Элисса из "Старых вязов"

Так странно: ее никто не будил. Ни хлопоты прислуги, ни стоны измученной головной болью и жаром Элис, ни шаги отца, который, по обыкновению, время от времени задумчиво расхаживал по кабинету. Дом погрузился в непроницаемую тишину. Беатрис прислушалась, пытаясь уловить хоть один звук. Ти-ши-на. Она открыла глаза. В комнате все плыло в легкой синеватой дымке ранних рассветных часов, и все предметы казались слегка прозрачными, будто устланными невесомым тюлем. Беатрис пошевелилась: ее тело было скованно, сдавленно, спина и шея неприятно затекли, она еле смогла подняться на ноги. Это была далеко не первая ночь, когда она спала в кресле, дежуря возле постели больной Элис. Беатрис практически не отходила от сестры и всегда была готова сменить ее сорочку, обтереть ее уксусом, намочить очередное полотенце и наложить его на лоб, поднести лекарство, иными словами, выполнить в любое время любой каприз, какой только может быть у больной. Последние дни Беатрис спала дурно, часто вскакивала среди ночи, чтобы облегчить муки сестры, но в эту ночь Элис не звала ее тихо в бреду, не просыпалась с криком от вызванных жаром кошмаров, и Беатрис даже не заметила, как провалилась в глубокий сон и проспала всю ночь. «Неужели Элис пошла на поправку?» — подумала она. Боясь ненароком разбудить сестру, она бесшумно на цыпочках подкралась к ее постели. Постель оказалась пуста. Более того, она была совершенно холодной, значит, Элис встала уже давно, возможно, даже посреди ночи. Мысль о том, что болезнь отступила от Элис перестала казаться убедительной. Скорее, на фоне жара с ней случился приступ лунатизма, как и предупреждал доктор Поуп. Недолго думая, Беатрис выбежала из спальни и помчалась по коридору к лестнице. Ее страшила мысль, что Элис могла упасть со ступеней и что-либо себе повредить. Но ни в коридоре, ни на лестнице, ни подле нее сестры не было. Беатрис спустилась: ни на кухне, ни в столовой не было никакого движения — видимо, Беатрис встала неприлично рано для барышни, даже слуги еще спали. Эта неподвижность во всем доме пугала еще больше: «Если бы Элис встала, она бы непременно подняла кого-нибудь из прислуги, чтобы натопили и приготовили завтрак. Где Элис?!» Беатрис заглянула в библиотеку, столовую, в каждую гостиную, на кухню, но никого, кроме мерно сопящего на лавке слуги не нашла. Обойти весь дом, заглянуть в каждую комнату быстро в одиночку было совершенно невозможно, а ведь еще оставался сад и подъезд к поместью с его многочисленными дорожками, плутавшими между вязами — нельзя было исключать того, что в приступе лунатизма Элис могла и покинуть дом. Беатрис подергала висевшие в главном холле сонетки, провозглашая новый день, и флигель для прислуги тут же зашумел, точно рой потревоженных пчел. Уже через пять минут стали стягиваться заспанные горничные с забранными кое-как волосами, позевывавшие мальчишки-лакеи, ворчавшие кухарки и бранящиеся конюшие, и лишь один дворецкий вышел непринужденно, как будто давно уже был на ногах. Увидев, что они подходят к ней, Беатрис немедля сказала: «Мисс Элис пропала. Обыщите всю территорию «Старых вязов», все подсобные помещения и комнаты для гостей на первом этаже. Двое-трое из вас пойдут со мной осматривать второй этаж. Вы, — Беатрис кивнула дворецкому, — оставайтесь здесь и, если кто-то еще подойдет, скажите, чтоб подключался к поискам. Если кто-то найдет мисс Элис или какую-либо зацепку, вы также, — она снова выразительно посмотрела на дворецкого, — сообщите об этом немедленно мне. Нельзя терять ни минуты!» Не успела Беатрис договорить, как все бросились врассыпную на поиски пропавшей барышни. А Беатрис вместе с двумя горничными стремглав поднялась по лестнице. Они заглядывали в каждую комнату, а в каждой комнате проверяли, закрыты ли окна, но каждая из них оказывалась пустой и без следов недавнего присутствия. «Странно, что весь этот шум, что я подняла, до сих пор не разбудил отца. Ему точно нужно сообщить, что Элис пропала», — большими шагами Беатрис направилась к двери отцовской спальни и громко постучала в нее. Но ответа не получила. Она постучала снова, еще более громко и более продолжительно. За дверью — ни звука. Она похлопала по двери ладонью и крикнула: «Папа, Элис пропала!» Напрасно. Тогда Беатрис, осторожно приоткрыв дверь, проскользнула в отцовскую спальню и ахнула, когда отца в ней тоже не оказалось. Она знала, что отец мог работать в кабинете допоздна, но он никогда не засиживался там до утра. И все же, проскочив всю спальню, тревожная, она распахнула смежную дверь, ведшую в кабинет. В следующий миг пробудившиеся ото сна «Старые вязы» содрогнулись от истошного, протяжного, мучительного вопля Беатрис. Горничные через весь коридор, из других комнат бросились к ней, и их восклицания лишь дополнили нарастающую, леденящую кровь полифонию. Прислуга, только что разбежавшаяся по всему поместью, поспешила, галдя, наверх и устроила столпотворение у дверей кабинета мистера Эшфилда. Перед глазами Беатрис, двух горничных и всех тех, кто мог через это столпотворение протиснуться, предстали огромные бурые пятна, словно зловещие тени, отбрасываемые бездыханным, окоченевшим, неестественно изогнутым на стуле телом Арчибальда Эшфилда с перерезанным горлом и распростершейся на полу Элис, чьи руки, ступни, сорочка и лицо были измазаны кровью, хотя на ней не было видимых повреждений. Касаясь ее пальцев, лежал огромный кухонный нож. — Нечего здесь смотреть! Нечего смотреть! — крикнула Беатрис, сама не отводя взгляд от увиденной сцены. Ошеломленные слуги едва могли отвернуться и не торопились уходить, пока Беатрис в очередной раз не гаркнула, топнув ногой: — Убирайтесь в коридор! Проваливайте! Оставьте меня одну! — нехотя, прислуга покинула кабинет мертвого хозяина и его спальню, но все равно продолжала толпиться в коридоре и перешептываться. Беатрис подошла к сестре и услышала, что та глубоко и очень медленно дышала. Элис нашлась. Элис была жива. Но это не очень успокоило Беатрис. Отец! Кто мог его убить? Да еще и посреди ночи, в собственном кабинете! Конечно, у него были враги — взять того же графа Лонсдейла — но не настолько же, чтобы убивать, да и к тому же вопрос с угольными шахтами уже был почти полгода как решен, и это решение удовлетворяло обе стороны. Беатрис знала лишь одного человека, кто сильно ненавидел ее отца и кому его смерть была бы выгодна. И этим человеком был никто иной, как Амос Эшфилд, ее уехавший на днях из «Старых вязов» и Кросскэнонби кузен. Но если он уехал на том омнибусе, который ему предлагал ее отец, как он мог быть в Кросскэнонби или в «Старых вязах»? А если Амос действительно был здесь, и это его рук дело, то ведь он не мог далеко уехать, и есть еще шанс его отыскать и поймать? Но ведь, если Амоса обнаружат, Беатрис пока не сможет ничем подкрепить свои подозрения, кроме, пожалуй, показаний сестры, которые могут быть восприняты как недостаточные, неполные, недостоверные или вовсе ненадежные, а меж тем, Амос может вступить в наследство, и «Старые вязы», а вместе с ними жизнь и свобода матери, сестры и самой Беатрис окажутся под его контролем. Сможет ли она в таком случае пойти против него? Нет, нужно действовать хитрее. Нельзя раньше времени сообщать о смерти Арчибальда Эшфилда. Надо дать Амосу ускользнуть и потом, воспользовавшись временем до того момента, как он выйдет из своего укрытия и вступит в наследство, собрать необходимые доказательства и выдвинуть обвинение. Голова у Беатрис шла кругом. Ей хотелось упасть на пол рядом с Элис, разрыдаться, орать, ведь рушился весь мир, весь ее дивный уютный мирок родного поместья, в котором она прожила все свои двадцать лет, и она одна вмиг оказалась ответственной за то, как этот разрушенный, изничтоженный мирок будет существовать дальше и каково будет ее место в нем. До возвращения матери из Лидса она должна была справляться со всем сама — да и после ее возвращения, смогла бы Беатрис получить ее поддержку? Зная о тайных чувствах миссис Эшфилд к Амосу, наблюдая этот внезапный и столь своевременный отъезд в Лидс, к которому она принудила бы своих дочерей, если бы не болезнь Элис, Беатрис не могла доверять ей. У Беатрис оставалась лишь одна союзница — Элис, да штат прислуги, ждавший ее распоряжений и разъяснений. Утерев слезы, Беатрис вышла из кабинета отца в коридор, прикрывая за собой дверь, чтобы никто не заглядывал туда из любопытства. Срывающимся глухим голосом она вступила: — В «Старых вязах» произошло убийство. Убит мой отец — Арчибальд Эшфилд. Кто убил — пока неизвестно, поэтому под подозрением оказываются все. Поэтому, пока всё находится в моем распоряжении в отсутствие моей матери и наследника поместья, всем запрещено покидать «Старые вязы» и заходить в кабинет моего отца, что-то трогать или убирать в нем. Но есть несколько исключений, — Беатрис схватила за рукав одного из мальчишек, — ты сейчас же идешь в город за доктором и парочкой констеблей, смотри, никому не проболтайся. Ты, — она обратилась к другому мальчишке, — иди в город и слушай, что там говорят, постарайся узнать, где находится мой кузен, поспрашивай про него у владельцев гостиниц и постоялых дворов, у кучеров, что везут омнибусы до Лондона, и к вечеру мне сообщи, если что-то узнаешь. Вы, — она кивнула еще одному слуге, — зайдете сейчас со мной в кабинет отца и поможете перенести сестру в ее спальню. Мисс Элис, к счастью, жива. — Послать ли письмо миссис Эшфилд? — спросил кто-то из присутствующих. — Ни в коем случае, — жестко ответила Беатрис, но тут же, чтобы не вызвать толки и подозрения, смягчилась: — Она уехала в Лидс поправлять свое здоровье, новости сильно растревожат ее. Пусть лучше она узнает о них попозже, когда вернется. И прошу, если в вас есть хоть капелька уважения к моей семье и сочувствия нашему горю и трауру, не болтайте о произошедшем, не сплетничайте и не судачьте. Некролог мы дадим в газету позже. Высказав все это, Беатрис с помощником зашла в кабинет, он подхватил мисс Элис, которая находилась в глубоком обмороке, и перенес ее под бдительным присмотром Беатрис в спальню, где для Элис тут же приставили в качестве сиделки одну из горничных. Когда слуги разбрелись по дому и приступили к своим обыденным обязанностям, хоть и омраченным ночным происшествием, Беатрис заперлась в кабинете отца и до самого прихода врача и констеблей сидела в нем, внимательно осматривая каждый уголок комнаты и пытаясь вообразить, что здесь произошло ночью.

***

«Старые вязы» были переполнены людьми. Слуги, которые обычно суетились на кухне, в конюшне, в спальнях, в саду, теперь все сидели рядком в коридоре под надзором констеблей и по очереди вызывались на допрос в небольшую гостиную, где Эстер так любила вышивать, а Беатрис — играть на фортепиано. Раньше уютная гостиная, теперь утопала в пронзительной, устрашающей тишине, разбиваемой лишь периодически доносившимся сверху шорохами и шагами — то констебли осматривали кабинет мистера Эшфилда. Беатрис внимательно вслушивалась в каждое слово на допросе, мрачным колючим взглядом впивалась в каждого из допрашиваемых, так что слугам становилось не по себе. Мисс Эшфилд, вытянутая как струна, пугала их больше, чем дюжие ребята-констебли с крепкими кулаками. Она прислонялась к фортепиано, и, разложив листы, перья и чернильницу на его крышке, время от времени что-то фиксировала. За долгие часы допросов она выходила из гостиной лишь дважды: когда надо было встретить семейного доктора Поупа, усатого пожилого господина с чуть сгорбленной походкой («Надеялся в следующий свой визит к вам убедиться в выздоровлении мисс Элиссы, однако же какие прискорбные обстоятельства, мисс Эшфилд, мои соболезнования!») и когда подошел коронер мистер Баррингтон, пыхтящий сигарами, как мануфактурная труба («Сигары если и убивают, то не так быстро, как люди»). Они зафиксировали смерть мистера Арчибальда Эшфилда, описали телесные повреждения, схематично зарисовали положение трупа в кабинете, а затем закрыли глаза покойного джентри и перенесли его посиневшее тело в промерзлую спальню, смежную с кабинетом. Когда Беатрис уходила, допрос прекращался. Она настаивала на том, что должна знать каждое слово. Но полезного было немного. Слуги заверяли в своей преданности семье Эшфилдов, говорили, что в час убийства спали у себя в флигеле (и тому находились подтверждения от их соседей по комнате), припоминали моменты, когда мистер Эшфилд был очень добр и любезен к ним, утверждали, что ничего не знают, ничего подозрительно не видели и не слышали. Беатрис тяжело вздыхала, теряя терпение. Ей хотелось заполучить хоть намек об Амосе, хоть единое доказательство ее подозрений. Но все было напрасно. Она лишь чуть оживилась, когда одна из кухарок узнала нож, найденный в кабинете мистера Эшфилда. — Я им мясо разделываю, — пискнула она, вспыхнув до корней жидких рыжих волос, выбивавшихся спутанными колечками из-под белого, накрахмаленного чепчика. — Рукоятка, лезвие, клеймо — точь-в-точь наш. Заслали дворецкого на кухню пересчитать ножи. Одного недоставало. Как раз для разделки мяса. — А где вы были ночью, мисс Грин? — продолжил констебль. Его звали Уилл Дэвис — его наружный вид был столь неприметен и невыразителен, что не было ни единой детали, за которую можно было бы зацепиться, чтобы его описать. Впрочем, это давало ему определенные преимущества в расследовании дел и поимке преступников, ведь даже самые опытные бандиты не могли запомнить, как он выглядит. — У себя, у себя во флигеле, — взволнованно и запинаясь, произнесла она. «Эта нам ничего больше не расскажет», — Беатрис устало потерла переносицу. — Что ж, — произнес вслух Уилл Дэвис после допроса мисс Грин, — очевидно, что убийца зашел на кухню и взял нож там. Он хорошо знает дом изнутри. Беатрис молча кивнула. «Амос, конечно, хорошо знает дом, и это косвенное доказательство тому, что он убил моего отца. Наверно, и в дом он проник через черный ход: ему же известно, что тот не запирается на ночь. Но это слишком мало, слишком неубедительно, это никак не поможет мне вывести его на чистую воду — ведь все, абсолютно все, кто живет в «Старых вязах» знают где кухня и знают, что этот вход ночью открыт. Против Амоса доказательств не больше, чем против меня самой». Допросили того единственного слугу, что имел неосторожность заснуть на кухне в злополучную ночь. Бедняга весь трясся от страха, на вопросы мычал и боялся произнести хоть слово. Беатрис возлагала большие надежды на то, что он заметил или хотя бы услышал шаги того, кто прокрался в ночи через кухню. Но из него удалось вытянуть лишь то, что он крепко спал на своем единственном хорошо слышащем ухе — на второе он был глух — и что ни единый звук не потревожил его покой. Беатрис отчаивалась, злилась, ей хотелось прикрикнуть на невнимательных слуг. «В конце концов, дом полон людей — и никто, никто не смог защитить моего отца или хотя бы мельком увидеть преступника». От буйного гнева ее удерживало лишь присутствие Уилла Дэвиса и его ребят: нельзя терять лицо перед теми, кто может тебе помочь свершить правосудие и защитить «Старые вязы». Надо было показать себя разумной и собранной хозяйкой, у которой все под контролем — достойной дочерью убитого Арчибальда Эшфилда. Стоило бедняге-слуге удалиться из гостиной, как с осторожной, благожелательной и грустной улыбкой в комнату прошаркал сгорбленный доктор Поуп. — Мисс Эшфилд, мисс Элис проснулась. Она приходит в себя. Бедняжка, такое потрясение! Беатрис сорвалась с места, подлетела к доктору. Ее глаза горели взволнованным блеском, а в их уголках мерцали только что выступившие слезы. — Доктор, я вам так благодарна за заботы о нас. Не знаю, как могла бы выразить вам свою признательность, — она хотела было горячо пожать старую, сухую руку доктора, но вместо этого кинулась наверх, по лестнице, к сестре, иногда перепрыгивая несколько ступенек за раз. Вслед за ней потянулась медленная процессия мужчин — шаркающий доктор Поуп, Уилл Дэвис и несколько его ребят констеблей, которых опытный Уилл предусмотрительно жестом позвал за собой. Шорох многих ног подстегивал Беатрис — хоть бы на мгновение побыть с сестрой наедине! Быть может, ей удастся узнать у сестры, что именно произошло ночью и как она очутилась в кабинете отца, прежде чем об этом ее начнут расспрашивать незнакомые, суровые мужчины. Элис лежала ослабленная на подушках с разметавшимися волосами, в которых все еще виднелась засохшая кровь. Заботливые руки горничных переодели ее в чистую сорочку, а та, окровавленная, лежала, скрючившись подле кровати в тазу, который еще не успели унести. Всё в виде Элис и ее комнаты напоминало о прошедшей ночи. На лоб младшей мисс Эшфилд наложили холодное полотенце. Полуприкрытые веки дрогнули, когда Беатрис взяла сестру за руку. Просвечивавшие сквозь кожу синие прожилочки у глаз затрепетали. Элис открыла глаза и, увидев сестру, хрипящим голосом прошептала: — Амос… Где он? Беатрис передернулась, так что Элис, ощутив ее необычно крепкое рукопожатие, беспокойно пошевелилась и заблуждала взглядом, будто кого-то отыскивая. «Амнезия? Или она видела Амоса?» Другого варианта быть не могло. — Не знаю, Элис. Не знаю, куда он отправился, после того как отец прогнал его из «Старых вязов». Ты ведь помнишь это, Элисса? Может быть, в пасторский приход дяди Ричарда, может быть, в Лондон, кто его знает. Амос — отчаянный авантюрист. — Значит, он не в «Старых вязах»? Не в Кросскэнонби? — вопросы Элис все больше настораживали Беатрис. — Нет, нет, — она покачала головой и провела быстро у глаз рукой, чтобы смахнуть слезы. Ей показалось, что сестра издала легкий вздох — вздох облегчения. «Если он был здесь и она все видела, неужели он так напугал ее? Может быть, угрожал ей? Или она просто повредилась рассудком из-за смерти отца? Ей же первой пришлось все увидеть, да еще в лихорадочном бреду. Впрочем, одно другого ведь совершенно не исключает. Бедная Элис!» — Элис, друг мой, — прошептала взволнованно Беатрис, слыша приближающиеся шаги следовавшей за ней неторопливой процесс, — прошу тебя, скажи, скажи, что ты видела? Видела ли ты убийцу? Кто он? — едва успела Беатрис задать вопросы, дверь скрипнула, и вскоре у постели больной стояли Уилл Дэвис, парочка констеблей, доктор Поуп и коронер мистер Баррингтон. Никогда эта небольшая, скромно обставленная девичья комнатка не принимала такого большого количества гостей. Мужчины стояли, смутившись: они чувствовали укор, видя эти вышитые подушечки и салфеточки, кучку маленьких потрепанных книжечек на прикроватном столике, небольшое круглое зеркальце в изящной раме. В этом девичьем мире они, грубые мужчины, постоянно сталкивавшиеся с самыми отвратительными проявлениями человека, были лишними. В этой светлой комнатке с воздушными желтоватыми занавесками, с тонкими коврами, изображавшие розовые клумбы, с начищенными паркетными полами нельзя было найти тех признаков разложения и греха, которые они привыкли искать. Им казалось, что своим присутствием они наносят жестокое оскорбление невинности. Только мистер Баррингтон, пыхтя сигарой, уселся в одно из двух кресел и вытянул ноги, так что его костлявые щиколотки выглядывали из-под брюк. У Элис появление новых лиц не пробудило никакой стыдливости, напротив, она с интересом разглядывала их и, оживившись, натянула на себя посильнее одеяло, стесняясь лишь того, что не принимала гостей в надлежащем виде. Беатрис с холодным спокойствием встала с кровати сестры и подошла к доктору. — Доктор Поуп, будьте добры дать мне еще пять минуточек с сестрой — я подготовлю ее к непростому разговору с мистером Дэвисом. Вы ведь, как никто другой, понимаете, какое с ней случилось потрясение. Доктор посмотрел на умоляющее лицо Беатрис, на оживленное лицо Элиссы, которая будто просила, чтобы с ней заговорили. — Мисс Эшфилд, — доктор тепло улыбнулся, и кончики его усов дружелюбно подпрыгнули, — я ценю ваше усердие к заботе о вашей сестре, однако же, мне кажется, что о готовности мисс Элис побеседовать с мистером Дэвисом стоит осведомиться у нее самой. Мисс Элис? — он посмотрел вопросительно на девушку. Элис чуть приподнялась на локтях и необычайно твердым для ее болезненного состояния голосом отчетливо произнесла, обращаясь к констеблю: — Мистер Дэвис, я готова ответить на все ваши вопросы. И ответить за все. Беатрис ахнула и отшатнулась. — Элисса, милая, что это за формулировка? — впервые за весь день самообладание подвело ее. Она бросилась к сестре и снова взяла ее за руку, смотря на нее каким-то невероятно трогательным и боязливым взглядом. — Мисс Эшфилд, не мешайте процессу допроса, — бросил ей Уилл Дэвис. Если в допросе слуг он закрывал глаза на вмешательство мисс Эшфилд, на ее дополнительные расспросы и требования, то теперь, когда допрашивать должны были Элис, такое вмешательство было недопустимо. Слишком тесная родственная связь. Слишком многое Элис могла знать. — Я протестую! Допрос еще не начался. Моя сестра не в себе. Скажите ему, доктор! — Беатрис бросила в очередной раз умоляющий взгляд на семейного доктора. — Я в порядке, — прервала ее Элис, выдергивая свою влажную ладонь из рук сестры, — и я готова говорить с мистером Дэвисом. Она прямо и гордо, с своеобразным вызовом смотрела на явившегося констебля, не обращая никакого внимания на измученную и подавленную Беатрис, склонившую свою голову рядом с ее источающей жар подушкой. — Вот видите, мисс Эшфилд, — тихо проговорил доктор Поуп, взяв Беатрис по-отечески под руку и препроводив к креслу напротив кровати больной, — присядьте, мисс Эшфилд, не бойтесь ничего и имейте мужество услышать истину. Беатрис ничего ему не ответила и лишь тяжело вздохнула. В воздухе повисла напряженная тишина, которую разорвал вопрос Уилла Дэвиса: — Так, мисс Элис, вы сказали, что готовы не только ответить на все мои вопросы, но и ответить за все. Что вы имели в виду? Несколько мгновений казалось, что Элис ничего не ответит. Медленно она оглядела всех столпившихся в ее комнате мужчин, с нежностью посмотрела на сестру и пошевелила губами, словно шептала слово «прости», и непреклонно, как если бы ее слова невозможно было оспорить, заявила: — Это я убила своего отца. Беатрис издала протяжный стон и подорвалась с кресла. — Элис, Элис, что ты говоришь! Это же неправда! Неправда! Крепкие руки констеблей грубо вернули взволнованную мисс Эшфилд на место. — Мисс Эшфилд, не вмешивайтесь! — басом прогремел Уилл Дэвис. И обращаясь к Элис, спросил так, как будто прозвучавшее признание совершенно его не удивило: — Чем убили? — Ножом. Ножом для мяса. — Где вы взяли нож? — На кухне. Каждое слово Элис звучало новым ударом для Беатрис. Элис говорила так, как будто она действительно принимала участие во всем. Но с другой стороны: она видела тело и провела в кабинете несколько часов и, конечно, она не могла не заметить нож, не могла не догадаться, что ножом был зарезан отец и что нож был взят с их кухни. «Быть может, ее наблюдения смешались с ее лихорадкой, и ей привиделось, будто…» — Как вы прошли на кухню мимо слуги? — Слуги? — удивленно спросила Элис. — Какого слуги? Беатрис выдохнула. Невиновна! Элис была невиновна! И ее показания уже выдавали то, что она не знала. — На кухне спал слуга. Если бы вы брали нож, вам пришлось бы пройти мимо него. — Я его не заметила. — Как можно не заметить человека, особенно когда вы собираетесь сделать нечто, чему свидетелей быть не должно? — Было темно, и я его не заметила. — Если было так темно, то как вы нашли нож? — Я живу в этом доме больше шестнадцати лет. Думаете, я действительно не знаю, где кухарки хранят ножи? — Но вы не знали, что там спал слуга. — Не каждый же день он там спит! — Элис настаивала на том, чтобы принять на себя все обвинения. — Слуги спят во флигеле. — Слуга, спавший на кухне, вас не слышал и не видел, — кажется, Уиллу Дэвису самому было сложно поверить в то, что Элис действительно могла совершить преступление, как бы она ни старалась доказать ему обратное. — Я говорю: было темно. Я не увидела его, он меня. А шагаю я легко — мою поступь услышать невозможно, это вам все слуги подтвердят. Уилл Дэвис что-то зафиксировал в бумагах, которые наряду с письменными принадлежностями были разложены на письменном столике Элис, накрытом вязаными салфеточками. Все время допроса Уилл Дэвис стоял возле этого столика, переводя постоянно взгляд то на бумаги, то на помрачневшую, но очень уверенно державшуюся мисс Элис. Его поражало то, что эта юная барышня так стойко и бойко отвечала на его вопросы, так настаивала на своей вине. Ни один преступник, с которым ему приходилось иметь дело, не держался так гордо и величественно перед ним и уж, конечно, обычно не признавал своей вины, пытаясь лепетать жалкие, бессвязные слова в свою защиту. Его внутреннее профессиональное чутье подсказывало ему, что в этом спокойствии Элиссы есть нечто совершенно противоестественное и при этом совершенно простодушное. Она говорила от чистого сердца, но то, что она говорила, не могло быть правдой. И по острой реакции Беатрис, которая больше не скрывала переживания и возмущения на своем лице и иногда прятала его, утыкаясь в кресло, он понимал, что подсказки внутреннего чутья не вводят его в заблуждение. — Хорошо, мисс Элис, — произнес он. — В таком случае, почему вы убили своего отца? Элис едва заметно сглотнула. — Он был против моего брака с человеком, которого я люблю, — уверенность покидала ее, голос ее оробел и оттого казался хрустальным. — Почему он был против этого брака? Этот человек был негодяем? Или просто недостаточно высок по происхождению? — Это хороший человек, и он мне ровня. Став его супругой, я бы не знала нужды. Но отец ненавидел его. — Почему ваш отец ненавидел его? У вашего отца были враги? — Мой отец — мирный человек, у него не было врагов. Но его он ненавидел — он считал его недостойным меня и оскорбившим наш дом. Этот человек просил моей руки, отец ему отказал. — Как вы думаете, этот человек мог бы желать смерти вашего отца? Болотные глаза Элис выпучились, не то уставившись на Уилла Дэвиса, не то смотря сквозь него. Она побледнела, и было видно, как ее забила мелкая дрожь. — Нет… нет… — она затрясла головой. Ее голос стал выше, но тише, больше напоминал писк. — Он не мог, не мог желать этого, — она твердила это, будто пытаясь убедить саму себя. — Тогда, почему вы решили именно убить вашего отца, а не сбежать с этим человеком вопреки отцовской воле? Элис продолжала дрожать. Ее дыхание утяжелилось. Она не говорила ни слова, но по широко распахнутым глазам и бьющейся на виске жилке, по выступившим синим венам было видно, как она усиленно думает, пытается найти ответ на этот вопрос. Доктор Поуп нежно взял ее руку и стал замерять участившийся пульс; мистер Баррингтон безразлично пыхтел своими сигарами, окурки которых небрежно бросал в камин; Уилл Дэвис сделал какую-то пометку в своих бумагах и, поковыряв носком ботинка пол, наконец, смилостивившись над больной, спросил: — Мисс Элис, а умоляли ли вы своего отца, чтобы он выдал вас замуж за этого человека? Элис покачала головой. — Нет, не умоляла. — То есть не умоляли, не пытались сбежать — а сразу убили отца? — Да, все так, — подтвердила Элис. Этот разговор стал изрядно утомлять ее, и она откинулась на подушки. — Милая, Элисса, слышишь ли ты себя? Твой рассудок совсем помутился! — вскрикнула Беатрис в очередной раз, протягивая руки к сестре. -Мисс Эшфилд! — предупредительно глянул на нее Уилл Дэвис. — Я могу попросить вывести вас из комнаты. Беатрис отчаянно замахала руками: — Нет, нет, мистер Дэвис, позвольте мне остаться. Я обещаю, я буду тихой. — Не желаете сигару, мисс Эшфилд? — над ее плечом протянулась рука мистера Баррингтона с распахнутым, золоченым портсигаром. — Успокаивает нервы. Беатрис рассеянно взяла сигару, но не закурила, а стала ее вертеть в дрожащих руках, надрывать тонкую светло-коричневую гладкую папиросную бумагу, не замечая, как табак мелкими крошками сыпется ей на платье. Мистер Баррингтон пожал плечами и, пустив колечко дыма, снова вытянул ноги. — Что ж, мисс Элис, не могли бы вы наконец назвать имя этого человека? — Нет! Я не очерню его имени своим преступлением. Не смейте даже впутывать этого благородного человека. Я вам все рассказала не для того, чтобы вы тревожили его. — Нет, мисс Элис, — протянул Уилл Дэвис, — вы нам рассказали совсем не все. Мы будем вынуждены вас задержать для дальнейшего расследования. Пусть вам помогут собраться… Элис была ошеломлена. Амос твердил ей, что никто не поверит, что она может быть виновна. Перед ней замаячила вполне однозначная перспектива арест — а дальше камеры, казематы, допросы. О боже, чего же она добивалась, оговаривая себя? Она тихо вдохнула прохладный воздух своей комнаты. На улице было совсем пасмурно, и кажется, по крыше тихонько накрапывал дождь. Или это были ее удары сердца? А как там в тюрьме? Там воздух, наверно, еще более холодный, еще более сырой. Крысы, одиночество, преющая гниющая солома — жуткие картинки из описаний узников в книгах замелькали перед ее глазами. Никаких вышитых подушечек, салфеточек, желтоватых занавесок и ковров, маленьких, чудесно пахнущих типографской краской книжечек. Что ж, Амос об этом узнает, Амос ее спасет — это точно, он обещал, он разбирается в праве, у него есть связи в Лондоне. Он сам говорил. Надо лишь подождать, чтобы все улеглось. Он ее достанет из-под ареста, как принцессу из башни, и в «Старых вязах» уже в следующем году они справят свадьбу. И Амос будет знать, что Элис правда-правда его любит, самоотверженно, чисто, как бывает только в романах да сказках. Ей не нужно бояться: она спасет Амоса — Амос спасет ее, и никто на всем белом свете не узнает, что произошло в эту страшную ночь. — Мистер Дэвис, — Беатрис встревоженно подбежала к констеблю. Размельченные листья табака полетели с ее платья на пол, точно пепел, оседающий на пожарище, — прошу, оставьте мою сестру в «Старых вязах», она никуда не сбежит, я за нее ручаюсь. Вы сможете прийти к нам в любое время задать ей вопросы. Вы убедитесь, что она невиновна. Разве вы не видите, как она больна? Доктор, скажите мистер Дэвису… — комната кружилась вокруг Беатрис, она еле могла в ней сориентироваться и найти глазами доктора Поупа. — Полностью согласен с мисс Эшфилд. Мисс Элис недавно пережила сложную простуду, с приступами лихорадки, чуть было не перетекшую в воспаление легких. При подорванном здоровье, в нервном расстройстве она едва ли выдержит заключение, — доктор Поуп уважительно склонил голову перед констеблем. — Мы выпишем вам разрешение, доктор, на посещение мисс Элис, чтобы вы могли следить за ее здоровьем, — произнес Уилл Дэвис и тут же обратился к Беатрис, прежде чем она успела возмутиться: — Мисс Эшфилд, я должен обсудить с вами кое-что наедине, если позволите. Беатрис кивнула. Она не могла упустить шанс убедить констебля оставить сестру дома. Она глянула на взволнованную сестру, как бы пытаясь передать взглядом, что она все уладит и тут же вернется, и последовала за констеблем. Доктор, коронер и остальные констебли также послушно покинули комнату девушки, чтобы дать ей побыть последний час в привычной обстановке, и кто-то из них кликнул горничную, чтобы помогла барышне собраться в «небольшое путешествие». Ближайшая тюрьма, или как ее называли в этой местности — гаоль, находилась в Карлайле почти в тридцати милях от Кросскэнонби и была построена на месте разрушенного во времена Генриха VIII монастыря Блэкфрайерс — монахов-проповедников Доминиканского ордена. Минув пост констеблей, дежуривших у кабинета мистера Эшфилда, Беатрис зашла туда вместе с Уиллом Дэвисом. На несколько мгновений между ними повисла неловкая пауза. Беатрис не знала, с каких аргументов в защиту сестры ей начать, а Уилл Дэвис не понимал, как представить ей объяснение, почему он должен все-так задержать мисс Элис. — Пока я не считаю мисс Элис виновной, — произнес он густым насыщенным басом. Сердце Беатрис ухнуло. — Тогда зачем? — все аргументы, которые она пыталась подготовить, вмиг порушились и стали не нужны. В ее вопросе звучало столько боли и недопонимания, что они выливались за пределы слов и даже мешали возникать новым словам. — Я должен расспросить мисс Элис о большем, о том, о чем она не хочет рассказывать. У меня есть подозрение, что она знает имя убийцы. Возможно, она его заметила. Возможно, ей даже могли угрожать. Мисс Элисс боится, и я полагаю, что в тюрьме, к тому же, ей будет безопаснее. Кто бы ни был убийца — он не дотянется до нее в стенах гаоля. — Вы думаете, ей грозит опасность? — Беатрис потупилась в пол. На ковре, где всего несколько часов назад лежало тело отца, бурели кровавые растекшиеся пятна. Весь кабинет был пронизан каким-то несчастьем, и что-то внутри Беатрис замирало, ожидая его повторения — здесь на этом же месте, возможно, в следующую ночь. — В «Старых вязах» да. Преступник легко сюда проник. И если она была свидетельницей, ему ничто не помешает устранить ее. Если же он узнает, что мисс Элис — главная подозреваемая, он может потерять бдительность и легче выдать себя. На это я тоже рассчитываю. — Но если все зайдет слишком далеко? Если моя сестра будет упорствовать? Если вдруг преступник воспользуется тем, чтоб фальсифицировать улики? Чтобы оклеветать ее? — голос Беатрис срывался, а пальцы беспощадно теребили складки платья. — Тогда суд ассизов разберется. Но я вас уверяю, мисс Эшфилд, до этого не дойдет. Мы найдем убийцу раньше, чем начнется сезон заседаний ассизов. Я хочу разговорить мисс Элис, чтобы она изложила, что именно она видела, кого она видела. Это будет проще, чем делать визиты в «Старые вязы»: она поймет, что такое гаоль, она захочет домой, расскажет правду, а тем временем гаоль будет ее охранять от внешней опасности. Вы и миссис Эшфилд сможете ее посещать и писать ей, но прошу, не говорите ей о том, о чем я вам сказал. — Мне нечего возразить вам, мистер Дэвис, хотя все равно заточение моей невинной сестры в тюрьме мне кажется актом вопиющей несправедливости. Нестранно ли, когда преступник ходит на свободе и дышит наступившей весной? Я соглашаюсь с вами, но вряд ли я смогу когда-либо себе простить то, что позволила вам убедить меня. — Вы спасаете свою сестру, мисс Эшфилд, вы поступаете правильно, — успокаивающе проговорил мистер Дэвис. Впервые за день его ничего не выражающие глаза стали лучиться какой-то добротой, и Беатрис увидела в нем надежного союзника. «Лишь бы не обмануться!» — Мне кажется, она обезумела… — горько проговорила Беатрис. Уилл Дэвис хотел ей что-то сказать — но что мог он сказать юной девушке, которая за один день потеряла и отца, и в каком-то смысле сестру? В чью богатую счастливую жизнь проникли и похороны, и тюремные казематы? Он ничего не сказал, ни единого слова надежды или утешения. Доброта в его глазах куда-то испарилась, и серьезным допрашивающим тоном он задал вопрос Беатрис — вопрос, терзавший его с самого прибытия в «Старые вязы». — Мисс Эшфилд, у вас есть подозрения, кто бы мог совершить убийство вашего отца? — Да, — выпалила Беатрис. О, она ждала этого вопроса! Она предвкушала момент, когда сможет назвать ненавистное имя и поделиться тяготившим ее грузом хоть с одним человеком, хоть у кого-то попросить защиты от этого дьявола, разрушающего ее дом. — Тот же ли это человек, о котором говорила мисс Элис? — Думаю, да. — И кто же он? — Вы просите от меня обвинения? — ее тон приобрел прежнюю уверенность и едкую насмешливость. — Что ж, я полагаю, это мой кузен и будущий владелец «Старых вязов» — мистер Амос Эшфилд. — У вас есть доказательства против него? Беатрис грустно усмехнулась. — Нет, мистер Дэвис, ни единого. Если бы они у меня были, стала бы я тратить ваше время на допросы слуг и моей сестры. — Тогда, мисс Эшфилд, я могу вам посоветовать только одно: ищите доказательства. Ваше заинтересованность в этом деле и посвященность в дела вашей семьи могут сильно помочь. Вы можете мне писать, — он протянул ей карточку со своим адресом, и Беатрис тут же припрятала ее в карманах, скрытых складками платья. — Я напишу, если что-то смогу узнать, — кивнула Беатрис. Хладнокровное спокойствие возвращалось к ней. Уилл Дэвис казался человеком, заслуживавшим доверие. Но все же, когда Беатрис, стоя на широких каменных ступенях «Старых вязов», закутавшись в коричневую шаль, провожала Элис, уводимую конвоем в неуклюжую повозку, ее сердце щемило так, будто боялось, что она никогда больше не увидит сестру, не сможет с ней поговорить, посмеяться, потанцевать на балах и шепотом пообсуждать самые сокровенные секреты. Элис, с узелком в руках, куда собрали платье, пару чулок, несколько сорочек да гребней, а также подушечку, некогда вышитую руками Эстер Эшфилд к рождению младшей дочери, шла, погрузившись в себя, не обращая внимания ни на прильнувшие к окнам лица слуг, ни на вышагивающих конвоиров. Она не одарила сестру даже взглядом на прощание. Беатрис не смогла убедить Уилла Дэвиса. Но Амос, Амос, он сильнее сестры, как бы она с ним ни пикировалась. Он лучше знает закон, у него связи в самом Лондоне! Он сможет, он сможет ей помочь, потому что он любит, и она его любит — а любовь все превозмогает, все долготерпит, так в Священном Писании сказано. Кони двинулись. Колеса завертелись, поднимая фонтанчики грязевых брызг. Едва вырвавшись из-под колес, они оседали неровными кучками на размытой дороге, вдоль которой робко пробивалась первая зелень. Стоило экипажу отъехать, как прибежал, весело шлепая по грязи, запыхавшийся, раскрасневшийся мальчик-посыльный с неуместно радостной улыбкой. Беатрис, завидев его, остановилась на крыльце, не спеша заходить в дом, и стояла, пока мальчик не подбежал к ней. — Мисс Эшфилд, я все разузнал! — воскликнул он. — Тише, тише, прошепчи мне на ушко, — она наклонилась к ребенку, и тот громким шепотом проговорил: — Мистер Амос останавливался в гостинице «Медвежий угол», но он уехал вчера вечером. Что ж, с тем, что Амоса в ночь убийства не было в Кросскэнонби, еще предстояло разобраться. А пока Беатрис отсыпала мальчику несколько пенни на конфеты и отправилась в дом. Ей нужно было написать гробовщику и священнику и отдать несколько новых поручений посыльным, чтоб они нашли справных носильщиков да копателей.