(Не)Спаси меня.

      Раньше Натаниэль думал, что такое чудесное превращение — это прерогатива фильмов для подростков, но нет. Преображение до неузнаваемости оказалось более чем реальным явлением и, что самое главное, Натаниэлю не потребовалось выжидать три мучительных летних месяца, чтобы явить миру свое новое «я».       Победа над героем существенно подняла настроение и влила в сознание Куртцберга то, чего ему не хватало очень и очень сильно. Уверенность в себе, редкая гостья, посетила художника этим утром. Как-то просто, почти бесхитростно и, что не совсем естественно, без какого-либо предупреждения.       Просто боль в ноге отступила, грядущий день прекратил восприниматься как что-то страшное, да и настроение, стабильно низкое в учебные дни, сделало стремительный скачок вверх. Хотелось жить в полной мере этого слова, без оглядки на чужие косые взгляды и мерзкие сплетни, что циркулировали за спиной. В какой-то момент на Куртцберга снизошла уверенность в своих собственных силах.       «Ведь я герой своей собственной истории!»       Художник верил, что в случае проблем на его голову снизойдет волшебное перо и мир заработает так, как это хочется самому Натаниэлю. Чарующее чувство вызвало зуд в области сердца. Всю дорогу от дома до школы обычно неприметный, маленький человек с опущенной головой шествовал как царь. Натаниэль не обращал внимания ни на липкий снег, что так изобильно посылали небеса, ни на мерзкое тепло. Превращающее теплую куртку в натуральную парилку, ни, прости Господи, на людей с кривыми ногами, которого одного тротуара было мало. Впервые за несколько лет Натаниэль Куртцберг осознанно пихнул сверстника плечом, заставляя того отойти в сторону. Голова художника была холодна, сердце спокойно, а разум чист.       Громила, один из тех старшеклассников, который повадился преследовать Куртцберга. Сначала даже и не понял, кто именно его толкнул. А когда понял, след Натаниэля успел влиться в общую мешанину на снегу. Обычная темная шапка скрылась в ворохе других головных уборов, тем самым скрываясь с глаз хулигана.       В том, что здоровяк обязательно подойдет к классной комнате, чтобы сравнять счеты, Натаниэль не сомневался. Не сомневался он и в том, что кроме этого несчастного у порога будет толпиться небольшая группа поддержки, но сегодня все не имело значения. Полный внутренней уверенности, Куртцберг в раздевалке снял куртки у ближайшего к себе крючка и решительно перевесил их в сторону, а на освободившееся место повесил свою одежку. Художник не боялся, что с его верхней одеждой что-то произойдет.       А если и произойдет, то этот день окажется показательным. Для многих людей. Задиры-старшеклассники — это лишь верхушка айсберга. Истинное зло, уродливый корень, давший начало всех проблем Натаниэля, покоилось в ином месте.       Перед тем как войти в класс и известить всех, что ныне начинается эра хороших парней, Натаниэль задержала у зеркала в мужском туалете. Длинная рыжая челка, свисающая к самым глазам, покрывала собой добрую половину лица. Неприемлемо. Натаниэль сощурился. Так он больше походил на запуганного олененка, а не на хищника. Был бы рядом двоюродный брат, он бы уложил эти рыжие пряди гелем, создавая классную и крутую прическу. Или, как вариант, состриг бы всю шевелюру, оголяя лицо.       Симпатичный.       Натаниэль, обычно не склонный к самолюбованию, подвинулся к зеркалу, смочил руку водой и пригладил волосы. Глаза, не закрытые челкой, задорно сияли в свете тонких туалетных ламп. Художник провел ладонью вдоль светлых щек, никогда не знавших прыщей. Подушечками пальцев очертил ровную линию бровей. Даже нос, от природы прямой, без уродливых горбинок и крючковатых концов, не избежал отдельного исследования. Смотря на себя здесь, в небольшом школьном туалете Натаниэль Куртцберг неожиданно для самого себя понял, насколько же он красив.       Это подняло настроение еще сильнее. Заправив челку за ухо, чтобы та больше не прятала лицо, Натаниэль непривычно расправил плечи и ринулся прочь, при этом не забыв окинуть зеркало у раковины прощальным взглядом. Там, по ту сторону, уходил кто-то другой. Уверенный и сильный, имеющий мало общего с забитым мальчишкой, который только вчера не решался подозвать официантку к себе. К слову, об официантке… В карманах джинс Натаниэль нащупал бумажку с наспех написанным номером. Это сильнее вдохновляло на подвиги.       «Ты все сможешь!»       И да, он смог. Смог бесстрашно толкнуть дверь в класс, встать так, чтобы каждый мог увидеть его и, о чудо, вселенная оказалась на стороне нового, сильного и уверенного в себе Натаниэля, раз самый страшный враг и девушка мечты очутились в одном месте в одно и то же время. — О, привет, Маринетт!       Если бы Натаниэль вышел из диснеевской сказки, то на его щебет пролетели бы птицы в компании прочей лесной дряни. Непривычно прямой, с убранными волосами, художник выглядел странно. Немного настораживающе. Клод, признаться честно, даже не сразу признал в розовощеком, довольном жизнью парня своего вечно унылого одноклассника, больше похожего на забитую собаку.       Некоторым людям счастье было явно не к лицу. — Здравствуй, Нат!       Этот клоун должен был поздороваться, а после ретироваться на задние столы, однако этим утром привычный распорядок оказался сбит и Клод Буржуа не без доли удивления увидел, как Куртцберг совершенно наглым образом подошел к парте Дюпэн-Чэн и терпеливо уставился сначала на швею, потом на самого Клода. Желание выколоть этому противному мальчишке глаза образовалось моментально.       Укол досады обрушился на сердце. А ведь что-то начало намечаться! То, как Маринетт улыбнулась, завидев Натаниэля, немного зацепило Буржуа. Швея обладала либо великой душой, раз без каких-либо проблем находила в себе силы, чтобы общаться с потенциальным извращенцем. Либо, что более вероятно, не обладала и малейшим уважением к себе, раз допустила, чтобы это отребье ошивалось неподалеку. Но, ладно, Клод рядом. Он поможет. Как и всегда. — Какие люди. — Буржуа исказил губы в предупреждающей улыбке.       Такое случалось всякий раз, когда начиналась публичная порка. Инстинктивно Натаниэль сделал шаг назад и уже приподнял руки, чтобы прикрыться, но очень быстро дикий страх сменился недоумением и злостью. Нет, сегодня нельзя сдаваться! Сегодня совершенно новый день и, что более важно, совершенно новая глава. — И тебе привет, Клод. — Я с тобой вроде не здоровался. — Значит, из нас двоих я буду единственным, кто знает правила приличия. — Где-то подобная ситуация мелькала из комиксов, но Натаниэль не мог припомнить где именно. Деловито облокотившись о стол, Куртцберг посмотрел в глаза Маринетт. — Ну что за свиньи иногда бывают, правда, Мари?       Он рыл себе могилу. Быстро, суматошно и очень продуктивно. Маринетт едва ли не своими глазами наблюдала за тем, как огромная яма ежесекундно возникает под ногами Натаниэля. Хотя, нет. Не яма. Овраг. Земная кора медленно, но явно разъезжалась в разные стороны, оголяя жгучее нутро. От злости Клод покраснел. Светлые волосы, тщательно причесанные и кое-где зафиксированные воском, встали дыбом. — Эм… Это как-то грубо. — Дюпэн-Чэн нервно улыбнулась. — Натаниэль, не нужно… — Грубо — это когда такой прелестный цветок как ты, сидит рядом с уродливым кактусом.       Куртцберга либо покусала Лила с ее романтичными позывами, либо в его бренное тело вселилась акума. В любом случае, вся краска отхлынула от щек Маринетт, а в глубине девичьей души зародился липкий, мало на что похожий страх. Большего дискомфорта ей испытывать не приходилось. — Уж лучше быть кактусом, чем зловонной мусорной кучей. — Для того, чтобы не сорваться, пришлось ногтями впиться в кожу. Боль немного отрезвляла. — Куртцберг, лучше не испытывай мое терпение.       Совет прошел мимо чужих ушей. Натаниэль продолжал мерзко улыбаться, смотря на Маринетт так, как лисы смотрят на крольчат, прежде чем сожрать тех на обед. — Можешь сесть ко мне. — Да мне и здесь неплохо. — Маринетт искренне пыталась сохранить хоть подобие спокойствия. — Но, спасибо за предложение. — Может тогда мне сесть к тебе? — Натаниэль осмотрелся. — До понедельника твоя подруга не подойдет. Тебе ведь скучно на занятиях!       Это не было вопросом или предположением. Наоборот, утверждение, удивительно твердое, было сказано с удивительной уверенностью. Все оказалось решено. Натаниэль Куртцберг твердо вознамерился сегодня стать соседом по парте и такая маленькая помеха, как пунцово-красный Клод, мало его останавливала. — Я здесь уже сижу. Глаза разуй.       Глаза художника и бывшего старосты встретились. Маринетт бы не удивилась, если бы в этот момент за окном мелькнула молния и грянул гром, но нет. — Не стена. Подвинешься. — Кто ты такой, чтобы я двигался?       Клод склонил голову в бок. Его взгляд бегло пронесся от макушки Натаниэля до самых пяток. На ум пришел вчерашний день и постыдное не-совсем-поражение. Фрагменты одной картины очень быстро встали на свои места. Натаниэль, впрочем, поступил точно также. Его глаза насмешливо (и только за это Клоду хотелось впечатать миленький маленький носик, незримо похожий на свиной пяточек, в череп) блеснули. Куртцберг не брякнул ни звука, но Буржуа ясно услышал что-то в духе «Я победитель Разлучника и Пчелиного Короля. Я новый герой». Это бесило.       В горле запершило. Клод глубоко вдохнул, выпрямил плечи и посмотрел на молчавшего одноклассника снизу вверх. Даже с такого ракурса Натаниэль оказался еще тем мерзким типом. Мало того, что по характеру слизняк слизняком, так еще и внешне больше походил на младенца переростка с копной рыжих волос. Черт, в этот самый момент Буржуа почти возненавидел всех рыжих созданий. Исключая, конечно, Калин Бюстье. — Именно, ты — никто.       Впервые за долгое время Клод осознанно вернулся к истинному вздорному «я». Пусть даже мальчишка перед ним и обратится в очередного разукрашенного фрика, но это не важно. Нельзя слишком долго щадить чужие чувства. Люди от этого начинают наглеть.       Отчасти Натаниэлю было даже жаль этого человека. Как-то месье Домокль сказал плачущему художнику, что его одноклассник — это безумно несчастный человек и его характер является не более, чем результатом многочисленных недовольств. Тогда подобная отговорка звучала так смешно, что Натаниэль даже злился. Несчастным? Как же! Парень, в состоянии купить все, не может быть несчастным априори! Но, нет. Сейчас до художника дошло. В мире все же нашлись те вещи, которые оказались не по карману даже Клоду. — Я есть я. И этого мне достаточно.       Каждый слог оказался выбит с невероятной четкостью. Натаниэль, чей язык временами имел особенность упираться куда-то прямо в зубы, говорил без запинок и заикания. Слова адресовались Клоду, но взгляд был направлен на Маринетт. Она смотрела на него и внутренне Куртцберг расцветал. Чужое внимание лишь укрепляло внутреннюю уверенность. Куда не посмотри, а кругом была поддержка. С одной стороны рядом, где-то совсем поблизости, находился чудесный даритель, а под рукой, буквально на расстоянии нескольких сантиметров, сидела она… Та, блеск чьих глаз вдохновлял на подвиги.       От переизбытка лирического пафоса стало дурно. Клод закатил глаза, про себя посчитал до десяти, подумал о прекрасном, а именно о суши. На языке появилось фантомное рисовое послевкусие.       «Ты выше этого неудачника».       Напряжение немного отступило. Нет, очередной драки с Бражниковой марионеткой не хотелось. Но и отступать этому молокососу Клод готов не был. Новое предупреждение не заставило себя долго ждать. — Играешь с огнем, Куртцберг. — Хах, забавно, что я могу сказать то же самое и о тебе, Буржуа.       Фамилию художник едва ли не выплюнул, как самое грязное ругательство, которое вообще могло прозвучать. Клод скривился. Ментальный плевок уместился прямо на щеке. Остро захотелось вытереться с мылом. — Продолжишь так говорить и тебя никто не будет защищать от приятелей-старшеклассников. — Клод криво улыбнулся. — Я уж точно и пальцем не пошевелю, когда очередной здоровяк посчитает своим священным долгом закинуть тебя в мусор головой вниз. — Словно ты здесь что-то решаешь. — Натаниэль пренебрежительно усмехнулся.       Внутри художника распирало от восторга. Вот, наконец-то, старые сны воплотились в явь. И чего только нужно было? Одно, пусть волшебное, но все же перо. Магия ставила врагов на колени и превращала любое, пусть даже и ужасное зло во что-то смехотворное, заслуживающее лишь жалости. — Пф. Еще бы мне брать ответственность за тебя и ничто… — Слово разорвалось на половине. Чужая ладонь легла на колено, и Клод был готов поспорить, что в этот самый момент его язык приклеился к небу. Маринетт отрицательно кивнула, отчаянно моля остановиться. Мольба была услышана. — И за тех, кто тебе подобен. Ты уже взрослый мальчик, и тебе виднее, что и как делать, но, Куртцберг, я тебя жалеть не буду. — Ты? Жалеть? — Художник сипло засмеялся. — Да ты слова этого не знаешь, уже не говоря о его значении! — Конечно, потому что к жалости прибегают лишь неудачники, неспособные избавиться от собственных комплексов. — Буржуа оскалился. — Жалеть тебя — это все равно, что гладить бешеную собаку и надеяться не заразиться бешенством. Прости, но мне что-то не хочется прилюдно наматывать сопли на кулак, чтобы хоть так привлечь к себе внимание.       Натаниэля передернуло. Слова Клода, подобно острым ядовитым стрелам, вонзились концами в брешь внутренней брони. Буржуа криво усмехнулся, почуяв чужую слабость. Добить противного мальчишку было все равно, что отрезать птице крылья. И эффективно, и показательно, особенно для будущих поколений. Сын мэра подмигнул Максу, который затаился позади и жадно следил за всем, что творилось перед его носом. — Да… Да…. Да ты! — Натаниэль начал заикаться. Ежесекундно давясь спертым классным воздухом, художник покраснел то ли от стыда, то ли от гнева. Его руки мелко затряслись. — Да ты сам жалостливый! — Тц. — Чем растеряннее становилось чужое лицо, тем выше поднималось настроение Буржуа. Его рука словно ненароком коснулась пальцев Маринетт, которые начали сжиматься в колене. Неохотно, но ощутимо Клод скинул чужую руку с ноги. Вопросы собственной репутации не терпели чужих вмешательств. — Ты путаешь понятия. Я назвал тебя жалким, но уж никак не жалостливым.       То, как менялось чужое лицо, заставило губы сильнее искривиться в улыбке.       «Запомни это. Хорошенько запомни, перед тем, как испытывать судьбу вновь».       Человеческая гордость, удивительная в своей натуре штука, была способна пережить многое. Натаниэль своим собственным примером это доказывал. В обычные дни ему хватало неосторожного кивка головой со смачным «бу», чтобы это недоразумение успело несколько раз умереть, воскреснуть и забиться в самый дальний угол. Сегодня же он явно требовал всего запаса яда. От раздражения у Клода свело челюсть. — Сам ты жалкий! — А на большего фантазии не хватило. — Буржуа разочарованно цыкнул. — Вроде бы творческий человек, а говоришь как детсадовец-стрелочник. Слушай, Нат, позволь мне дать ма-а-аленький совет.       Клод поднялся, а Натаниэль отступил. Буржуа сделал шаг, когда Куртцберг едва ли не отпрыгнул назад. Почти дружелюбно, с ехидной улыбкой на лице, Клод расставил руки в стороны для объятий. Это страшило хуже всяких потенциальных выходок. Натаниэль был готов поклясться, что вдоль его спины прошелся целый табун мурашек. Ничто не пугало Куртцберга так сильно, как потенциальные объятия бывшего старосты.       Уверенно, не теряясь и не впадая в панику, как некоторые, Клод обнял одноклассника как старого, но хорошо проверенного друга. Кости Куртцберга неожиданно затрещали. С виду худосочный Клод обладал недюжинной силой. Художник хотел было пикнуть, но что-то внутри резко взбунтовалось этому намерению. Тонкие губы старосты скривились. — Не знаю, что за павлин тебя укусил, но запомни одну маленькую вещь: выигранная битва не есть победа на войне.       Сказано это было низким, зловещим шепотом. Дыхание художника перехватило. Нечто страшное таилось за каждым словом. Клод, в контраст сказанному, совершенно невинно улыбался. — Я бы тебя растоптал, но знаешь, я не собираюсь заниматься такой грязной работой при свидетелях. — Буржуа издевательски потрепал Натаниэля по щеке. — Хочешь в следующий раз блеснуть своей храбростью? Готовься лучше и не бойся, позорься до самого конца.       Жгучая обида обожгла сердце. Натаниэль дернулся назад, чуть не поскользнулся, но на ногах выстоял. Клод усмехнулся. Жалкий, совершенно жалкий и ничтожный червяк, возомнивший слишком много. Буржуа повернулся к Маринетт и кивнул головой, как бы говоря «все хорошо». Что-то внутри подтачивало дернуться и хорошенько вписать острый локоток прямо в живот сына мэра, но Натаниэль держался. Глотая ментальные слезы, Куртцберг с ненавистью взглянул на одноклассника. — И на тебя найдется управа. — Заметь, я ничего не сделал. — Буржуа тут же отпихнул собеседника. — Ты первый к нам подошел и начал качать права. Я же просто охладил твой пыл. — Да пошел ты! — Натаниэль резко повернулся в сторону старосты. — Мари, с кем ты хочешь сесть?! Я или он?!       От идиотизма происходящего хотелось смеяться. Натаниэль явно с первых секунд решил пустить полученный совет в ход и опозориться так сильно, чтобы захватило с лихвой. Что ж, Буржуа против не был. Он, наоборот, поддержал столь бредовую затею. — Ну же, Нас…кхм… Староста, давай.       Она бы выбрала Клода, если задумывалась о собственной репутации.       Она бы выбрала Натаниэля, пойдя на поводу жалости.       Но, так или иначе, о своей репутации Маринетт не задумывалась никогда из-за отсутствия оной. Натаниэль же, справедливости ради, полез к Буржуа первым, оттого жалеть его хотелось ровно столько же, сколько муху, что угодила в паутину. Дюпэн-Чэн ощутила нечто мрачное в своей груди. Ей, честно говоря, понравилась бы компаниях обоих молодых людей, но после увиденного хотелось простого человеческого одиночества.       Клод подмигнул.       Его слова, сказанные во время потасовки Альи и Лилы, тут же всплыли в голове.       «…я советую держаться от этих истеричек подальше. Это мой дружеский совет».       Что ж, решение пришло само собой. Глубоко вдохнув, швея спешно собрала свои вещи. — Джулика, ты сегодня сидишь одна?       Застенчивая девушка неуверенно кивнула головой и Маринетт восприняла этот кивок как руководство к дальнейшим действиям.