rebellion

донхёк не звонит и не пишет ни на следующий день, ни через неделю; минхён вздрагивает от каждого пришедшего уведомления на телефон. наверное, этого и стоило ожидать: донхёк утром просыпается с отсутствием воспоминаний в голове, небрежно кидает записку с номером телефона в мусорку, даже не удосуживаясь узнать, откуда она. у минхёна в голове вырисовывается ещё один вариант: донхёк помнит абсолютно всё, скидывает свои действия на алкоголь и забывает ту ночь как страшный сон. по сути, минхёну это только на руку — страх разговора между ними двумя никуда не исчезает, вот только чувство чего-то незавершённого, недосказанного явно мешает жить. и тревожит всё больше с каждым днём. однажды он даже, кажется, видит донхёка в конце длинного кампусовского коридора – эту походку ни с чьей не спутаешь. но донхёк испаряется спустя пару секунд, заворачивая в аудиторию. может, тогда минхён потерял шанс? хотя даже если бы донхёк стоял прямо перед ним, весь во внимании и без намерений куда-то уходить, минхён бы всё равно не смог заговорить. твёрдое решение пойти к донхёку домой (номера ведь нет) появляется тогда, когда маска джокера ярким пятном привлекает к себе внимание; минхён в это время лежит на кровати, раскинув конечности, в домашних очках и жуёт хлопья. он смотрел какой-то дурацкий сериал, почти не вникая в сюжет, а потом почему-то засмотрелся на маску, что так же нетронуто лежала на письменном столе. «ты такой же трус, как и раньше, ли минхён». чем больше он об этом думает, тем больше злится. и как только минхён подрывается с кровати, ища одежду, выключая недосмотренный сериал, — звонит донхёк. минхён задерживает дыхание и поднимает трубку. — привет, занят? – слышится с той стороны; у донхёка голос совсем заспанный. и после отрицательного ответа продолжает: — придёшь ко мне? у нас есть одно незавершённое дело. / в этот раз донхёкова квартира пропитана запахом стирального порошка и жареных овощей. сам донхёк стоит в домашних шортах, с кухонным полотенцем на плече и поправляет растрёпанные волосы. — я решил приготовить что-то поесть, ты, надеюсь, ещё не ужинал? – неловко смеётся донхёк, когда они идут на кухню. минхёну не хочется признаваться, что последних несколько дней он питается одними лишь закусками, поэтому просто молча мотает головой. — хорошо. донхёк бегает у плиты, что-то себе шепчет, лазит по кухонным ящикам и всё это выглядит уютно, мило, по-домашнему, но не для минхёна. это какая-то красивая картинка, которой донхёк, скорее всего, тоже пытается оттянуть время и скрыть свою нервозность, но вечное покусывание ногтей и еле заметное дрожание рук его выдают с поличным. минхён чувствует себя не в своей тарелке, словно он не из этой оперы, персонаж из совершенно другого сценария; но тем не менее терпеливо ждёт. перед ним ставят большую тарелку лапши с овощами, и аппетит, перебитый безвкусными хлопьями, снова возвращается. донхёк что-то лепечет о готовке, пока они едят, молчит, потом снова находит отдалённые темы для разговора и так по кругу. а когда заканчивается лапша — снова воцаряется молчание. донхёк мнется, перебирает пальцы, поднимает взгляд только когда минхён мягко улыбается. «не торопись, я буду здесь столько, сколько нужно». — мне сегодня снова снился кошмар, – начинает он, смотря за спину минхёна, в окно. — я не хотел тебе звонить после той ночи, хоть и помнил каждое сказанное слово. жил всю неделю с надеждой, что ты всё забудешь. минхён хмыкает. «такое забудешь». — злился, что ты тогда мне помог, был весь такой заботливый, даже зная, как я тебя ненавидел. а потом сегодняшний кошмар, после которого я плакал около часа. – до минхёна доходит, что тогда донхёк был не заспанный, а напуганный. потерянный, разбитый, не мог собрать себя вновь по кусочкам. — мне не помогает никакая терапия, хоть прошло столько лет. я никогда не хотел избавиться от кошмаров так сильно, как сегодня. минхёну почему-то внезапно становится так больно за донхёка, он сжимает кулаки под столом, зажмуривает глаза, слушает, когда донхёк продолжает: — прошлое нужно отпустить, так ведь? его не пережить снова, оно прошло. и пока я этого не сделаю — не смогу жить нормальной жизнью. донхёк не на шутку пугается, когда слышит чужой сдавленный всхлип — минхён сидит, опустив голову и размазывает по щекам слёзы; он плачет уже довольно долго, но конкретно сейчас не может полностью контролировать свои эмоции. донхёк аккуратно касается его лица большими пальцами, вытирает влагу под глазами, перетягиваясь через весь стол и мягко спрашивает, почему тот плачет. — я жалею, что тогда меня не было рядом. — минхён, нет, послушай, – тем самым заставляет его поднять голову, — именно поэтому я тебе позвонил. потому что ты не должен корить себя. так, видимо, должно было случиться, и предотвратить ситуацию могла только наша семья, но даже им было всё равно. проблематичный ребёнок, что доставляет одни только головные боли, мама даже на похоронах не плакала. минхён успокаивается (минутная слабость), хочется покурить, но здесь почему-то не может — тонкие, но въевшиеся в стены запахи квартиры (а, может, самого донхёка) заставляют чувствовать себя лучше, словно он на ароматерапии. и горькие сигареты сюда уж точно не вписываются. минхён слушает короткий рассказ о сонхёке, о людях, что чуть ли не каждый день приходили к ним домой с требованием вернуть крупную сумму денег, даже когда сам сонхёк проходил реабилитацию. паззл складывается воедино: его подставили заслуженно (хотя минхён даже мысленно боится это признавать). у донхёка не дрожат голос, пальцы, не бегает взгляд, нет запинок — он ведёт себя так, будто в тысячный раз рассказывает эту историю. словно читая мысли минхёна говорит, что о его семье и болезненном прошлом никто не знает, даже друзья. возможно, донхёк повторяет это в тысячный раз себе. получается, что минхён — единственный человек, перед которым донхёк может раскаяться. — я просто хочу, чтобы мы оба отпустили произошедшее, – слышит минхён, когда они стоят у распахнутого окна; он всё же курит, а донхёк сидит рядом на подоконнике, отодвинув небольшой вазон (господи, сколько же их здесь). — мне хочется знать тебя не как минхёна из прошлого, а как минхёна из настоящего. намного важнее то, как ты поступаешь сейчас. на лице минхёна появляется лёгкая ухмылка, когда он протягивает мизинец. — ли донхёк, будешь моим другом? ему искренне улыбаются в ответ. / — я терпеть не могу примитивизм. минхён отвлекается от висящей перед ним картины, пестрящей, кажется, всеми существующими цветами мира, и которую он только что сверлил взглядом минуты две, хотя от такого обилия всего уже по-настоящему начинали болеть глаза. они находятся на какой-то малоизвестной выставке — донхёк пригласил его. картины минхёна с самого начала не впечатлили, но донхёк с неподдельным интересом разглядывал каждую, и минхён, как хороший друг (он надеется), ходил рядом, убеждая себя, что всё не так уж и плохо. — я тоже. на свежем воздухе намного лучше, по крайней мере, проходит головная боль. в противовес тем художественным работам закат апрельской весны разливается по небу персиком с лавандой. минхён любит закаты как несчастный романтик, до такой степени, что готов смотреть на них часами, и очень жаль, что в его распоряжении есть всего несколько минут. — зачем мы смотрели на примитивизм, если ты его не любишь? – говорит он, когда они спускаются по тротуару вниз. — я выбрал самую первую выставку, что попалась в поиске, – пожимает плечами донхёк и сразу же отвечает на возможный последующий вопрос: — мне просто хотелось куда сходить с тобой, нужен был повод. минхён недоверчиво хмурится и выпускает сигаретный дым изо рта. — последних месяца три мы видимся что с поводом, что без. ты серьёзно? донхёк снова жмёт плечами, его это ни капельки не смущает. за те года отсутствия контакта минхён позабыл, какой донхёк, на самом деле, простой (только в хорошем смысле). он всё так же говорит то, что думает и не волнуется о реакции других на прямоту. они действительно в последнее время видятся непозволительно часто, так, что скоро минхён должен будет переехать в квартиру друга, если ещё не — у минхёна уже есть там своя зубная щётка, полотенце и баночка любимого пива в холодильнике. если честно, минхён не понимает, что между ними: возможно, они вместе пытаются наверстать упущенное время и вспомнить, как были близки, изучают друг друга заново, вкусы, предпочтения, навыки, черты характера; вечера пролетают незаметно за разговорами обо всём на свете — их иногда не хватает. минхён не припомнит ни одного дня, когда он уставал от донхёка. с другой стороны джено с юкхеем безобидно шутят, что минхён втрескался, и что самое интересное — минхён не подтверждает и не отрицает. остаток дня по традиции проходит за просмотром недавно вышедшего нашумевшего фильма, с чипсами и газировкой под боком. когда до самого раннего будильника остается шесть часов, донхёк всё же выключает ноутбук. сон в одной кровати становится привычным делом, хотя минхён не раз говорил, что может лечь на диване, если донхёку некомфортно и тесно, на что донхёк крутил пальцем у виска и убеждал, что всё в порядке. в комнате ещё совсем глубокая тьма, когда минхён просыпается от крика. пару секунд уходит на то, чтобы похлопать себя по щекам и хоть немного проснуться. рядом донхёк, который проснулся от своего же крика, но не может остановить поток слёз и до боли в пальцах сжимать одеяло. — донхёк? – мягко касается его плеча. за всё это время у донхёка не было ночных кошмаров, поэтому минхён сам немного сконфужен и растерян. донхёк просто мотает головой, словно всё нормально, забей, но сам разбит, как хрустальная ваза, брошенная на пол со всей злости — такую даже лучшие мастера не спасут. минхён может только заключить в объятия и гладить по спине, пока ему выдыхают горячим воздухом куда-то в ключицы. утешительные слова почему-то сейчас не приходят в голову, хочется всего-навсего ограничить, абстрагировать донхёка от всего плохого. заснуть получается только тогда, когда его дыхание становится равномерным. утром все волнующие вопросы словно зависают в воздухе, но никто не осмеливается их затронуть. минхён в ускоренном темпе собирается, пока донхёк греет руки о чашку с кофе (счастливчик, ему сегодня в универ к обеду). минхён спиной чувствует, что за каждым его движением следят. но донхёк не говорит, не реагирует — делает ровным счётом ничего, даже когда минхён, собранный (но ещё не обутый) стоит у косяка кухонной двери. тишина кажется более тяжелой и громкой, чем до этого. выходить нужно минут через пять, дабы не опоздать, и минхён надеется, что этого времени ему хватит. — я думаю, нам лучше не общаться какое-то время. донхёк, до этого клевавший носом (с уже остывшим кофе), резко поднимает голову и непонимающе смотрит. — что ты имеешь в виду? — мне кажется, – минхён приваливается плечом к стене, — что из-за меня тебе становится только хуже. я — обличие твоего прошлого, и сколько бы мы не общались, ты всё равно не сможешь воспринимать меня, как просто нового друга. тебе больно каждый раз, как ты на меня смотришь, и, возможно, кошмары будут мучать тебя ещё чаще. я успокаивал тебя этой ночью, даже не подозревая, что сам могу быть причиной твоих проблем. грудь донхёка начинает быстро вздыматься — он злится; сжимает челюсть, хмурит брови, и в его голове явно собираются сотни фраз, сотни слов, поток которых он сейчас не остановит. и они зальют всё пространство огненной лавой сжимающей обиды вперемешку с раздражённостью. но он, почему-то, бросает лишь нервное «ты опаздываешь, уходи». и минхён не уверен, что ему позволено сюда вернуться. минхён думает об утреннем разговоре весь день и почему-то не может подойти к донхёку, что стоит в холле кампуса несколькими часами позже. донхёк прекрасно его видит, но всё так же отводит взгляд и неискренне смеется над шуткой приятеля. минхён знает, что донхёк слушает не джэёна (или джинёна?), а свои мысли. на протяжении дня они больше не видятся. слова джено эхом производятся в голове. тот молча выслушивает минхёна, когда они идут в небольшую кондитерскую после пар и задает вопросы только тогда, когда теряет нить истории (всё-таки о своём прошлом минхён редко говорил). джено не просит рассказать больше, и ему благодарны. текст с недостающими частями наконец складывается, и джено советует просто поговорить. «поверь, разговор в этом мире решает многое. но ты выбрал неподходящее время». минхён тогда вздохнул, мол, для разговоров ещё рано, донхёк ещё наверняка дуется. и джено отвечает, что на месте донхёка сделал бы то же самое. — я мудак? – это получается как-то удивлённо. до минхёна доходит только во время презентации, которую он сейчас у себя в комнате делает на завтрашний семинар. минхён, с гнездом на голове, подпрыгивающий со стула и не способный закрыть рот от удивления. со стороны выглядит смешно, но минхёну смеяться не хочется. — я мудак! и накидывает на себя ветровку, чтобы минутами спустя идти по немного ветреной улице. им срочно нужно поговорить. дверь в донхёкову квартиру почему-то открыта, и минхён начинает не по-детски волноваться. но донхёк, собирающий рюкзак, быстро находится у себя в комнате. — ты куда-то уходишь? – аккуратно спрашивает минхён, чем заставляет обратить на себя внимание. донхёк сначала удивлённо смотрит на него, а позже наигранно улыбается. — нет, уходишь отсюда ты. закрывает замок рюкзака, протягивает его минхёну. — здесь все твои вещи, коих, конечно, было не много, но мне всё же удалось насобирать целый рюкзак! и почему-то именно сейчас минхёну больше всего на свете хочется смеяться.