Кратосархат

Крепостная стена протяженностью в пару верст полностью отделяет Синий лес от земель агафэсов. Именно такова ширина природного каменного моста, соединяющего два скалистых материка. Потому эгриотам мимо нас не пройти. На территорию агафэсов помимо «моста» можно попасть морскими путями, но благо у наших врагов, как показали четыре предыдущих налёта, кораблестроение не развито от слова совсем. И неудивительно. Не думаю, что в подземных пещерах есть нужда в кораблях. Я стою перед широкими, поросшими голубым мхом вратами, за которыми разворачивается Синий лес. Жду, когда вернутся предыдущие патрули. Неподалеку от меня курит модрэс. Высокая молодая женщина в стальных, покрытых медью латах. Она являет собой воплощение удивительного сочетания изящества, неоспоримой красоты, жуткой силы, уступающей лишь силе кратосов, и… непроходимой, непрошибаемой, невероятной, практически паранормальной глупости. Пара дней наблюдений за модрэсами и пратусами лишь подтвердили мои наихудшие подозрения. Что одни, что другие — тук-тук откройте. Вы когда-нибудь следили за тем, как два взрослых человека спорят из-за тарелок? А я имел честь лицезреть. Модрэсы устроили скандал из-за того, что их тарелки с серебристой окантовкой, тогда как у пратусов — с золотистой. Вот это, я понимаю, проблема вселенского масштаба. Ущемили так ущемили. Притеснили — будь здоров. Агафэсы те еще черти. Наверное, еще месяцем ранее задумали этакое коварство: с помощью тарелок указать модрэсам, как они ничтожны в тени пратусов. А пратусы не хуже: начали с кровавыми соплями доказывать свое право на тарелки с золотистой окантовкой. Будто речь ведется не про кухонную посуду, а как минимум ордена за военные заслуги. Считаю, им следовало обратиться в межрасовый суд. Ибо в таких страшных притеснениях, как окантовки тарелок, разобраться может только он. Все и каждый, бейте в колокола, собирайте народ, совершено непростительное преступление! Начхать на кучку эгриотов, убивающих всех и вся! Они могут и подождать. А вопрос с тарелками не терпит отлагательств. Его следует решить как можно скорее. Тарелки — это вам не шуточки. Идиоты. Следить за скандалом было интересно первые пятнадцать минут, а затем во мне возникло неконтролируемое желание отнять тарелки у обеих рас и демонстративно вскрыть ими себе вены. Залить все вокруг черной кровищей. Изобразить жуткую агонию. Умереть. А затем смеяться-смеяться-смеяться… Увы, некоторые мечты о смерти так и остаются мечтами. За спиной воительницы в ножнах огромный меч. Таким массивным орудием модрэсы на поле боя перерубают противников пополам, а в мирное время — жареных кабанов. Модрэсы не церемонятся со своим оружием в отличие от кратосов, которые с каждой стрелы и лезвия разве что пылинки не сдувают. Не удивлюсь, если наши смуглые союзники со своим оружием еще и разговаривают. Небось и имена дают. И в постель укладывают рядом с собой. И заботливо накрывают одеялом. За эти пару дней я успел узнать еще об одном интересном (или не очень) факте: лишь женщин-модрэсов можно величать именно «мОдрэс». Мужчин они презрительно называют «модрэсЭ». У пратусов все наоборот. Мужчина — «прАтус», а женщина — «пратусЭ». И только посмей перепутать ударения и окончания. Беды не избежать. Скандал наметится похлеще, чем из-за тарелок! Очередное подтверждение «хваленого» самодурства и ограниченности мышления. Агафэсы проще. Мужчина, собственно, — агафЭс. Женщина — агафЭса. И если что-то напутаешь, то лишь повеселишь народ и не более. И только у кратосов такое разделение отсутствует вовсе. Мужчина? Женщина? Да кому какое дело? Никаких тебе окончаний в виде «Э» или «А», подчеркивающих твою принадлежность к определенному полу. Никаких разномастных ударений. Ты кратос. И всем плевать с высокой колокольни, что у тебя там в штанах. Главное хорошо орудовать мечом, убивать без жалости и не устраивать скандалов из-за идиотской посуды. Неподалеку от курящей модрэс два кратоса. Высокие молодые мужчина и женщина. Смуглая кожа, черная облегающая форма, выгодно подчеркивающая их фигуры, и золотистые глаза, в полутьме сумерек будто бы светящиеся. Мужчина, полагаю, составит компанию мне, а женщина — рыжей воительнице. Клысц, вопреки моим ожиданиям, решил, что в патрули лучше отправлять межрасовые пары, ведь нам воевать рука об руку и следует привыкнуть к этому как можно скорее. Но мудрый агафэс постарался скомбинировать состав патрулей так, чтобы не провоцировать ни модрэсов, ни пратусов на новые стычки из-за ничего. Кратос, которого поставили мне в пару, несмотря на мои надежды, не пошел требовать другого напарника и теперь не выказывает ни намека на беспокойство о том, что ему придется восемь часов провести в компании нэкрэса. Я с непонятной радостью отмечаю уже знакомую маску из черепа золотой гарпии. Любопытно. Вопросы Парца задавать я не стану, а вот как кратос победил гарпию, послушал бы с превеликим удовольствием. Я и сам не без компании. Правда, она для всех, кроме меня, незрима. Ещё на пути к крепости агафэсов я повстречал в одном из лесов дух красного шакала. Не представляю, что он там делал, ведь эти звери водятся в медной пустыне, что граничит с территориями модрэсов и пратусов, а значит, находится за тридевять земель от агафэсов. Единственный логичный вывод — шакала поймали для того, чтобы показывать в цирке. Это же умозаключение подтверждают следы от хлыста на боках и спине животного, удары от которого оказались настолько сильны, что повреждения от них отразились шрамами на духе. Красные шакалы своевольные и не поддаются дрессировке, так что не удивлюсь, если животное забили до смерти, пытаясь добиться от него подчинения. Так и не добились. Даже зная о смерти больше остальных, я все ещё не могу ответить на справедливо возникающий вопрос: почему одни духи уходят в новый мир, полный тайн и так манящий к себе, а другие, вроде этого шакала, остаются? Ответ, скорее всего, кроется в самой смерти, которую я, к моему глубочайшему сожалению, постичь не могу, как бы ни старался. Я над этим работаю, честно слово. Но терплю провал за провалом. Мне потребовалось несколько месяцев для того, чтобы внушить шакалу доверие к своей персоне. Это с духом человека можно поговорить по душам и объяснить, что ты для него не являешься угрозой (гипотетически, т.к. в реальности любой завидевший меня дух тут же кидается в бегство, перепуганный вероятностью быть порабощенным), а с животными все иначе. В большинстве своем они даже не осознают, что мертвы. Продолжают охотиться, спать в норах и выискивать себе пару для размножения. Но красные шакалы невероятно умны. И повстречавшийся мне самец совершенно точно знал и о своей участи, и о том, что я, несмотря на его положение, могу его видеть и даже прикасаться. Наверное, потому шакал и позволил мне приручить его и даже последовал за мной в крепость агафэсов. Зверь зверем, а скитаться в одиночку сквозь толщу вечности не хочется никому. Шакала со шрамами на боках, вечно встопорщившейся холкой и пушистым хвостом я назвал Пшёнкой. В нашей деревне это распространенное имя для домашнего животного. Эдакое приятное напоминание о доме, которого у меня больше нет. Не то чтобы шакал тянул на домашнюю животину с острыми как бритва клыками, слегка бешеным взглядом и дикими повадками. Впрочем, и я не типичный добродушный хозяин. Духов я вижу иначе, нежели живых существ. Пшёнка, например, предстает передо мной красным полупрозрачным зверем, вокруг которого то и дело вьются алые светящиеся точки, напоминающие искры, что сверкают ночью над костром. У него длинные лапы и уши, вытянутая морда, зубастая пасть с надломленным левым клыком и шерсть, такая же мягкая на ощупь, как и при жизни. Я мог бы не тратить несколько месяцев на приручение Пшёнки. Было достаточно приказать шакалу подчиняться. Но тогда бы между нами никогда не образовались доверительные отношения, и при малейшей потере контроля с моей стороны Пшёнка бы убежал и правильно бы сделал. Я всегда являлся противником рабства. Мне ни к чему прислужник, я нуждаюсь в друге. Пшёнка, что до того лежал у моих ног, внезапно переворачивается на спину и начинает елозить по земле, бессовестно демонстрируя мне живот и гениталии. До сих пор не могу понять, выказывает ли он таким образом доверие ко мне или просто мучается от фантомных блох. Не обманывайтесь, не все проблемы решаются смертью. Знай об этом люди, и самоубийств было бы куда меньше. По ту сторону ворот раздается тихий стук — три удара, два удара и снова три. Вернулись патрули. В крепость входят два агафэса, пратус и кратос. На их лицах усталая скука. Пратус, завидев модрэса, выразительно зевает, всем своим видом демонстрируя, что патруль оказался для него слишком простой задачей. Модрэс закатывает глаза, делает последнюю затяжку самокрутки и воинственно движется к выходу первой. За ней идут кратосы. За кратосами — я и Пшёнка. Мы выходим за границы врат, и под ногами слышится хруст мёрзлой земли. Этот холод не связан со временем года. Его источает Синий лес. Полупрозрачные синие стволы деревьев стремятся ввысь подобно идолам. Некоторые из деревьев настолько высокие, что их макушки теряются в облаках. Ветви их украшают неопадающие синие листья, которые звенят подобно колокольчикам, когда поднимается сильный ветер. Деревья разные. Здесь есть и ели, и дубы, и березы, и клены. Но все, в отличие от деревьев любого другого леса, синие, полупрозрачные, словно выточенные изо льда неизвестным мастером, и источают невыносимый холод. Земля в лесу усеяна острыми иглами мерзлой травы. Упади на такую поляну, и травинки пробьют твое тело насквозь, окропив все вокруг горячей кровью. Я это знаю не понаслышке. Падал несколько раз. В первый — случайно. Остальные четыре — намеренно. Очень странные ощущения, когда твое тело пронзает холод. Но падать надо правильно, по возможности прикрывая гениталии, потому как вытаскивать потом эту траву из причинных мест — удовольствие сомнительное. Мой вердикт относительно мерзлой травы — семь из десяти, если вовремя прикрыл задницу и пах. Ноль из десяти, если не успел. Модрэс с напарницей сворачивают направо. Мы с кратосом по имени Джаэр — налево. Он идёт параллельно стене впереди, не обращая на меня внимания. Смелый парень, раз так запросто поворачивается к нэкрэсу спиной. Хотя чего еще можно ожидать от кратосов? Они не знают страха. Их виденье мира отличается от виденья любой другой расы. Будто живут они в совершенно иной реальности. И эта реальность мне в последнее время не дает покоя. Я внезапно осознал, что наблюдать за кратосами невероятно интересно. Что-то в них меня привлекает. Быть может, то, что они не избегают моего любопытного взгляда, а отвечают тем же. Не хватаются за эфес сабли при моем приближении, не замедляют шага, не меняют направления, не отводят глаза. Не боятся. Это приятно, когда тебя не боятся. Очень приятно. Поневоле начинаешь ощущать себя нормальным. Поэтому рядом с кратосами я чувствую себя умиротворенно. Еще больше не дает мне покоя конкретно этот кратос. Джаэр. Золотая гарпия. Как тебе удалось убить ее? Каждый раз, завидев его, вновь задаюсь этим вопросом. Но если задерживаю на кратосе внимание больше, чем на секунду, неотвратимо сталкиваюсь со взглядом золотистых глаз. Будто он обладает внутренним чутьем, которое каждый раз сигнализирует ему, дескать «Этот противный нэкрэс снова на тебя пялится! Оглянись и ответь тем же!» И ведь отвечает же. А если я отвожу взгляд, а затем смотрю на него вновь, понимаю, что в тот короткий промежуток времени, пока я активно изучал стол перед собой или ближайшую стену, кратос продолжал за мной наблюдать. Не могу понять, хорошо это или плохо. Враждебности я не ощущаю, но легкое беспокойство имеет место. Будто… Да нет, глупости. Мы не знакомы. Не перекинулись и единственной фразой. И все эти гляделки не значат ровным счетом ничего. От Синего леса помимо холода исходит гробовая тишина, которую разрушает лишь хруст земли под ботинками. Мы с Джаэром обходим периметр, разворачиваемся и движемся в обратном направлении. Безмолвно. От скуки я начинаю разглядывать затылок и широкую спину кратоса. Черные коротко остриженные волосы в свете луны отливают золотом. Им же отдает висящий у него на спине арбалет и вертикальный шрам на шее ниже затылка. Такие раны зачастую смертельны (для всех, кроме меня, естественно). Ему повезло. Вокруг шрама выбита белоснежная татуировка: уроборос — змей, кусающий собственный хвост. На коричневой коже рисунок будто светится, равно как и золотистый шрам. Уроборос для кратосов — символ бесконечности жизненного цикла. Они верят в смертность тела, но не души. В плане отношения к смерти кратосы, пожалуй, ближе к нэкрэсам, чем кто-либо другой. Они, конечно, не неуязвимы, как ваш покорный слуга, но и не носятся со смертью, как с самым опасным предметом во всем мире. Они ее считают логичным исходом и относятся к ней философски. Без слез и излишних гореваний. Помимо зримого оружия у Джаэра есть незримое. Сам он об этом не подозревает. Мало кто ведает, что душой обладают не только люди, но и дорогие им предметы. Будь то зеркало, книга или кофейный столик — если вы любите эту вещь всем сердцем, вы невольно делитесь с ней своей энергией, из которой и формируется дух предмета. И если вещь утрачивается, дух ее остается с вами. У каждого кратоса есть как минимум один дух. Я ведь уже упоминал, что они крайне трепетно относятся к своему оружию. И теперь вы понимаете, как я об этом узнал. За спиной Джаэра на призрачном ремне висит длинное копье с деревянным древком и наверняка очень острым наконечником. Полупрозрачный дух, конечно же, золотистый. Поперек древка в самой его середине — толстая трещина. Видимо, именно из-за этого повреждения копье и пришло в негодность. Мы доходим до уже знакомых врат, переглядываемся со вторым патрулём, который проделал ровно то же, что и мы, и разворачиваемся. Этим нам придется заниматься восемь часов кряду. Как дуракам, ходить туда-сюда, высматривая возможных противников. Дело благородное, даже необходимое, но не то чтобы сильно интеллектуальное. Возможно, доводы Парца насчёт разговора не были лишены смысла. Вот только как этот самый разговор начать? За тот промежуток времени, что я являюсь нэкрэсом, я растерял навыки общения с живыми людьми. Как же сложно… А ведь я мог бы прямо сейчас вздергиваться на дубе. Засада. Пытаюсь подобрать фразу, с которой было бы можно начать разговор, но быстро теряю надежду на успех. Нет. Не получится. Не смогу. Я не рожден шевелить ртом. Так что предпочитаю продолжить молча рассматривать кратоса. На запястьях Джаэра — толстые золотые браслеты. Сперва я думал, что это часть снаряжения, но подметил, что далеко не все кратосы носят данное «украшение» на обеих руках, как Джаэр. Есть те, кто носят один или несколько браслетов только на одной руке. Я бы предположил, что они тоже являются неким показателем силы, но у главы кратосов всего два браслета на правой руке. Тем временем я видел рядового солдата с тремя — на левой. Любопытно. Спрашивать сразу же про гарпию, наверное, будет странно, но что если сперва поинтересоваться про назначение подобных украшений? В этом же не будет ничего особенного или интимного? Неплохое начало беседы, не правда ли? Я, набравшись-таки духа, уже открываю рот, чтобы подать голос, когда кратос неожиданно вздрагивает и устремляет взгляд золотистых глаз в сторону Синего леса. Все его тело напрягается, и он рефлекторно встает в боевую стойку. — Слышал? — обращается он ко мне, насторожившись. Нет, не слышал. Оно и понятно. У кратосов зрение и слух так же остры, как и их сабли. Нэкрэсы подобным похвастать не могут. — Нет, — отвечаю я честно, и лишь затем до моих ушей доносится едва заметный хруст. Кратос присаживается на корточки и касается длинными пальцами покрытой инеем земли. Ногти у кратосов черные. И очень жесткие. Такими при желании можно разорвать глотку противника. — Шестеро, — говорит он тише, и из его рта вырывается клуб пара. Не может быть. Слишком рано для такого количества противников. Мы ждали максимум двоих. И в этом наша главная ошибка. Предположение, что данное нападение эгриотов будет неотличимо от предыдущих, оказалось поспешным. И ничего хорошего это нам не сулит. — Уверен? — уточняю я на всякий случай, прекрасно зная ответ. Кратосы слов на ветер не бросают. И слишком хороши в искусстве войны, чтобы позволять себе заблуждаться в самом ее начале. — Уверен, — подтверждает мои подозрения Джаэр. События далее происходят молниеносно. Кратос неожиданно подаётся вбок, и направленная в его сторону стрела с темно-зеленым наконечником, со свистом пролетев в каком-то сантиметре от головы парня, вонзается в каменную стену за его спиной. Зато второй снаряд попадает прямо в цель. Я не такой быстрый, как Джаэр. Не такой опытный касаемо военных действий. Не такой «изящный» в плане движений. Потому стрела вонзается мне в левый висок. От всей души благодарю. Стрела в голове — четыре из десяти, между прочим. Нельзя было выстрелить в грудь?! Чем вам голова не угодила? Поморщившись скорее от раздражения, чем от боли (терпеть не могу вытаскивать стрелы из головы, спасибо хоть не в затылок), сжимаю пальцы на древке и вытягиваю ее из виска. Было бы куда проще, если бы стрела прошла навылет. Я бы сломал наконечник и спокойно избавился от остатков. Но сегодняшняя ночь не моя. И на дубу не повеситься, и от нападения противника не умереть, ибо расслабляться сейчас никак нельзя, и даже стрелу навылет не получить. Сплошное невезение. Нэкрэсы неуязвимы, но способность богами явно недоработана в той же мере, что и наше размножение. Боль мы чувствуем так же, как и любой другой человек. Испачканная черной кровью стрела падает на землю. Выражение лица кратоса, случайно пронаблюдавшего за тем, как я избавляюсь от снаряда, не описать словами. Одно дело знать, что нэкрэсы неубиваемы, совсем другое — увидеть это воочию. Но удивление кратоса почти тут же сходит на нет. Ему не до меня. Судя по еле уловимому звону листьев, враг совсем близко. Джаэр возвращается в боевое положение. В левой его руке как по волшебству оказывается сабля. В правой — цепь, к концу которой крепится серп. Когда в поле нашего зрения появляется первый эгриот, кратос метает в него серп и голова с плеч врага слетает раньше, чем он понимает, что произошло. Бездыханное тело мягко оседает наземь. Голова укатывается в ледяные кусты, оставляя за собой темно-зеленые капли крови. Но вслед за павшим воином из гущи леса вылетают ещё две стрелы. На этот раз обе направлены в кратоса. Быстро же противник смекнул, что на меня тратить боевые запасы бесполезно. Первую стрелу кратос отбивает саблей, вторая почти пронзает ему плечо. Почти, потому что в последний момент я, кинувшись к нему, подставляю свою руку. Моя плоть замедляет снаряд, который, пробив ладонь насквозь, лишь слегка царапает форму кратоса. Не знаю, насколько Джаэр рад тому, что я сыграл для него роль живого щита, так как впереди ещё пятеро вражеских солдат и времени на расшаркивания не остается. Было бы глупо надеяться, что наши враги так и будут выходить один за другим, позволив нам перебить их поодиночке. Пятеро эгриотов почти бесшумно вырываются из гущи леса и стремительно надвигаются на нас. Двое из них — лучники. Но они бросают луки на землю и вооружаются булавами. Остальные противники сжимают в руках двуручные мечи. Стычки не избежать, вот только мое тело болит так сильно, что я бы предпочел остаться подушкой для стрел. Но ничего не поделать. Не оставлять же кратоса отдуваться за нас обоих. К тому же насколько бы силен и искусен ни был Джаэр, пятеро на одного — весьма невыгодный расклад. Кратоса, впрочем, это ничуточки не смущает. Он бесстрашно бросается вперёд, готовый биться до последней капли золотистой крови. Для их народа нападение — лучшая защита. Я же, избавившись от второй стрелы, протягиваю окровавленную руку к Пшёнке. Шакала я взял с собой в патруль как раз на такой случай. Впускать в себя духа нельзя. Так гласит одно из главных правил нэкрэсов. Фигурирует оно буквально в каждой книге, даже если остальная информация кардинально разнится. И только в этом все без исключения труды, посвященные моей расе, солидарны. Если впустить чужой дух в свое тело, существует вероятность, при которой ты потеряешь над ним контроль. В этом случае тебе ничего не останется, кроме как до самой старости наблюдать за чужой жизнью, не в силах ни умереть, ни вернуть себе тело. Потому с духами в этом плане дел иметь нельзя. Ни в коем случае нельзя. Черным по белому «Нельзя». Но если очень хочется, то можно. Это уже информация из личного опыта. Иногда я прошу Пшёнку вселиться в себя. Не для того, чтобы отнять его силы и опыт или перенять повадки зверя для более эффективного боя (хотя я способен и на такое). У нас с моим диким другом негласная договоренность. Он вселяется в мое тело, чтобы забрать боль. Услугами Пшёнки я пользуюсь очень редко. Только когда совсем нет сил терпеть. Или когда мне необходимо дать кому-то отпор, как сейчас. Прошу заметить, изначальная инициатива поступила со стороны животного. Без него я бы и не узнал, что подобное вообще возможно. Но, наверное, шакалу настолько опостылело смотреть на мое перекошенное от боли лицо, что в одну особенно неудачную ночь, когда я находился в болезненной дреме, и дух мой посему ослаб, шакал вселился в мое тело и тем самым позволил немного передохнуть от физической агонии. Жаль, он не может так же заглушить еще и агонию душевную. Я невероятно счастлив такой возможности, но пользуюсь ей только в крайних случаях, потому что знаю: боль никуда не уходит. Просто я перестаю ее чувствовать, потому что её начинает ощущать Пшёнка. А я такого и врагу не пожелаю, что уж говорить о друге. Умный шакал безошибочно понимает смысл моего жеста, прыгает на меня, но проходит сквозь плоть и вселяется в тело. Секунда и меня накрывает волна эйфории от быстро утекающей боли. Ощущения слаще я еще не испытывал. Но насладиться этим моментом я себе не позволяю. Кратос, демонстрируя истинное мастерство, умудряется отбиваться сразу от троих противников. Но ещё двое, обойдя его со спины, собираются напасть сзади. Не знаю, почему никто из них не бежит в мою сторону. То ли я не кажусь им опасным, то ли понимают, что кромсать меня бесполезно. В любом случае обидно. Один из эгриотов заносит булаву над головой, собираясь размозжить кратосу череп, но я оказываюсь быстрее. Отщелкнув ремень, перекинутый через грудь, я освобождаю косу от фиксировавших ее на моей спине полос черной кожи и произвожу единственное привычное движение. Ноги эгриота подобно траве на полях оказываются «скошенными». Из свежих обрубков струится темно-зеленая кровь. В нос мне ударяет жуткая вонь. Запах исходит от крови противника. Странно, о такой особенности эгриотов я слышу впервые. Вонища невыносимая. Аж слезы на глазу наворачиваются! Несмотря на жуткие увечья, эгриот не кричит от боли. Он лишь падает навзничь, но не умирает и даже не теряет сознание. Лишь с усилием переворачивается на спину и неуклюже перебирает в воздухе обрубками, оставшимися от ног. Решаю не тратить время на то, чтобы добить его. Без ног он все равно далеко не убежит. Да и недалеко убежать ему тоже вряд ли удастся. А смерть к нему, счастливчику, придет уже через пару минут от обильной потери крови. Со вторым противником сложнее. Одного я застал врасплох, но другой эгриот успевает проанализировать ситуацию и держит дистанцию. Его зелёные глаза мне кажутся мутными, и все в нем вызывает странное чувство беспокойства. Но я не понимаю, какова причина. Кратос отправляет к праотцам двоих из трёх противников. Сабля, серп, цепь, руки и лицо его заляпаны вонючей зеленой кровью. На правой руке чуть выше локтя — сочащаяся золотом рваная рана от булавы. Но кратос улыбается. Глаза горят азартом. Крестообразные зрачки почти полностью заполнили собой золотистую радужку. Этот бой ему по вкусу. Третий противник Джаэра падает на землю, рассеченный лезвием острой сабли от бедра и до самого горла. Мой же противник, с которым мы играем в гляделки вот уже десять секунд, заметив это, неожиданно срывается в противоположную от меня сторону, надеясь скрыться в Синем лесу, чтобы добраться до убежища и передать о нас информацию остальным эгриотам. Этого допускать нельзя. Если противник узнает о союзе пяти рас раньше запланированного, наш эффект неожиданности можно с почестями хоронить. К тому же данная информация, скорее всего, спровоцирует эгриотов пойти в атаку куда раньше, чем мы ожидаем. А нам и без того сюрпризов более чем достаточно. Но эгриот шустрый. Десять саженей моста преодолевает за немыслимо короткое время. Догнать его не удастся ни мне, ни Джаэру. Тело мое движется само собой. Я хватаю со спины кратоса дух копья, вливаю в него свою энергию, делая зримым и осязаемым, размахиваюсь и метаю его в спину убегающего воина. Тот уже почти скрывается за деревьями, но от духа оружия ему не уйти. Слышится звук разрываемой плоти и следующего за ним падения. А затем копье вновь возвращается на спину кратоса. Дело сделано. — Еле успел, — бормочу я, разминая левое запястье. Пара стежков разошлись. Кратос мне не отвечает. Испачканный чужой кровью, запыхавшийся и все ещё сжимающий эфес сабли, он неотрывно смотрит на меня. Наверное, заметил дух своего копья. Узнал его. И теперь пытается осознать увиденное. — Тебе следует заглянуть к нашему знахарю, — говорю я, кивая на рану на руке. Надеюсь, что сменив тему, смогу избавиться от этого непонятного взгляда. Но Кратос мне не отвечает и глаз не отводит. Смотрит в упор, будто ожидая объяснений. Ждет зря. Объяснять я ничего не собираюсь. Я уже готов огласить это вслух, когда слышится женский вопль примерно в версте от нас. Мы с Джаэром переглядываемся, а затем оба срываемся с места.