***
Клод ненавидел Рождество до такой степени, что во время утренней стычки со Злым Сантой Буржуа не испытал никакого чувства вины за несколько оздоровительных ударов в челюсть. Санта, во-первых, был одержим, а во-вторых, он бесил. Был конечно и третий пункт, который крылся в способности превращать живых людей в пустые коробки с золотой ленточкой на верхушке, но он особой роли не играл. Хотя простые люди, отчего-то так не считали. Дело вышло плевым, но все же некоторый осадок в виде рукоплесканий и бессмысленных пожеланий «счастливого рождества, да благословит вас бог!» остался. Ни в Бога, ни в его подобие Клод не верил (особенно в зимние предпраздничные дни), а вот Рождество юный Буржуа терпеть не мог всеми фибрами души. Как быки злились от созерцания мельтешащей красной тряпки, так и Клод заводился от вида гирлянд, что вполне себе дружелюбно свисали с фонарей. В стопку раздражающих вещей летели и тучные бездельники с ватными бородами, и нищий молодняк в остроконечных колпаках и нелепых колготках. Ага, эльфы. Как же! Посмешища в бабкиных обносках! И видит Бо… Нечто, что на небе, патриотом Клод не был, но сейчас сознание Буржуа переполняло лишь одно единственное желание: пусть парижане прекратят играть в Америку, нащупают в себе национальную жилку и дружно забьются по храмам, где старики в санах будут читать проповеди все праздники. Не нужно гирлянд, мишуры и ели. Нужны скучные проповеди, монотонный зуд у ушей и твердое понимание того, что в отпущенный срок нужно работать, а не славить несуществующего младенца, чье лицо украшало праздничные плакаты, свисающие со стеклянной крыши торгового центра. Смотря на валящиеся от товаров витрины, Буржуа испытывал очень мрачное чувство недовольства. При всей обильности предложений в современном торговом центре Клод не мог найти ничего, что было бы ему нужно. Чуть околевшие пальцы дотронулись до бумажки-жребия. Маринетт Дюпэн-Чэн, что по иронии судьбы попалась бывшему старосте, наверняка не испытывала похожих трудностей в выборе подарка для «своего» человека. Клод разочарованно цокнул языком. Вязаные шапки, вязаные шарфы, вязаные свитера… Вся вязаная одежда, криво нацепленная на манекены, прямо-таки испускала из себя какой-то совсем безнадежный дух бедности. Отчасти даже не верилось, что эти вот торговые предложения предназначались среднему классу. Волны тошноты очень быстро дали о себе знать стоило пальцем слегка, почти невесомо коснуться к синтетической шерсти. «И как такое могут носить люди?» Клод в отвращении одёрнул руку и недовольно покосился на манекены. Синтетические волоски молочно-белого цвета едва заметно задрожали при мерзковато-желтом свете потолочных ламп. Клод ненавидел масс-маркеты (особенно вещевые) примерно также сильно, как и Рождество. В некотором роде Буржуа чувствовал иронию от того¸ что он, человек пылающей ненавистью к этим двум понятиям, резко очутился в канун ненавистного рождества на площади не менее ненавистного масс-маркета. — Хватит строить из себя голубую кровь! — А вот Лила чувствовала себя в своей тарелке. — Это просто чистый свитер, а не смердящие лохмотья, Ва-а-а-а-аше Вели-и-и-и-ичество. Вообще с собой нужно было позвать Сабина, но Росси оказалась под рукой раньше. Ее настроение не было испорчено, хотя атака Злого Санты пришлась на относительно раннее утро, а энтузиазм пер со всех щелей. Это тоже бесило, но все же не так сильно, как проклятая «Jingle Bells» со всех колонок. — Твоя кислая рожа пугает консультантов. Клод фыркнул. Если он пугает их, значит все идет верно. Назойливые предложения помощи послужили бы лишь новыми гвоздями в и так заколоченную крышку гроба хорошего настроения. — Твоя кислая рожа раздражает меня с самого начала, но я же молчу! — Да-да, молчишь так сильно, что это слышно всем. — Росси заливисто засмеялась. — Scemo, если однажды Санта положил тебе в праздничный носок кусок угля, то это не значит, что стоит портить рождество всем остальным. Смирись со своей обидой и посмотри-ка на это. Мари любит все розовое. Нечто, что развалилось на манекене, действительно было розового цвета. Непонятное изделие, похожее на вырезанный кусок ткани с белыми узорами, выглядело также уродливо, как и все прочие вещи в этом павильоне. — Что за убожество?! — По мне миленькое пончо. — Лила смяла часть ткани. — Мягкое на ощупь, стильное со стороны. Будь цвет другим, я бы взяла его себе. Буржуа окинул итальянку крайне скептичным взглядом. Впрочем, настороженность быстро сменилась на мрачное согласие. Росси имела привычку безвкусно одеваться. — Так возьми. Хуже же не будет. — Вот злой ты человек, Клод. — Лила покачала головой. — На дворе праздники, а ты брюзжишь и брюзжишь, прямо как желчный старик! С таким настроем призраки рождества напомнят о себе раньше полуночи. — Брюзжишь… Желчный… Росси, я вот понять не могу, твой папочка решил тебе подарить словарик раньше времени? Откуда такие слова в твоем лексиконе? Замечание попало куда-то в область гордости. Приподнятое настроение иностранки снизилось на несколько единиц, а вот настрой Клода приподнялся. Даже жить как-то захотелось. Да и розовая тряпка с иного ракурса начала смотреться как-то менее нелепо. — О-о-о-о. Я вообще-то книжки всякие читаю, саморазвиваюсь, пока некоторые только и делают, что втыкают в телефон. — А с каких пор онлайн-сталкинг за Адрианом стал саморазвитием? — Совершенно невинно поинтересовался Буржуа. На его глаза попался стенд со всякой мелочью в виде бижутерии, чехлов, носков и прочих штук, что были в теории были милы девичьему сердцу. — С тех самых, когда кривая зеркалочка стала считаться сарказмом. — Ехидно отозвалась итальянка, отрываясь от пончо. — А вообще не нужно на меня проецировать свои проблемы. Я нормальный человек. Я могу держать себя в руках. Я, между прочим, имею и свою жизнь, в которой нет места слежкам, интригам и недомолвкам. — Ну конечно… А профиль Авроры у тебя в телефоне сохранен лишь потому, что у Бореаль сел телефон. — Как ты… ?! — Щеки Росси мгновенно вспыхнули, но зрелище это продержалось не больше секунды. Излишне радостный тон уступил место глухому раздражению. — Предположим, что так! И что? Ты заберешь у меня телефон и пожалуешься директору на мое плохое поведение? Утю-тю, какие мы правильные! — Да мне как-то плевать. И это было ложью. Клоду действительно хотелось рассказать, но не директору, а самой Бореаль, в чьем окружении водилась такая мерзкая паразитка, но чувства некой общности и безвыходности плотно связывали руки. Наверное, окажись Клод на месте Лилы, он бы действовал похожим образом. Любовь, будучи войной, принимала все средства как нечто должное. Да и вообще, какая-никакая, но Лила была союзницей, которую сейчас терять было опасно. Уж больно много Росси знала, чтобы просто так от нее избавиться. — Так зачем об этом говоришь?! — Девушка раздраженно толкнула Буржуа в плечо. — Мне нельзя нервничать. От этого, между прочим, на лице появляются морщины времени! — Я не пытаюсь тебе угрожать. — Клод мельком взглянул на наборы резинок для волос. Совсем детские, с бантиками и мордашками животных, они мало подходили для девицы шестнадцати лет, но Маринетт же любила подобные вещи! В памяти всплыли уродливые красные резинки, чья толщина могла посоперничать с толщиной большого пальца Айвана. — Делай, что хочешь, но обойдись без талисмана. Если я узнаю, что очередная криво посмотревшая на Адриана ученица будет вести себя странно, то жди мер. Там должно было что-то еще. Лила видела как дергались губы Буржуа, но слова юноши исчезли толком не появившись. Глаза Клода устремились на мотки лент, что скромно лежали в стороне. Одна пара ленточек притягивала героя особенно сильно. На ярко-красном атласе щедрой рукой производителя был поставлен практически десяток черных точек, что напоминали о далеких, ныне недостижимых временах.***
Этот зимний вечер был особенно приятен. Маринетт толком не помнила когда именно ей приходилось вязать в последний раз, оттого сегодняшняя встреча со спицами и клубками шерсти была наполнена неким очарованием. Сердце швеи трепетало от радости, пока меж пальцами образовывалась новая петля. Подобные чувства людей посещали лишь в случае встречи со старыми друзьями, но поскольку у Маринетт таких не водилось, швея с трудом могла подобрать сравнение. Сплетая петлю за петлей, Дюпэн-Чэн удобно уместилась в кресле с пледом на ногах. Уединение, редкое в свете последних событий, теплым бальзамом грело измотанное сердце. Сомнительна радость от не менее сомнительного поста ушла еще в момент оглашения результатов, оставив после себя место для обычного покоя. Обилие событий, что затянуло в себя Маринетт, осталось где-то позади уютной комнаты. Отныне в мире была лишь Дюпэн-Чэн, розовые стены, спицы, клубки с шерстью и аудио-постановки, что местные радио-станции крутили практически круглосуточно. По случаю Маринетт даже нашла старый приемник на чердаке! Атмосфера грядущего праздника начисто убивала как интерес к урокам, так и желание вернуться к компьютеру. Вслушиваясь в мягкие голоса дикторов, что время от времени искажались помехами, Дюпэн-Чэн уходила в собственные грезы все дальше и дальше. Мирское осталось позади, уступая место чему-то более возвыше… — Проклятье! Нет, не уступало. Спицы полетели на пол вместе с толстой красной шерстяной нитью. Обычно не такая уж и раздражительная, Маринетт с трудом держала себя на территории кресла. Душа требовала погрома, а мозг настаивал на ясности. Это было неверно. Это назначение, это празднование, эти люди… Точнее, в назначении старостой как раз все было хорошо, но путь, пройденный от самой парты до места к Бюстье был в корне ошибочным. Отчего-то Дюпэн-Чэн думала, что победа ее будет другой, а в соперниках будет кто угодно, но только не Макс, который начал этот год с солидной пачки озверина. Главный отличник вел себя странно! Его поведение казалось ненормальным, а выходки вовсе находились на тонкой грани обычного хамства и натуральной грубости. Иногда Маринетт испытывала острое желание взять, подойти и хорошенько тряхнуть Макса, чтобы тот прекратил корчить из себя не пойми что. А еще был Клод, который в теории представлял из себя Кота. Теория являлась таковой лишь из-за желания Маринетт. Не желая смотреть на факты в лицо, Дюпэн-Чэн бежала от фигуры героя в черном изо всех сил. Это было также неправильно, как и задира-Макс, если даже не хуже. Девичье сознание отчаянно сопротивлялось и надевало на лицо Буржуа пчелиную маску, что шла ему до отчаянного хорошо. Швея устало потерла виски и убито взглянула на стену, что была полностью покрыта рисунками бывшего старосты в пчелиной экипировке. Клода было много. Он насмешливо улыбался, он хмурил брови, он заливисто смеялся, он заносил руку для удара. Удивительно, но моделью Буржуа быть шло. Он отлично получался на всех эскизах, пусть и сильно схематичных. Дюпэн-Чэн бросило в дрожь. Понимание того, что главный обидчик переквалифицировался в главного защитника пришло не так давно, оттого легкое опасение время от времени давало о себе знать. Швея сглотнула. Страх покинул ее, уступив место иному чувству, что тревожило сердце даже чаще. К своему ужасу Маринетт Дюпэн-Чэн начала испытывать подобие симпатии к парню, который не так давно вселял в нее ужас. И это было ужасно.