— Твои родители весьма милые люди. — Вдруг подала голос Лила, невольно заглушая громоздкий радиоприемник, стоявший в самом углу кухни.
Отчего-то эта похвала вызвала у Маринетт весьма смущенный смешок. Дюпэн-Чэн оглянулась назад и улыбнулась, завидев фигуры родителей в прямоугольном дверном проеме. Том и Сабин что-то весело обсуждали между собой, активно жестикулируя. Пришла ли им гениальная идея или дело было в другом? Маринетт не знала, но слова Росси заставили девичье сердце подпрыгнуть в странном приливе гордости за семью, которая, тем не менее, особой прогрессивностью в приеме гостей похвастаться не могла.
Маринетт прекратила рассматривать родителей и вновь вернулась к небольшой мисочке с тестом. Напротив гостьи стояла такая же посудина с абсолютно идентичным тестом. Лила, в тонких перчатках и с забавным платком на голове, невозмутимо бороздила пальцами вдоль белой массы, оставляя за собой быстро исчезающие дорожки.
— Знаешь, мне всегда казалось, что лучший способ понять тот или иной народ — это побывать на кухне и попытаться приготовить традиционное блюдо.
Работенка была грязноватой, но Росси не демонстрировала отвращения или неудовлетворения. Со стороны даже казалось, что процесс замешивания теста ее даже увлек. Впрочем, каждые пятнадцать минут рука итальянки сама тянулась к телефону из-за страстного желания запечатлеть тот или иной момент, чтобы позже выложить его в социальной сети. Это Маринетт искренне расстраивало, ведь подобный настрой малость портил сокровенную магию кулинарии, превращая почти-священный процесс приготовления пищи в натуральное кулинарное шоу, которому действительно верить нельзя.
— Не могу сказать, что блинчики — это очень уж традиционно.
Шутка звучала далеко не так уморительно, как Маринетт себе это представляла, но губы Лилы дернулись в неком подобии смешка.
— На самом деле я бы предложила приготовить креп сюзетт или сделать мадленки, но для них тесто должно хорошенько настояться. Не думаю, что у тебя есть столько времени. — И Дюпэн-Чэн краем глаза взглянула на часы.
Ей одновременно было комфортно и некомфортно вовсе. Сегодня, определенно, Лила вела себя исключительно приятно. Она понравилась родителям, безупречно показала свои манеры за столом и даже согласилась помочь в приготовлении не то полдника, не то ужина, однако, сегодня Маринетт хотела побыть в тотальном одиночестве. Грустно взирая на дождь за окном и набрасывая эскизы по настроению, а не месить тесто для блинчиков.
— Я все равно на такси. — Лила отмахнулась и продолжила елозить руками по тесту, вырисовывая на поверхности простенькие фигуры. — Кстати, если бы ты предложила мне приготовить круассаны, я бы сильно обозлилась.
Маринетт удивленно приподняла брови. На лице Лилы появилась странная, немного блуждающая улыбка. Глаза итальянки застыли на приятном теплом тесте в миске.
— А что с ними не так?
— Все не так. Стереотипно. — Пожаловалась Росси. — Очень. Не знаю как тебя, но меня дико злит. На прошлом месте остановки меня только и спрашивали про рецепты пиццы и томатной пасты. Словно в Италии других блюд нет и мы сидим на макаронах круглые сутки! Бесит!
Ох уж эти проблемы путешественников. Маринетт усмехнулась, но тут же улыбка сползла с ее лица. Ситуация швее показалась знакомой. Будучи ребенком смешанной расы, Дюпэн-Чэн вдруг вспомнила все те случаи из школы когда одноклассники и их сердобольные мамы задавали всякие глупые вопросы по типу: «а как будет это предложение звучать на китайском?», «а ты единоборства знаешь?», «как там с такими глазами обзор?». За последнее, к слову, было несколько обидно. Да, в жилах Маринетт текла азиатская кровь, но это не значило ровным счетом ничего. Навыки приема пищи палочками и знания кунг-фу вовсе не передавались вместе с ДНК, ровно как и глаза, слегка узковатые, не были щелями.
— То есть, мне нравится пицца и все такое, но я не ем ее сутки напролет, а в моих венах не бежит томатная паста!
Это могло продолжаться вечно, но радио подозрительно затрещало. Легкий блюз неожиданно прервался, уступая место чересчур громкой заставке срочных новостей. Со стороны гостиной также раздался звук. Родители Маринетт включили телевизор. Два диктора, захлебываясь словами и невольно стараясь перебить друг друга, начали зачитывать текст.
— В шестнадцать часов по парижскому времени произошла очередная диверсия…
— Некто, по прозвищу «Злой Маг», подвергся атаке со стороны недоброжелателей…
— Взял заложников в размере трех штук…
— Трех человек превратил в свои подобия…
— Но на данный момент преступник схвачен и нейтрализован…
— Пчелиный Король обезвредил злодея…
— Пчелиный Король вновь продемонстрировал свою готовность встать на защиту и…
Щелк.
Маринетт отложила вилку в строну и радио потухло, а телевизионный диктор продолжал вещать, говоря что-то про выборы, выбор будущего и некий эксклюзив, который, быть может, в будущем неплохо подмочит репутацию Андре Буржуа. От политики Дюпэн-Чэн была далеко, поэтому все это прошло мимо ее ушей.
— Знаешь, так странно осознавать, что на улицах происходит такое, а ты и твоя семья просто поразительно спокойны! — Воскликнула Лила, стряхнув излишки теста с перчаток. — То есть, ладно, реакцию родителей еще можно объяснить, но ты ведь перед Менделеевой едва сознание не теряешь, а тут такая стойкость!
— Привыкли как-то. — Тухло отозвалась Маринетт, лизнув ложку с тестом. Было сладко, но не настолько, чтобы хотелось пить. — Мое тесто готово, а что у тебя?
Росси едва не присвистнула. Обыденность, сквозящая в чужом голосе, заставила итальянку невольно восхититься. Вот она не могла смотреть на события мира под таким углом, хотя и очень пыталась. Папа-политик и мама адвокат требовали такого подхода от всех своих многочисленных отпрысков. Итальянка взглянула на плод своих трудов. По виду все было неплохо.
— У меня тоже готово.
— А пробовать не будешь?
— Там же сырые яйца! — Итальянка скорчила гримасу. — Не ем сырые яйца и продукты с ними. Они мерзкие, они противные и от них можно подхватить болячку. Вот в позапрошлом году я попробовала одно и слегла с отравлением на месяц. С тех пор в таких делах я пас.
Ну, сколько людей, столько и мнений. Спорить или доказывать что-либо Маринетт не стала. Она полезла за сковородой, что лежала в раковине, пока Лила избавилась от перчаток окончательно и залезла в телефон. Из сорока восьми почти-одинаковых фото нужно было выбрать самое-самое, достойное интернет-галереи.
— Кстати, Мари, а как ты относишься к Киму? — Вдруг спросила итальянка, водя пальцем вдоль телефона.
Вопрос вышел неожиданным. Маринетт неопределенно пожала плечами.
— Ну, какой он? Что ты о нем можешь сказать, как о человеке? Вы же с ним давние одноклассники.
— Я с ним близко не общалась. Спортсмен, немного хулиган. — Дюпэн-Чэн капнула масла на сковородку, тщетно обдумывая то, что можно было бы сказать про Ле Тьена. — Знаешь, хоть мы и учились вместе практически два года, я не знаю, что именно о нем можно сказать.
Ответ Лилу не удовлетворил. Росси нахмурилась. Палец ее все еще елозил вдоль телефонного стекла, но уже не с таким энтузиазмом. На ровном лбу появилась глубокая складка.
— Может он малышей бьет после школы? Или ворует деньги у одноклассников?
Русло разговора неожиданно стало максимально странным. Маринетт вздрогнула и маслянистое пятно заполнило всю сковороду. Швея обернулась в сторону Росси, чье лицо оставалось все таким же невозмутимым.
— А почему ты спрашиваешь…такое?
— Да так, — итальянка лениво зевнула. Самое лучшее фото было обнаружено, улучшено парочкой фильтров и прямо сейчас медленно грузилось в сервер инсты. Связь на кухне Дюпэнов была так себе. — Он пригласил меня в кино на выходных, вот я и ищу максимально правдоподобную причину для отказа. Если я просто откажусь, то он обидится. А если я откажусь аккуратно, предоставив весомые аргументы, то малыш Ким погрустит пару неделек, а потом вернется к жизни и, что самое главное, прекратит меня донимать.
Последнее предложение было щедро сдобрено раздражением. Внутри Маринетт все с чудовищным треском оборвалось и Дюпэн-Чэн неожиданно для себя встала на место Кима, человека, с которым швея близка особо и не была. Чувство, чужое для ее натуры, но такое ностальгически-знакомое неожиданно дало о себе знать. Швея не влюблялась, а если симпатии у нее и случались, то они были кратковременными и неважными, а также, что важно, не озвученными. Маринетт их хоронила в себе так глубоко, что никто не мог догадаться касательно ее мыслей. Это помогало избавиться от боли отказа, но сейчас, в этот самый момент, Дюпэн-Чэн ощутила весь спектр эмоций от еще не разбитого сердца, которому предстояло разлететься в дребезги.
— Но ведь Ким…неплохой.
— А он тебе нравится?! — Тут же равнодушие сменилось откровенным интересом.
Нет, не нравился, но и противен Ким ей не был, поэтому Маринетт вопрос проигнорировала.
— Разве нельзя ему просто сказать, что он тебе не интересен? — Спросила Дюпэн-Чэн глаза в глаза.
Лила, словно сконфуженная, отвела взгляд в сторону. Задумалась. Складка, пару секунд назад исчезнувшая с лба, прорезалась опять. Итальянка завертела телефон в руках.
— Если я скажу ему все как есть, то он озлобится и решит профессионально податься в спорт, чтобы мне насолить, а потом, добившись высот, он будет сметь смотреть на меня сверху вниз, хотя расстояние между нами все еще будет огромное. — Телефон в руках набирал скорость. — Мне не нужен враг, Мари. Мне нужен друг, который просто будет отвергнут.
Такая откровенность заставила Маринетт врасплох. В голове зловещим эхом раздался голос Клода, твердящий о полезности и скором небытии странной штуки, которая вроде бы являлась дружбой.
— Но ведь неправильно судить людей так вот.
Лила закатила глаза. Со стороны казалось, словно Росси в который раз вталкивала в голову Маринетт некую истину, пока Дюпэн-Чэн упорно отвергала столь ценный дар.
— Неправильно идти против себя, уступая этим людям из жалости. — Росси махнула рукой. — Да и вообще, как можно встречаться с человеком, когда о нем нельзя ничего толком сказать.
— Но Ким спортсмен! — В отчаянии воскликнула Маринетт, даже не зная, что именно побудило ее заставить вступиться за одноклассника.
Аргумент вышел жалким. Лицо Лилы ясно дало это понять. Росси тяжело вздохнула и посмотрела в потолок, явно обращаясь за помощью к богу или иным другим высшим силам.
— Мари, солнце, если ты можешь охарактеризовать человека только одним словом, которое вдобавок описание его хобби, то это плохо. Как говорит моя mamma — любовь, это когда ты готова пойти вслед за ним в шалаш, отказавшись от всего своего имущества. За Кимом в шалаш я не пойду.
— А за Адрианом ты бы пошла? — Вдруг спросила Маринетт. Она, честно говоря, не горела желанием озвучивать столь сокровенный вопрос, но язык среагировал сам.
На лице Лилы показалась малость кривоватая улыбка.
— Я бы не просто пошла за ним, но и привела бы его в свой, если это потребуется. — Уверенно заявила итальянка, без какой-либо излишней скромности.
Посыл был благородным, но Маринетт пугала такая самоотверженность. Внутренне швея гадала, развернулась ли перед ее глазами история любви с первого взгляда на веки вечные или дело крылось в чем-то другом. В любом случае, откровения на этом не закончились.
— Не подумай, что я слишком высокого о себе мнения. Возможно Ким отличнейший парень, но терпеть такого человека возле себя в качестве amore eterno я не намерена. Я знаю, что Адриан мне предназначен судьбой, поэтому размениваться я не собираюсь. Зачем довольствоваться просто спортсменом, когда можно получить целую модель?
На мгновение Росси задумчиво уперла взгляд в потолок и задергала губами, что-то старательно обдумывая. Маринетт почуяла что-то неладное.
— Мари, а знаешь, быть может именно ты нужна этому любителю поплавать часок-другой в бассейне?
Швею передернуло. Дюпэн-Чэн удивленно уставилась на одноклассницу, чьи глаза хитро заблестели. Сквозь кожу и кость Маринетт кажется увидела великое скопление шестеренок, которые крутились в черепе Лилы. Гениальный план генерировался полным ходом.
— Нет… Нет… Нет!
— Почему? — Итальянка удивленно приподняла брови. — Ты же сама сказала, что Ким неплох. Так может сама попытаешь шанс с ним? Откопаешь что-то, что выделяет его на фоне других. Я могу подсобить. Знаешь ли, любовные дела — это моя стихия. В прошлой школе я помогла сто-о-о-льким парочкам, что письма благодарности мне шлют до сих пор. Знаешь, корзины цветов, косметику, сладости.
— Нет! — Маринетт густо покраснела, но не от смущения, а от стыда. Внутренне ей казалось, что Лила вошла под кожу настолько далеко, что видит все и даже то, к чему доступ она иметь не должна. Говорила Росси, а было стыдно Дюпэн-Чэн. Сама мысль того, что она может встречаться с таким парнем как Ким, вводила девушку в неописуемый ужас. — Он мне даже не нравится!
Лила взглянула на швею. Ее глаза оторвались от девичьего лица и упали до самых пят. Губы итальянки скривились.
— Но он выгоден, Мари. Особенно для тебя.
Она ее считала прокаженной?! Маринетт ощутила, как кровь хлынула с лица куда-то область сердца. В висках застучало, пока Лила, совершенно спокойная, продолжала смотреть на чертовы ноги.
— Не пойми меня неправильно, dolce. Ты очаровательна и мила, но чтобы заставить парней себя замечать, этого недостаточно. Ты должна заставить их обратить на себя внимание. Я вижу, как этот придурок Клод обращается с тобой, хотя, начни ты водить отношения с парнями типа Кима, уверена, этот мерзкий мусорный мешок отвалил бы от тебя.
Перспектива звучала заманчиво, но так дела иметь Маринетт не могла. Выше ее сил было начать встречаться с кем-то из корыстных побуждений, поэтому ответ швеи не изменился. Новое «нет» раздалось на кухне и Росси опустила руки, но перед этим она предупредила, что ее предложение вообще-то в силе и в случае чего…
— Лила, нет.
— Поняла.
Это было концом. Лила уткнулась в телефон, словно ничего не было, пока Маринетт, несколько ошарашенная, вернулась к изготовлению блинов. Краем глаза швея все же заглянула в экран чужого смартфона, но тут же Лила быстро сменила «твиттер» на «инстаграмм».
«Интересно, это она пишет твит о нашей готовке?» — Подумала швея, искренне грустя из-за своего отсутствия в этой соцсети. Ранее ее это не привлекало, а сейчас Маринетт чувствовала легкую тоску. Спустя минут десять итальянка взвизгнула, чем привлекла к себе внимание все еще растерянной швеи. Той даже пришлось отложить сковородку.
— Божечки-кошечки, Мари, ты только посмотри!
Лила повернула экран телефона к швее и та прищурилась. Свежая фотография Адриана Агреста взирала на девушку в свете софитов. Модель не улыбался в объектив, сверкая черными губищами, а корчил безумно грустную мину. На лице виднелся громоздкий макияж, невольно навевающий мысли о грустном клоуне или арлекино. Эмоция выглядела настолько натурально, что невольно Маринетт даже поверила юноше, хотя обычно в лица моделей швея не верила. Значительно впереди, в правом нижнем углу виднелся рисунок помады одного знаменитого бренда вместе с подписью.
«Ты можешь грустить красиво!».
Все бы ничего. Фотография могла бы не запечатлеться в недрах памяти Маринетт, если бы не одно маленькое «но».
— НА НЕМ МОЯ ШЛЯПКА?
***
Как же он устал. Клод посмотрел сначала на записи старика, потом на французско-китайский словарь. С минуту юноша обдумывал увиденное, а после смачно и со вкусом врезался лбом в стол. Тот задрожал, но напополам не распался, а жаль.
Буржуа бы с удовольствием поныл, но времени для этого действа у него не было. Пришлось подниматься, выпрямлять спину и пялиться на результат китайской мысли опять, тайно надеясь на кончину мира от метеорита. Практика показывала, что если ты хочешь что-то сделать, то сделай это сам. Слова выдались золотыми, но совершенно противными. Клод не учил китайский, но все же сидел перед тетрадями, совершенно забыв про прочие предметы школьной программы, которые вообще-то были все еще важны.
У Буржуа были деньги. Он мог и пытался нанимать переводчиков, но те по воле некого злого рока были не в силах исполнить свои обязанности на должном уровне. С материалом всякий раз что-то происходило, стоило тетрадям попасть в руки сторонних мастеров языка. Текст видело много людей и все, словно один, проявляли себя в высшей степени некомпетентно. Норовили вылить на текст кофе или вовсе порвать пожелтевшую бумагу одним неловким движением. И ладно бы, окажись это все в руках новичка-студента или старика с болезнью Паркинсона, но нет. В рядах приглашенных переводчиков были люди весьма серьезные, работающие с материалами более древними, нежели стопка желтых тетрадей.
Некоторые, если верить особым людям, вовсе занимались переводом текстов начала третьего века, что им, впрочем, не мешало обращаться с материалами Фу совершенно непрофессионально. Это тянуло на таинственное проклятие. Отксерокопировать содержание тетрадей и раздать его специалистам Клод также не мог, хоть и желал, однако, в этом случае проблема лежала вовсе не на пресловутых высших силах. Нормальное оборудование просто отказывалось читать предоставленный текст, из-за чего все копии были в ужаснейшем состоянии. Квами, к слову, также были бесполезны на этом поприще. Они не понимали (или делали вид, что не понимают?) написанного текста. Символы просто расползались перед огромными глазами, отражаясь в холодном блеске.
Ситуация была паршивой. Сидя над самой желтой тетрадью по кличке «первая», Клод всматривался в криво наречённые символы и периодически кусал губы, взирая на страницы многочисленных словарей. Буржуа перевернул всю библиотеку накануне, дабы выудить больше материала для изучения. Гугл-переводчик был отброшен, а телефон спрятан под подушку. Едва палец Клода нажимал на иконку браузера, как время ускоряло ход, а вместо страницы переводчика перед глазами мельтешили соцсети, новостные таблоиды и группы поклонения Пчелиному Королю и Ша Нуару. Так учиться было нельзя.
Самая первая страница не была переведена и на половину, хотя времени прошло прилично. Отвратительные результата злили Клода. Внутренне Буржуа надеялся, что в порыве ярости он навлечен на себя акуму и станет каким-нибудь «человеком-переводчиком», чьей главной способностью будет мгновенный перевод любых текстов с любых языков. Надежды-надеждами, но заветная бабочка со стороны улицы не прилетела, а та, прошлая акума, пойманная в банку, вовсе сдохла тем же вечером. Светлее насекомое не стало, но Клод его похоронил в той же банке под одним из многочисленных деревьев.
Буржуа взвыл. Китайские иероглифы уже двоились в глазах. Практически неотличимые, они, словно издеваясь, кривым рядом наполняли страницы, едва не сливаясь друг с другом. Скромная кучка слов, переведенная на рядом лежащем куске бумаги не впечатляла.
«Нехороший человек», «разлука», «семья», пропуск, пропуск, пропуск, «новое», пропуск, пропуск, «тоска», «одиночество», пропуск, пропуск, пропуск.
И то, не было даже фактом, что слова переведённые, с трудом откопанные в словарях и примеченные вроде бы на глаз были теми самыми словами, зашифрованными на бумаге. Проклятый китайский язык! Рука Клода потянулась к кружке, но та была пуста и слава Богу. Отпей Буржуа еще немного ромашкового чая для успокоения нервов и его бы стошнило прямо на ковер. И стошнило бы не просто завтраком-обедом-ужином, а лепестками все той же пресловутой ромашки.
«И во что я ввязался?» — Мрачно подумал Буржуа, потирая глаза. Текст на бумаге задрожал, опять слился в мешанину и Клод сглотнул, явно не понимая, галлюцинации ли это или на этих тетрадях действительно лежит некое колдовство?
Он мог думать об этом вечно, но в дверь постучали. Стук были слишком настойчивым для прислуги, что значило лишь одно — здесь кто-то из своих. Едва стук раздался в комнате, как иероглифы, копошащиеся как жуки, мгновенно разбежались по сторонам, образуя какой-никакой, но порядок. Текст перестал быть мешаниной, превращаясь просто в непонятное полотно.
«Мне нужно отвлечься.»
В дверь постучали опять.
— Войдите.
Ручка повернулась, а Клод отложил тетради. В голове его вновь промелькнула мысль, что их нужно вообще оттащить Адриану. Подобное соображение было отправлено куда подальше. В номер-комнату вошел Андре. Растрепанный, совсем уставший и с чашкой дымящегося кофе в руке, мэр не долго думая прошел вперед. Дверь запоздало, но хлопнула. Отец и сын остались одни.
— Как-то плохо выглядишь. — Клод взглянул на родителя, чья обычно выглаженная рубаха была измята до невозможного. Про лицо, измученное и серое, юноша говорить не стал. Отец, в конце концов, у себя зеркало имел, да и люди вместе с ним водились.
— Сын мой, иногда есть ситуации, когда нужно помолчать. — Неожиданно формально заявил Андре отпив кофе.
Клод несколько сник. Обычно папа с ним был ласков и добр, а сейчас мужчина был до того уставшим, что обращался к единственному сыну как к чужому человеку. Это юного Буржуа задело. Вспомнилась мать и та стена, которая разделяла его, Клода, и Одри. Отдалиться также от отца не хотелось.
— Знаешь, я не могу понять зачем ты это делаешь, но прекрати.
Юноша удивленно захлопал глазами, пока Андре сделал новый глоток кофе, ополаскивая совершенно сухое горло.
— Что? — Непонимающе спросил Клод.
— Хватит донимать людей. — Твердо попросил Андре, но после тон его немного изменился. К голосу добавилась мягкость. — Во всяком случае во время выборов. С этими интеллектуалами в белых халатах спорить я не должен, особенно в это время.
Сын его все еще не понимал, поэтому Андре пояснил:
— Я про обитателей инсектариев говорю, которым ты, молодой человек, написываешь с моей почты и весьма недвусмысленно угрожаешь. Скажи спасибо, что их начальник — это мой друг по университету и он не стал поднимать шум.
Что-то внутри Клода щелкнуло. Невидимая лампочка над его головой загорелась.
— Стой, их начальник — это твой друг?!
Но тут же энтузиазм спал. Андре был не в настроении. Отпив еще немного кофе, мужчина взглянул в окно, где давно царил мрак и зябко поежился, явно скучая до долгим дням удушливого лета. На часах было чуть за девять, а Париж уже был окутан темным покрывалом долгой унылой ночи. В окно накрапывал мелкий противный дождик, удручая мэра еще сильнее.
Клоду хотелось поговорить, уцепиться за эту тему и потянуть неожиданно появившуюся нить на себя, дабы распутать клубок, но сейчас было самое неподходящее время. Вместо этого юноша сочувствующе поинтересовался:
— Все плохо?
— А ты новости читал?
— А я дурак?
Отец и сын переглянулись, после чего синхронно выдавили улыбки. У Клода улыбка была задорной, когда Андре улыбался горько, почти вынужденно. Мужчина отставил кружку и полез в пиджак, откуда вынул лист из ежедневной газеты флаер, разукрашенный на манер средневековых иллюстраций. Первым делом Клод взял именно этот глянцевый листок с весьма отдаленным, но при этом узнаваемым лицом преподавателя на замену. С той стороны на старосту смотрел Арманд. Знакомое лицо с носом-клювом, надменный взгляд и совершенно идиотские усы определенно принадлежали именно этому человеку. Под портретом виднелась огромная надпись «Вернем славный тринадцатый век!». Это было до безумия жалко.
— Вот же безвкусица! — Клод смял листовку. — И тебя напрягает этот клоун? Серьезно? Ты же его в порошок сотрешь, если захочешь!
— Это? — Андре покачал головой. — Нет, эта забавная штука оказалась у меня случайно. Я про это говорю.
Клод взял газету и тут же ее отбросил, словно ядовитую змею. На первой полосе, крупным планом было напечатано фото девушки, жутко похожей на самого Клода. Над ней виднелась неприлично-крупная надпись кричащего алого цвета.
ЗОИ БУРЖУА-ЛИ. КТО ОНА ТАКАЯ И ПОЧЕМУ ЕЕ СКРЫВАЮТ?
***
Адриана ничего не радовало. Ни поход в гости к подруге, ни тюбики помады, полученные совершенно бесплатно, ни новая акриловая фигурка с Пчелиным Королем. Агрест чувствовал себя подавленно. Ему ничего не хотелось делать. Вся жизнь его утратила краски, а единственным желанием в этот момент было вернуться домой, отмотать время вспять и не уговаривать отца отдавать его в школу.
Да, в классе он встретился с Альей и мог проводить с Клодом, но…
— Кх! Не отстирывается! — Сезер зло бросила сумку назад в стиральную машинку и добавила больше порошка. — И что это за клей такой?
Адриан вяло пожал плечами. Пальцы его катали один из многочисленных тюбиков с черной помадой. Таких дома Агрест имел аж девять штук. Этот, десятый, Сезер получила в дар от одноклассника сегодня, вместе с измазанной сумкой и порванной повседневной одеждой. До чего же смешно и нелепо смотрелся Адриан со стороны, сидя в костюме для фехтования и катая помаду вперед-назад, буравя ее пустым взглядом. Нижнее веко правого глаза заметно дергалось.
Алья сдула с лица непослушную пушистую прядь и поставила машинку на более резкий режим стирки. Барабан наполнился мыльной водой и Сезер покинула ванную комнату, но дверь не закрыла. Ее мягкие шаги раздались со спины, но Адриан не заметил. Он был занят. Рядом, на столе, горкой лежали учебники, залитые клеем. Белая масса застыла, но не полностью, поэтому книги лежали на ватмане, который должен был стать плакатом, но не сложилось. Рядом валялись смятые клетчатые листки, где громоздились оскорбления разной степени мерзости. От банального «фрика» до более сурового «урода». Алья сжалась и грустно посмотрела на Адриана, чья безучастность только росла.
— Прости, что опять тебя потревожил. — Пробормотал Агрест, вины за собой особо не чувствуя. Было не до этого. Пресловутое «урод» эхом звучало в его голове.
— Ты же знаешь, что я тебе всегда рада!
Вроде слова были добрыми, а ощущение было таким, словно Адриана хорошенько ударили в живот. Агрест посмотрел на помаду в своих пальцах. Черный тюбик отражал юношеское лицо, искаженное неясной, доселе невиданной эмоцией. Смутно похожее Адриан испытывал в день похорон мамы, но это тоже было не тем. Обида, сейчас колющая сердце, была мерзкой и противной, также прилипчивой, хуже всякой жвачки.
Видя подорванный моральный дух, Алья обняла Адриана и того неожиданно схватило странное удушение. Клод его обнимал редко и только по праздникам, Натали и отец вовсе практически не прикасались, а одноклассники разумно сторонились. Их Агрест не винил, хотя и очень обижался, когда его протянутую руку игнорировали. Адриан замер, когда теплые, странно-мягкие руки нежным кольцом обвили его плечи и голову. Журналистка прижала его к себе и юноша, охваченный самыми разнообразными эмоциями, заплакал, выпуская весь тот стресс, который накопился за последние три дня.
— Тш… Тш… Все хорошо.
Алья принялась раскачиваться и Адриан закачался следом. Словно мать, утешающая своего дитя, Сезер качалась туда-сюда. На память модели пришел образ мамы. Немного далеких, размытый по краям. Она обнимала его примерно также, да и качала, честно говоря, сходным образом. Боги, как же это было давно! Адриан прижался к чужому телу и засопел, медленно возвращая контроль.
— В последнее время у всех какие-то неприятности в школе. — Ласково и нежно заявила Алья, стремясь направить разговор в иное русло. — Прямо напасть.
— Все так плохо? — Поинтересовался Адриан, хлюпнув носом. На бумажки с оскорблениями Агрест предпочитал не смотреть, чтобы не сорваться вновь.
— Да. Мирэй в твиттере взломали. Бедная девочка минут двадцать назад залила на ютуб видео с извинениями и объяснениями, но ей это не помогло.
— Она хорошая. — Адриан шмыгнул. — Она мне вчера книгу помогла в библиотеке найти.
Юноша взглянул на стопку испорченной литературы и зажмурился, внутренне надеясь, что это все исчезнет, словно дурной сон. Не помогло. Целительное тепло чужого человека осталось, ровно как и книги с сумкой.
— Ничего, это тоже можно исправить, — Алья отмахнулась. — Не нужно принимать все так близко к сердцу.
Сказать было легко. Теперь Адриан разлепил глаза и взглянул на собственную повседневную одежду, так талантливо изрезанную. Что привычные джинсы, что рубаха, что футболка — все это больше напоминало тряпки, разрезанные очень острыми ножницами. Кем бы не был недоброжелатель, подготовился он основательно.
— Где это произошло? — Спросила Алья. Ее рука переместилась на голову Агреста. Смуглые, чуть грубоватые пальцы погрязли в светлых волосах. Этот прием идеально работал на младших и Адриан, который хоть и был старше шести лет, также повелся.
— Это? — Он посмотрел на истерзанные вещи, но уже новыми глазами. Чистыми. Адриан провел рукой вдоль лица, стирая лишнюю влагу. Все проблемы вмиг стали такими крохотными, что даже стало смешно. — Я был на фехтовании, вот. Возвращаюсь, а шкафчик вскрыт и там… Это.
— Администрация знает?
Ответом стало смущенное молчание. Адриан эту деталь не уточнил. Он выхватил свои вещи, вытряхнул из кроссовок подброшенные кнопки и ринулся вперед, к Алье, так как не знал, как именно нужно себя вести.
— Наверняка знают. — Проворчала Сезер. — А записки? Как давно ты их получаешь?
— Сегодня. — Промямлил юноша, пряча взгляд.
— Не ври.
— Но…
— Ты, как минимум, со вчерашнего дня ведешь себя странно.
Адриан осел. Немного сгорбился.
— Сегодня третий день.
— Понятно. — И Сезер ничего не сказала более. Руки ее вернулись к поглаживанию.
