Skyfall Is Where We Start

      Ширен было шесть месяцев, когда на её коже появляется серая хворь. На Драконьем камне нет никакой эпидемии, нет никакого объяснения этому; однажды на её лице появляется серое пятно, и оно медленно распространяется. Мейстер Крессен говорит о горчичных припарках и лаймах как о целебных средствах, и крики ребёнка, которого заставляют купаться в ванне, гораздо более горячей, чем обычно для такого младенца, раздаются по всему замку. Септон заламывает руки и говорит Станнису и Эшаре, что они должны молиться, жертвовать и поститься, чтобы побудить Богов забрать это несчастье у их ребенка.       — Обычно, милорд, миледи, с людьми это случается, чтобы они очистились. Но она слишком мала...       Станнис больше доверяет мейстеру, чем септону — первый доказал свою состоятельность, второй... У Эшары есть вера там, где её нет, и он не мешает ей проводить часы в септе, молясь за их ребенка. Он почти завидует ей, что она может, потому что для неё это то, что она может сделать, чтобы помочь. У него этого нет. У него даже иллюзии такой нет. Всё, что у него есть — это длина его кабинета и количество раз, когда он может пройти его, прежде чем опуститься в кресло и подумать о том, чтобы бросить чернильницу через всю комнату. Конечно, он не позволит себе потерять контроль над собой.       Но это всегда одно и то же. Он и здесь никак не может помочь. Смотреть, как корабль его родителей тонет под волнами, слушать, как Ренли плачет во время осады, а теперь его дочь, возможно, на грани смерти, и он ничего не может с этим поделать. Брат короля отодвигается от стола и встает у окна. Шторм хлещет по стенам, делая барабанный бой достаточно громким, чтобы он мог слышать его отсюда.       В Штормовом Пределе погода была ещё хуже, думает он, и в любую другую ночь былая злость на Роберта за это оскорбление поднялась бы, но не сегодня. Кроме... Они говорят, что это холод и сырость, которые вызывают серую хворь. Драконий Камень холоден и сыр, как никогда не бывало в Штормовом Пределе. Он не хочет, чтобы этот ход мыслей продолжался, и старается не думать об этом. Они здесь, то, что происходит, происходит, и ничто этого не изменит.       — Это самая трудная вещь в мире, — раздается голос позади него, и Станнис оборачивается, чтобы увидеть Давоса Сиворта в дверях. — Чтобы родители стояли в стороне, бездельничая, когда ребёнок болен.       — Мне не нужны банальности, Давос.       — А я их не говорю, милорд. Я просто рассказываю вам правду. Маттос, он однажды заболел оспой. Это не серая хворь, но это почти то же самое, что вы не знаете, что произойдет, и всё, что человек может сделать для своей семьи, будь он преступник, каким я был в те дни, или Великий лорд, как вы, нет никакого способа бороться с любой болезнью. Это... Ну, все так, как я сказал. Нет ничего хуже.       Станнис отворачивается к окну, не в силах смотреть Давосу в глаза. Он не знает никого, кто был бы так же привязан к истине, как он, но прямо сейчас он не хочет смотреть на истину. Для него это было что-то новенькое.       — А что ты делал, когда ничего не мог поделать?       — Я сидел и штопал порванные паруса, — говорит ему Давос. — Всё, что угодно, лишь бы занять руки и не сойти с ума. Вы должны как-то занять себя, иначе вы не сможете этого вынести.       — Ты ведёшь себя так, будто я не сталкивался с тем же самым снова и снова. Я знаю, что такое беспомощность, Давос, и не думай, что я этого не знаю.       — Да, как и все мы, — невозмутимо отвечает Давос. — Но это совсем другое дело, не так ли, милорд?       И будь он проклят в седьмом пекле, потому что он прав. Потому что раньше так и было... Есть кто-то, кого можно винить, пусть и на расстоянии. Король Эйрис, за то, что он вообще отослал его родителей. Роберт, за то, что поднял восстание. Редвин и Тирелл — за то, что возглавили осаду. Как он может винить болезнь? Болезнь — это не враг, с которым нужно бороться или обижаться. Станнис не знает, что с собой делать, когда не с чем бороться.       Он не знает, что делать, когда он никогда не ожидал, что будет чувствовать себя так сильно. Ширен — дочь, где ему нужен сын; её рождение не было слишком разочаровывающим, когда он знал, что у его жены уже есть один сын, и он был одним из трёх мальчиков. Конечно, скоро появится брат. Но он этого не ожидал — высокородные мужчины обычно не имеют ничего общего со своими дочерьми. Станнис не ожидал, что, когда он узнает, что его дочь может умереть, прежде чем она станет достаточно взрослой, чтобы стать человеком, эта часть его хочет большего.       Не то чтобы у него это получалось лучше, чем быть братом. Но он хочет этого. Более того, он хочет, чтобы его дочь жила, и его убивает то, что он ничего не может сделать, чтобы это произошло. Он настолько погружен в свои мысли, что не слышит удаляющихся шагов, когда Давос уходит. Он простоял у окна всю ночь, и только когда чья-то рука схватила его за запястье и рассвет ударил в глаза, он понял, что его брат здесь.       — Я видел Эшару в септе, — тихо говорит Ренли, всё ещё такой мальчик в свои одиннадцать лет, но серьезный впервые в жизни. — И... ну, я позволю ей рассказать тебе, а?       Станнис замечает в дверях жену, бледную и осунувшуюся, выглядящую такой же измученной, как и он сам.       — Крессен, — выдавливает она, и у него есть мгновение, чтобы задаться вопросом, это был кошмар, которого он никогда не ожидал для него, что это должно быть для неё, прежде чем она продолжает. — Крессен говорит, что она пережила самое худшее. Он говорит, что её лицо будет покрыто шрамами, но она будет жить.       Станнис кивает, не позволяя его самообладанию исчезнуть, но глубина облегчения, которое он чувствует, совершенно не поддается описанию.