(Не)Спаси меня.

       Переписка Андре с Зои была ничем иным, как предательством. Как иначе можно было объяснить то, что отец держал этот факт в тайне? Клод не знал, но почему-то желания злиться не ощутил. Ему стало скорее легче. Мысль, что он делит отцовское внимание с кем-то еще, все же делала больно, но рядом шедшее понимание обреченности чужого положения сглаживало весь негатив. У Зои не было папы, а мать показывалась на глаза не чаще, чем самому Клоду. Общество Андре (пусть и в письмах), имело все шансы стать своеобразным утешением.              Отец едва не заикался, когда вываливал правду. Боясь реакции сына, Андре путал слова, иногда запинался.              — Помнишь ту статью в газете? Кажется, из-за меня журналисты узнали о Зои. Думаю, что кто-то перехватил письмо. Не могу быть уверен, но…              Клод уткнулся лбом в плечо родителя.              — Я не злюсь. — Собственный голос прозвучал удивительно чуждо. — Пап, не переживай. Все хорошо.              Андре обнял сына и впервые за долгое время юный Буржуа почувствовал себя так хорошо. Все проблемы ушли прочь. Герои, злодеи, беды мира. Еще никогда ранее Клод не чувствовал такой могучей защиты. Он будто оказался под крылом могущественной птицы, которая способна победить любое зло. Внутренний ребенок противно захныкал. Ему было и стыдно за собственную слабость, и жизненно необходима родительская ласка.              Эти противоречия Клод ненавидел больше всего. Все, казалось, было настроено на то, чтобы усложнить жизнь еще больше. Прикрыв глаза, юный Буржуа прошептал:               — Пап, я тебя люблю.              Андре застыл. Клод был готов поспорить, что вот-вот прозвучит что-то вроде: «что ты опять натворил?», но нет. Андре обнял сына чуть неуклюже, боясь спугнуть отпрыска. Вместо того, чтобы взъерошить хвост, Андре пригладил светлые локоны.              — Я тоже, сын мой. Больше всего на свете.              Клод знал, что это было правдой. Отец никогда не лгал о подобных вещах, но все же лишнее напоминание заставило юного Буржуа глупо улыбнуться.              — Я действительно тебя люблю, па. — Дыхание перехватило. Простые, но нужные слова застыли на языке. Почему-то просить прощение за что-либо было особенно тяжело. — Извини. За все. Я был ужасным сыном. Глупым, злым, грубым. Но я уже не я. Я буду лучше. Хотя бы ради того, чтобы ты мной гордился.              — Но я…              Клод прервал Андре резко.              — Того, что есть — недостаточно. Ты действительно будешь мной гордиться.              «Для начала я открою глаза на твоего друга, а потом испорчу Адриану жизнь». – Клод зажмурился. Очень хотелось найти другой путь, но текущая картина мира просто не оставляла иных вариантов. Привычный мир Агрестов требовалось принести в жертву в угоду жизни остальной планеты и Клод, к своему сожалению, был готов заплатить цену. – «Но сначала нужно доказать, что папаша Агрест — Бражник».              Этим стоило заняться как можно быстрее, но не сегодня. И не завтра. Лист незримого календаря упал на первое апреля. Все начнется как шутка, а закончится трагедией. Как любой иной день на Земле. Но это все потом. Оставшиеся несколько дней Клод будет обычным человек с самой обычной жизнью.              — Па, а можешь Зои передать письмо от меня?              Глупый вопрос. Можно было не спрашивать.              — Могу.              Когда Андре ушел с письмом, на сознание накатила такая сильная усталость, что Клод провалился в длинный, почти бесконечный сон.              Провода, кабеля и переноски оплетали собой зал так сильно, что впервые в жизни Клоду показалось, что здесь мало места. Рыбьи глаза камер смотрели практически с каждого угла. Медленно, но верно рабочие устанавливали нужную технику. Плиты жались к стенам, занимали почетные места холодильники, множились тумбы и столы.              За короткий срок знакомое помещение преобразилось до неузнаваемости. Сидя за широким и не очень удобным судейским столом, Клод с интересом наблюдал за суетящимися рабочими. Часть процедур можно и нужно было провести раньше, но кого это интересовало? Другие люди из жюри уже заняли места. Кто-то копался в телефоне, кто-то говорил по телефону, кто-то просто считал ворон. Как же Клоду хотелось присоединиться к кому-нибудь!              Телефон не брался в руки одну ночь и несколько обеденных часов. Страх просто не позволил обновить сообщения. Маринетт же ему ответила! Правда? Должна, во всяком случае, ответить. Прошло столько времени! А если она не ответила, значит все? Конец? Она его отшила? Если да, то все. Занавес можно опустить.              «Все можно свести в шутку» — Клод слабо кивнул одному из членов жюри и огляделся. Потихоньку приходили участники конкурса со своими группами поддержки. Дюпэнов не было видно. Клод сцепил пальцы. — «И все же концерт лучше. Там ничего не слышно, ничего не видно. Если бы опозорился, никто ничего и не заметил бы».              Рука потянулась к карману. Пальцы нащупали зубья гребня. Клод сжал зубы. Духу вставить украшение в волосы не хватило. Ровно также не хватило сил для того, чтобы разобрать пару камней, чтобы наверняка развязать языки квами. За это Буржуа себя и ненавидел. Трусость ему была не к лицу.              Квами заслужили поломки талисманов. Они не помогали Клоду, а только мешали. Под конец вовсе устроили паршивый спектакль, пытаясь не то убедить Буржуа в проблемах с головой, не то просто отомстить за все хорошее. Возможно, истины не было ни в одном из упомянутых вариантов, но Буржуа это не волновало.       «Я проживу как нормальный человек. Несколько чертовых дней» — Стоило этой мысли пронестись в сознании, как в дверях замаячила знакомая фигура.              Смотря на нее, Клод понял, что настало время поставить все-все точки над «i».       ***       Маринетт не хотела идти сюда.              И дело крылось вовсе не в охране, стоящей у входа.              Дюпэн-Чэн упрямо смотрела куда-то под ноги. С момента стажировки «Гранд-Пари» практически не изменился. Людей стало больше, места — меньше, но это все не было чем-то критическим. Знакомая стойка администратора, знакомые диванчики, знакомые окна — эти вещи отпечатались в голове так четко, будто в распоряжении Маринетт оказалась фотография. Казалось, можно закрыть глаза и пройти до лестницы, даже не спотыкаясь.              Едва подобная уверенность появилась, как носок туфли уперся в край ковра. Маринетт пошатнулась, но дядя вовремя подставил плечо. Могучий, как гора, Ван Чэн подхватил племянницу и поставил ту на место. Маленькие темные глаза недобро сузились, и Маринетт подумала, что уж лучше бы ей остаться дома. Одно дело — позориться самой, и другое — позорить родственника. Даже находясь в команде поддержки, Дюпэн-Чэн могла что-нибудь испортить. Споткнуться о стул, опрокинуть на себя баннер или разлить бульон.              «Все ведь будут записывать…» — Маринетт невесело усмехнулась, представляя как многочисленные фиаско попадут в объективы камер. — «Ладно, хватит себя накручивать. Я все смогу!»              Маринетт мельком осмотрелась. Позади и впереди были люди. Такие же участники конкурса, их семьи и друзья. Маринетт схватила дядю за руку, боясь потеряться в толпе. Мама и папа должны были прийти под конец передачи. Маринетт не поняла, что именно произошло, но судя по горячим извинениям Сабин и злому лицу Тома, отложить дело было нельзя.              — Нам туда, дядя.              Маринетт кивнула головой в сторону дорожки из длинных проводов. Ван, повернувшийся в сторону лифта, остановился. Он не понял ни слова из сказанного. Про себя Маринетт ругнулась. Сюда нужно было идти маме, способной говорить на китайском. Или папе, который знал основы основ. Но только не Маринетт. Ван что-то сказал, но слова его прозвучали белым шумом.              — Не туда. — Маринетт сложила руки крестом, а после ткнула пальцами в провода. — Туда.              Дядя раздраженно запыхтел.              — Прости. — Маринетт надеялась, что это слово родственник сумеет понять. — Это действительно слишком сложно.              Ван закатил глаза и ускорил шаг. То, что он не вырвал руку, было чудом. Маринетт едва не бежала в надежде догнать родственника. В подготовленном помещении народа оказалось меньше, чем в холе. Несколько людей с камерами, члены жюри и хозяева мероприятия дышали куда свободнее, чем люди в холе. На мгновение Дюпэн-Чэн даже решила, что попала в параллельный мир. Куда-то исчезли типично отельные атрибуты, уступая место серьезной кухонной технике. раскрашенной в несерьезны цвета. Ассоциация с кукольным домиком напросилась сама. Смотря на болезненно-белые плиты, мятно-зеленые комбайны, розоватые полки и ярко-желтые занавески, Маринетт никак не могла избавиться от чувства, что вот-вот появится Барби в полный рост.              — Ах, месье Ван Чэн! Вот вы где! — Ведущий шоу появился внезапно. От неожиданности Маринетт подпрыгнула на месте. — Мы уже испугались, что Вы опоздаете! Ну, как вам впечатления от Парижа? Успели проникнуться местным колоритом?              Ван Чэн беспомощно посмотрел на племянницу.              — Он вас не понимает.              Лишь сейчас ведущий посмотрел на Маринетт. Дюпэн-Чэн выдавила слабую улыбку, пока ведущий смотрел так, словно увидел Маринетт только что.              — Так переведи. Разве ты здесь не для этого?              К глазам ведущего присоединились глаза камер. Лишь сейчас Маринетт заметила операторов, стоящих за спиной Алека Катальди. Все внутри застыло. Дюпэн-Чэн отчетливо увидела свое маленькое ничтожное отражение на поверхности толстых стекл. Онемение сковало тело и вся жизнь перетекла в голову.              «Уже снимают?!»              Нечто сходное Маринетт почувствовала на сцене, когда ее, как победительницу, представили на конкурсе шляп. Но тогда Дюпэн-Чэн заняла свое законное место, когда сейчас ее с кем-то перепутали.              — Э-э-эм… Ну…              «Позорюсь. Уже позорюсь. Черт!»              — Эм, ну, бу… — Алек раздраженно закатил глаза. — Ты сюда работать пришла, или складывать слоги?!              Ведущий чем-то напоминал Макса. Это вызвало усмешку, но ненадолго.              — Она родственница, а не переводчица.              С души рухнул камень. Камеры тут же исчезли и дышать стало легче. Маринетт кивнула в знак согласия.              — А? Правда? — Алек полез в карман. Раздражение сменилось виноватой улыбкой. Вынув ручку и визитку, ведущий оставил автограф. — Что ж, надо было сказать сразу! Ну ладно, мы ведь не в обиде? На, потом похвастаешься перед подругами.              Маринетт моргнуть не успела, но бумажка уже оказалась зажатой между пальцами. Алек Катальди перехватил руку Чэна и кивнул в сторону небольшой группки людей. Дядя подчинился без вопросов.              — Спасибо, что… — Маринетт лишь сейчас увидела спасителя. В горле запершило. Горло превратилось в расстроенную скрипку. — Клод? А ты… Ты что здесь делаешь?              Одноклассник раздраженно фыркнул.              — Буржуа в Гранд-Пари. Как удивительно. Интересно, ты также удивляешься, видя Венеру Милосскую в Лувре?              Она ему так и не написала. В свою защиту Маринетт могла сказать, что ужин в кругу семьи высосал всю энергию. Она так боялась сделать что-то не так, что напрочь забыла и о признании, и о том, что ничем на него не ответила. Утром просто не нашлось смелости, чтобы сделать хоть что-нибудь.              «Прости, что так получилось. Мне жаль»              Но губы Дюпэн-Чэн не шевельнулись. Маринетт молчала, молчал и Клод. Так они стояли, друг напротив друга, не моргая и не говоря. Маринетт хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не ощущать всю тяжесть чужих глаз.              «Мне жаль! Но, знаешь, ты мне тоже нравишься!»              — И все же, почему ты здесь? — Идя наперекор мыслям, поинтересовалась Маринетт. — Сегодня же концерт! Нино пошел вместе с Адрианом.              — И что?              Клод хотел знать ответ. Он не говорил этого прямо, но Маринетт все поняла. Еще никогда Буржуа не смотрел так напряженно. На мгновение Дюпэн-Чэн почувствовала себя чудовищем.              — Ты бы… Тоже… Мог составить компанию?              «Просто скажи это, Маринетт. Просто скажи!»              От нервов автограф оказался разорван напополам. Маринетт и не заметила, как куски ненужной бумажки оказались зажаты в разных руках на ощутимом расстоянии.              — И долго ты будешь убегать? — Клод раздраженно фыркнул. Эмоции победили страх. — Сколько мне еще раз повторить, что я — не враг?              От возмущения перехватило дыхание.              — Но это ведь ты ушел! Я не успела ничего сказать!              — Так говори сейчас! — Буржуа капризно топнул ногой. — Я здесь! Перед тобой! И я не уйду, пока ты не скажешь «да» или «нет»!              Жалость кольнула куда-то в область сердца. Вина и благодарность смешались в одно. Клод опешил, когда Маринетт неуверенно взяла его за руки. Клод захотел отступить, когда девичьи пальцы охватили запястья. Клод был готов броситься в окно, когда Маринетт подошла чуть ближе.              Сейчас она не могла сказать все-все. Не могла выразить собственных страхов, опасений и оправданий на случай, если все это было розыгрышем. Маринетт набрала больше воздуха и обомлела.              Стоящий перед ней Клод Буржуа был красным, точно яблоко. Одноклассник мелко трясся, смотрел не мигая и вообще выглядел так, будто еще немного и он заплачет. От этого зрелища страх стих и Маринетт поняла, что все. Конец. Она созрела.              — Ребятки, это конечно весело и интересно, но шоу начинается. — Алек Катальди махнул рукой в сторону. — Может, займете места?              Что-либо сказать Маринетт не успела. Включилась музыка, и заплясали огни. Шоу началось.              ***              И все же возни вокруг шоу оказалось слишком много. Ни одно из попробованных блюд Клода не впечатлило. Вкусы оказались настолько блеклыми, что через секунду Буржуа забыл о том, что побывало на его тарелке.              — И вот, второй этап подошел к концу. Настало время жюри выставить оценки!              Если бы не мигающий планшет, Клод бы пропустил слова ведущего мимо ушей. Каждому хотелось влепить жирный красный нуль. Никто из поваров не зацепил. Каждый приготовил мусор, годный лишь для корма свиней. И то, не факт, стала бы свинья это есть.              «Это все настроение. Так-то еда вкуснее. Наверное»              Известная поговорка говорила, что аппетит приходит во время еды, но Клод Буржуа обнаружил, что это ложь. Есть не хотелось. Хотелось блевать. От нервов, страха и разочарования. Еда вызывала отвращение, а не вожделение.              Семерка прилетела всем кулинарам.              А ведь Маринетт была так близка! Желудок завязался в узел. Нетерпение охватило Клода Буржуа с головой. Чем ближе мелькала заветная цель, тем сложнее было сидеть на месте. Со своего места Клод видел Маринетт. Она сидела на другой стороне зала и улыбалась. Была ли эта улыбка предвкушения мести? Или в ней пряталась взаимность?              Запястья, те места, куда падали ее пальцы, горели адским огнем.              — А месье сегодня вредничает. Молодой человек, вы встали не с той ноги?              Если бы не посторонние люди, Клод бы вцепился в ведущего. Чего этому мерзкому типу вообще надо?! Где чертов перерыв?              Ничего Буржуа отвечать не стал. Лишь оглянулся. Другие члены жюри ставили девятки, десятки и, на совсем крайний случай, восьмерки. Цифра семь здесь смотрелась не очень благородно.              — Ну ладно, у нас появился недовольный критик. — Ведущий улыбнулся камерам. — Посмотрим, что за оценку он поставит, когда мы начнем третье испытание-сюрприз. Испытание, к которому нельзя приготовиться, хотя бы потому, что мы его держали в секрете. Хороший повар остается невозмутим всегда. Даже когда в его команду вступают близкие люди. Надеюсь, господа-конкурсанты, вы хорошо подумали о том, кого сегодня зовете. Выберите одного человека из числа приглашенных и натрите сковородки, ведь третий конкурс — это совместная готовка.