхёк спустя несколько минут, так, словно они разговаривают о погоде или повседневных вещах. — скончался в тюрьме, сердечный приступ. здоровье и так было не в порядке, а там ему не оказали вовремя помощь. — мне жаль. — ты поэтому не рассказал правду следствию? потому что тебе жаль? — мне было шестнадцать, донхёк. – минхён закуривает, ему сложно это слушать. — я был ещё подростком, за меня тогда приняли решение. — вот именно, что тебе уже было шестнадцать, минхён. у тебя уже была своя голова на плечах. – донхёк начинает мелко дрожать, у него и куртки с собой нет. — ты знал, что сонхёка просто подставили. ты даже не пытался хоть как-то исправить ситуацию, понимая, что твой голос был значим. потому что это не касалось твоей семьи и непосредственно тебя. и тебе было плевать. минхён снова крепко-крепко зажмуривается, снова пытается заглушить мыслями слова донхёка. у него в данный момент нет никакой защиты, он не может оправдать свои действия, а если попробует, то будет выглядеть ещё более жалким. — прошло пять лет, минхён, а мне всё ещё снятся кошмары. – донхёк поднимается на ноги с явным намерением уйти отсюда, но потом тормозит, словно раздумывает, и подходит почти вплотную к минхёну. — и теперь ты смог понять, каково это: когда тебе никто не верит, ни единая душа. всех интересуют кричащие заголовки, сенсации, ни о какой правде и речь идти не может. вот только в твоём случае обошлось простыми сплетнями, без полиции в квартире и безвылазных переговоров со следователями. здесь уже сработали либо мой проёб, либо моя жалость к тебе. донхёк уходит бесшумно, так, что минхён не сразу это понимает; он остается один на один с собой, забытой донхёком маской и своей уже открытой раной, что вот-вот должна была зажить, затянуться, но её нарочно расковыряли и оставили кровоточить. / о донхёке теперь напоминает всё, хотя больше они с ним не видятся, иногда кажется, что он — всего лишь иллюзия, и у минхёна просто беды с головой. но нет, вот его маска валяется у минхёна на столе — он зачем-то её забрал. донхёк и в той картине, и в персонаже компьютерной игры, в мимо проходящем незнакомце, в мыслях, когда минхён всего-навсего принимает душ или готовит еду. становится не по себе от осознания, что донхёк действительно может быть где-то рядом, как, оказывается, и раньше был. вот только никто из минхёнового окружения человека по имени ли донхёк не знает, и минхён тратит около двух часов на то, чтобы наконец найти его в списке студентов факультета журналистики, второй курс. их специальности в одном кампусе, но что раньше, что сейчас – минхён донхёка не видит. а может, это донхёк делает так, чтобы их пути не пересекались. на улице февраль-месяц. сознание начинает медленно стирать былые события с памяти, словно штриховать карандашом (так, что при желании их можно разглядеть), когда минхён вдруг видит донхёка на очередной вечеринке. донхёк его тоже видит: более того, так же, как и тогда, смотрит непрерывно, специально, снова играет; сидит на музыкальной колонке, по-детски болтает ногами в воздухе и держит соджу в руках. преследует, нарочно напоминает о себе, ноет в сердце. минхён как-то смелеет, провокативно допивает свою бутылку, точно так же не отводя взгляда. а потом оставляет её на столе и возвращается к компании, с которой пришёл. хочется показать, что ничего не заботит: он танцует, смеётся (иногда фальшиво), курит, общается и старается наслаждаться временем. но донхёк, кажется, ему не верит. сегодня он какой-то совершенно спокойный, даже безразличный, сидит на этой колонке чуть ли не целый вечер и продолжает вливать в себя алкоголь. он тоже пришёл с друзьями: его кто-то одёргивает, ему что-то говорят. мысленно донхёк же совершенно один, весь в себе, где-то там, на своей планете. он пьёт непозволительно много, и спустя какое-то время отводит взгляд от минхёна, чтобы уйти. минхёна не особо интересует, куда тот отлучился, но проходит пять минут, десять, все пятнадцать, когда он всё же начинает переживать, хоть и не хочет признаваться в этом самому себе. минхён приходит в себя, когда чувствует холод на своей футболке — салли, однокурсница, проливает на него свой напиток. пальцы неприятно липнут к пятну, салли искренне извиняется, и минхён сбегает в уборную. минхён как раз стряхивает капли воды с рук, когда из крайней кабинки картинно вываливается донхёк; по бледным губам, тяжёлому дыханию и немного неровной походке стаёт понятно, что того тошнило. и даже в таком состоянии донхёк испепеляет взглядом. минхён молча наблюдает за тем, как донхёк пытается умыть лицо, мокрой ладонью зачёсывает волосы назад, ставит руки по бокам от раковины, всё так же глубоко вдыхая. и минхён не выдерживает, когда тот просто припадает к стене плечом, с трудом держась на ногах: — может, тебе помочь? донхёк не отвечает. смотрит на себя в зеркало, облизывает сухие губы, снова умывает лицо. — себе помоги. даже в такой ситуации донхёк умудряется выпускать шипы, как у розы, и колоть, когда нужно. и минхён принципиально собирается уйти, потому что зачем протягивать руку человеку, который мечтает спрыгнуть с обрыва, ведь так? но не успевает: донхёк оседает на пол, его тело пробивает дрожь, он обнимает себя руками, кажется, что вот-вот заплачет. минхён подлетает, помогает подняться и забрасывает к себе на спину, чтобы унести на улицу, на свежий воздух; просит донхёка немного подождать, и позже набрасывает куртку на его плечи, кутаясь в свою тоже. — я вызову такси, хорошо? донхёк уже никак не сопротивляется, кивает и вопросительно выгибает бровь, когда минхён с ним же садится в машину. «ты вряд ли дойдёшь самостоятельно». донхёк называет адрес, минхён мысленно отмечает, что живёт не так уж далеко от жилья донхёка. квартира у донхёка уютная, не то, что у минхёна: тут повсюду растения, свет мягко рассеивается и в воздухе пахнет мятным печеньем, что ли. донхёку не становится плохо ни в такси, ни сейчас. он валится на кровать, начинает равномерно дышать и прикрывает глаза. минхён понимает, что на этом его миссия заканчивается, возвращается в коридор и сразу же слышит, как донхёк говорит: — прости. он продолжает лежать, уже открыв глаза, смотрит прямо в потолок и говорит словно в пустоту, поэтому минхён ссылается на то, что ему послышалось, и отворачивается. но донхёк повторяет. а потом снова, снова и снова. внезапно захлёбывается слезами и так отчаянно плачет, что минхён не на шутку пугается, садится на кровать рядом и теряется. донхёк, вероятно, всё ещё немного пьян, минхён не уверен. но тот так искренне шепчет извинения, словно наконец смог оторвать от сердца, словно позже их кто-то отберёт. донхёк ничего больше не говорит, не шепчет, просто утыкается носом в одеяло и глотает слёзы. он не хочет дать минхёну уйти потому что, кажется, только сейчас способен сказать то, что давно хотел, но не может — слёзы волнами сносят его намерения. — донхёк, мы обязательно поговорим, – минхён не врёт, — когда ты успокоишься, поспишь, будешь чувствовать себя лучше. я выслушаю тебя. он без слов даёт понять, что согласен. минхён накрывает его одеялом, потом идёт на кухню, наливает стакан воды, находит напиток от похмелья в крошечной аптечке и делает всё это так аккуратно, чтобы не разрушить хрупкую атмосферу сейчас в квартире. сделай одно лишнее движение — и уже будет не так. минхён уходит только тогда, когда донхёк окончательно засыпает; перед этим оставляет записку со своим номером, пусть даже донхёк явно знает, как с ним связаться. а сам бежит домой, падает на кровать и, как донхёк, укутывается в одеяло. ему страшно. он не знает, что услышит завтра, его пугали даже сегодняшние извинения, потому что извиняться должен явно не донхёк. всего час назад тот открылся перед ним, доверился, хоть сейчас они, по сути, никто. они ни черта друг о друге не знают, их связывает лишь ноющее прошлое. минхён несколько лет вынашивает свои извинения, а донхёк вот так просто взял и опередил его. минхён даже знать не хочет, сколько всего пережил донхёк, потому что это в очередной раз напомнит о собственной ошибке. больше всего хочется, чтобы завтра не наступило.