(Не)Спаси меня.

      Это. Было. Ужасно.              С самого начала Дюпэн-Чэн поняла, что последний конкурс — жуткая несправедливость, а для самой Маринетт — особенно. Она, казалось, проигрывала даже тем, кто не был знаком с газовой плитой и набором кастрюль. Гигантские часы над мятно-зеленым холодильником беспощадно отсекали время, пока бульон в маленькой кастрюле набирался противоестественного коричневого цвета.              — С-с-с-пеции. Сколько?              Дяде стоило великого труда, чтобы выдавить из себя всего два слова. Маринетт поджала губы. От волнения ее рука дернулась и пряный порошок, лишенный знакомых пометок, плюхнулся в кипящий бульон, вытравливая золотистый цвет.              Маринетт попыталась пожать плечами, но страх сковал тело. Как было предначертано звездами — она все испортила. Все, до последней капли. Когда дядя толкнул ее в сторону, Маринетт даже не обиделась. Дюпэн-Чэн твердо решила — она заслужила. Ван Чэн закашлялся и отбросил ложку, лишний раз доказывая, что да — Маринетт все испортила.              Этот день можно было пометить в календаре, как дату, когда умерла дядина мечта прославиться как хороший повар. Быть может, после этого шоу родственник и урвет некоторую долю популярности, но только как дядя удивительно неуклюжей девчонки.              — Мне жаль. — Затараторила Маринетт, вцепившись в рукав рубахи. — Мне, правда, жаль!              Но Ван Чэн ее не слушал. Он раненой птицей метался от одного края почти игрушечной кухни к другому, в пустой попытке найти хоть что-нибудь, что могло спасти плачевное положение. На Маринетт, и ее бесполезную тарабарщину просто не было времени.              — А вы говорите, что подобные конкурсы — это постановка. — Алек Катальди со стороны больше напоминал фею, чем живого человека. Едва ли не прыгая от стола к столу, ведущий пристально смотрел в объективы камер. — Вы только посмотрите, какая драма может развернуться на трех метрах кухонного пространства!              От того, чтобы запустить в этого мужчину яйцом, Маринетт остановил здравый смысл. Усугублять и без того бедственное положение не хотелось. Дядя продолжал ее игнорировать. Все еще носясь, он не видел ничего, кроме поварешек, специй и разных жидкостей в цветастых банках.              Маринетт сощурилась. Там, по ту сторону стены из камер и прожекторов, виднелись стулья для группы поддержи. Люди неуютно жались друг к другу, и каждый, наверняка, про себя радовался, что не ему выпал жребий участника. Потенциальные места мамы с папой зловеще пустели. Какое бы дело им не выпало, Маринетт твердо решила — она его ненавидит. Даже если в это самое время в зале булочной-кондитерской внезапно решила разродиться какая-нибудь парижанка, Маринетт ее ненавидела. Не на всю жизнь, но точно на этот день.              Здесь должна была быть Сабин. Имеющая отношение к готовке, понимающая китайский и грациозная, точно журавль, Сабин. Но уж точно не Маринетт.              — Это нечестно. — Дюпэн-Чэн посмотрела на ведущего. — Мне никто не говорил, что будет конкурс с готовкой!              — Так как мы скажем, если сами о нем узнали буквально за полчаса. — Алек потряс электронными часами. — Девочка, зрители сами проголосовали за этот вариант.              — Но это все равно нечестно! Я ведь… Я ведь его даже не понимаю! Буквально!              Школьный опыт подсказывал, что слезы не помогут решить проблему. Маринетт шмыгнула отяжелевшим носом. Ох, как же ей хотелось вернуться в пустую, темную маленькую комнату. Операторы, словно смеясь, направили все камеры на нее. Снова накатило чувство собственной ничтожности. Маленькая, жалкая одна из многих…              Они хотели, чтобы она заплакала. В голове прогремел голос Буржуа:              «Кому стало бы интересно смотреть, если бы там не было жести? И вообще, он сам знал, на что идет!»              Но вот Маринетт не знала.              — Жизнь сама по себе штука нечестная. — Алек поднял большой палец вверх, словно подтверждая чужое утверждение. Противный жизнерадостный голос ударил по нервам. — Поэтому, больше позитива и вперед. У вас почти час впереди. Что-то же можно исправить!              Только за это закатывание глаз Алека можно было вычеркнуть из своего топа знаменитостей. Про себя Маринетт нервно хмыкнула. Конечно, все можно было сделать с самого начала. Оставшиеся сорок минут как раз давали возможность переделать абсолютно все! За это же время можно приготовить и клецки, а потом добавить какие-то странные китайские вяленые помидоры, которые нужно варить полчаса, а после еще минут двадцать томить вместе с мясом. Да, все входило в поставленные рамки, но только в каком-то другом, параллельном мире, где есть место магии и чудесам.              Им нужны были ее слезы. Ее истерики. Ее драма, имевшая все шансы стать семейной. Для хорошего шоу нужна была жесть, пусть и легкая. В том же «Подиуме» участники нередко выходили из себя, впадали в истерику и становились объектами насмешек.              Мысленно Маринетт себя ненавидела. Ненавидела не то отсутствие внутреннего стрежня, не то невозможность показать себя не с самой лучшей стороны. Вот будь на ее месте Клод… Дюпэн-Чэн тряхнула хвостиками. Нет. Клод никогда на ее месте не оказался бы. Он бы сразу сказал «нет».              И шоу бы не случилось.              — Тогда я в этом не участвую. Вообще. — Страшно и дико было говорить подобные вещи, но инче Маринетт поступить не могла. Она сделала все возможное. И вообще, с самого начала не собиралась принимать участия в этом конкурсе. Показательно подняв руки, Дюпэн-Чэн плюхнулась на стул. — Делайте, что хотите.              Удивительно, но со стороны входа охранники не появились. Маринетт усмехнулась. Она ожидала, что прямо сейчас ей укажут на дверь и она, максимально пафосно, покинет помещение, оставив всех в легком шоке, но нет. Никто не пришел. Никто даже не показал на дверь. Все просто приняли правила игры. Молодой мужчина, еще один невольный участник, поступил примеру Дюпэн-Чэн.       ***       Люди отсеивались с удивительной скоростью. Очень быстро командное соревнование превратилось в одиночную битву. Каждый облажался в той, или иной мере. Это немного, совсем чуть-чуть, радовало Маринетт. Собственные проколы давили не так сильно, когда ошибались абсолютно все. Даже те, кто был знаком с восточной кухней чуть больше, чем французская школьница смешанного происхождения, допускали ошибки.              Кто-то сдался сразу после Маринетт, кто-то временно поверил в свои силы. Результат был одинаков — изначальная идея конкурса провалилась. Потом, видя тенденцию, ведущий пытался вернуть участников назад, но никто не согласился. Мастера остались один на один.              Без чужого вмешательства конкурс пошел намного быстрее.              — Я хоть и кондитер, но совсем теряюсь с этими китайскими угощениями. — Шепнула женщина, на вид чуть старше Сабин. — Это все так странно. Рисовая мука, тофу с сахаром и молоком. Кошмар. Знала бы, что можно отступить — не позорилась.              Более благодарной улыбки в свою сторону Маринетт видеть не приходилось. Швея даже обомлела, когда на круглом лице незнакомки проступили ямочки.              «Да, я бы тоже не позорилась»              Часы просигналили завершение конкурса. На дядю Маринетт смотрела в половину глаза, но, вроде бы, он выглядел довольным. Первоначальный рисовый суп сменился острой лапшой, и, кажется, созданию этого бульона Маринетт невольно посодействовала. Или нет? В любом случае, когда лапшу дяди поставили на судейский стол, Дюпэн-Чэн приготовилась к поражению.              Судьи переглянулись между собой, а дядя замер в ожидании. На секунду, одно жалкое мгновение, Андре Буржуа посмотрел на Маринетт. Сердце Дюпэн-Чэн замерло. Показалось, что мэр Парижа от нее что-то ждет.              «Нет». — Маринетт отрицательно кивнула.              Клод повернул голову к отцу, и Андре тут же посмотрел на тарелку с лапшой, как ни в чем не бывало.              — Ну, господин мэр, первое слово за вами.              Интересно, а он мог соврать, если бы Маринетт его попросила? Дюпэн-Чэн сжалась.              «Меня с ним ничего не связывает. Зачем ему вообще мне помогать! Уверена, он даже имя мое не помнит!»              Маринетт посмотрела на Андре вновь. Мэр Парижа немного опасливо опустил ложку в бульон и нарочито медленно поднес ту к губам, не то, чтобы создать лишний повод для напряжения, не то их страха спалить горло. Сидящий рядом Клод упорно походил на туго натянутую пружину.              «А что, если…»              Юный Буржуа резко отвернулся, едва Маринетт посмотрела в его сторону. Подозрение, что отец знал сына даже лучше, чем он сам, лишь укрепилось. В голове пронесся их первый диалог. Андре Буржуа подошел не просто так. Он знал кто такая Маринетт, и что она значит для его сына.              — Это восхитительно!              В этот момент Дюпэн-Чэн была готова вскочить с места и броситься к мэру, чтобы забрать у того тарелку с лапшой, но в самый последний момент тело просто не подчинилось. Андре облизнул губы, после чего зачерпнул еще немного бульона. Совершенно искренне мэр Парижа взял себе добавки.              — Пап? — Клод обеспокоенно прильнул к отцу, из чьих глаз катились слезы.              — Остро! Очень остро! Но… Это так хорошо. — Андре сунул ложку в рот сына. — На! Ты должен это попробовать!              Это походило на цирк. Маринетт и не знала, что именно ей стоит думать. Была ли эта актерская игра, или слишком странное стечение обстоятельств. В любом случае, Клод очень быстро покраснел и начал отбиваться. Операторы, ведущий и другие участники шоу напряженно посмотрели на семейство Буржуа.              — П-пойдет. — Клод зачерпнул вторую ложку бульона. Едва не рыдая от остроты представленного блюда, Буржуа медленно выпил немного бульона. — Надо…кха… привыкнуть.              ***              Чэн не победил. Его обогнал старик, представивший рагу из риса и какой-то редкой птицы. Но дядя Маринетт получил специальную награду, которой до этого дня не было. В некотором роде эта победа перекрыла собой предыдущую. Клоду, во всяком случае, хотелось в это верить. Жжение во рту уменьшилось, но бутылка с питьевым йогуртом из рук не исчезла. Фантомный страх того, что на язык вновь положат красного перца, все никак не покидал Буржуа. Отец был прав. Преодолев жжение, можно было распробовать нечто удивительное, но только большая часть дегустаторов этого не поняла. Приглашенные судьи действовали по инерции, и выставляли оценки, ориентируясь на Андре.              «Трусы» — Клод сделал еще глоток йогурта. — «Какие же они все трусы!»              У столика с десертами показалась светлая макушка. Почти идеальное золотое каре заставило Буржуа сделать шаг вперед, но зря. Женщина, со спины точь-в-точь похожая на Одри Буржуа, лицом не имела с модным критиком ничего общего. Сердце в тоске заныло. Клод и близко не надеялся на присутствие матери в кулинарном конкурсе, но вера в чудо оказалась сильнее горького опыта. Мама не приехала. Опять. Но, с другой стороны, акума не прилетела следом. Клоду показалось, что это, частично, было заслугой Одри. Ее ссора с Габриэлем встряла палкой в колесе огромной телеги под названием «свободное время злодея».              После судейской дегустации есть не хотелось, поэтому банкет, приуроченный к завершению, глаз не радовал. Люди, толпившиеся у столов, вызывали странное отторжение. Сытый желудок недовольно бурлил. Буржуа поймал себя на мысли, что еще немного и его стошнит. В ресторане было душно. Голова невольно кружилась от обилия людей, запахов и вещей. Некуда было убежать. Негде было спрятаться.              — Тут душно. Выйдем?              Даже оборачиваться не пришлось, чтобы понять — это была она.              Маринетт стояла позади и держала в руках две тарелки супа.              — Смерти моей хочешь? — Клод даже не повернулся в ее сторону. Было как-то стыдно смотреть в ее лицо, после всего, что было.              Ладони обожгло незримым пламенем. Те места, где Маринетт касалась его, запульсировали. Противная беспричинная радость змеей завязалась внутри живота. Теперь Дюпэн-Чэн могла и не прибегать к словам, чтобы Клод Буржуа превратился в кусок мокрой глины.              — Это для меня.              Но все же Маринетт протянула ему одну из мисок.              — Нам нужно поговорить, Клод.              В подобные моменты Маринетт была особенно прекрасной. Решимость ей шла. Жаль только, что это происходило не очень часто. Клод нахмурился, но лапшу принял. Когда их пальцы встретились, Клод не дернулся и не вздрогнул. Он просто принял свою судьбу.              — Да, нужно. И очень давно. Как ты относишься к балконам?              ***              Небо над Парижем было грязно-синего цвета. Сизая дымка облаков растянутой ватой налегла на алеющую полоску у линии горизонта. Клод зябко поежился. Пуховик, наброшенный на плечи, грел плохо, а возвращаться назад не хотелось. Пришлось довольствоваться горячей чашей лапши, прижав к той руки так, словно бездомный тянется к костру. В жилых домах ярко горели окна, оживленная трасса то и дело сверкала огнями фар.              — Красиво. — Прошептала Маринетт, болтая вытянутыми ногами.              Где-то там, под ними, в Гранд-Пари входили и выходили люди. Пожелай Маринетт бросить в кого-нибудь ботинок, она бы ушла без последствий. Балконов было много, а Маринетт сидела совершенно одна. Что-то Клоду подсказывало, что обойди он весь земной шар, второй такой девушки ему бы не попалось. К счастью, или сожалению.              — Ага. Пойдет.              Дюпэн-Чэн прильнула губами к своей миске, а Клод отвел взгляд. Они столько раз ели вместе пирожные и гоняли чаи, но почему-то сейчас поедание чертовой лапши превратилось в странный ритуал, на который не стоило пялиться. Буржуа заглянул в свою тарелку. Отражения видно не было. Лишь светлые пятна мяса и овощей робко проглядывали сквозь бульонную гладь, напоминая о своем существовании.              Весна вошла в город с запахом влажной земли, оттаявшего мусора и легкого заводского смога. Даже сидя здесь, на высоте нескольких этажей, нельзя было убежать от этого. Клод втянул носом аромат лапши. Стало немного легче, пусть и тошнота от переедания тоже прибавила в силе.              — И что? Так и будем смотреть на многоэтажки?              Маринетт закашлялась, подавившись бульоном. Клод же улыбнулся краешком губ.              — Не хочу обидеть, но смотреть тут не на что. — Буржуа повернул голову к хребту Эйфелевой башни, горящей желтыми огнями. Некоторые выкладывали сотню евро, лишь бы посмотреть на этот кусок металлических балок, а Клод успел устать от этого вида. — Если есть, что сказать — говори.              — Не так сразу же… — Дюпэн-Чэн сильнее схватилась за края миски. — Дай мне время!              — Его было достаточно, Насекомое. Просто «да» или «нет».              Клод хотел сказать, что его устроит любой ответ, но осекся в самом начале предложения. При негативном варианте Париж имел все шансы скрыться за крыльями мотылька, а чужая голова кого-то снизу могла покрыться налетом из желтой лапши. Где-то внутри тихо заныла совесть.              — Кстати, вариант «наверное» не принимается.              — Ты меня совсем дурой считаешь?              — Нет. Просто страховка.              Губы Маринетт задрожали. Дюпэн-Чэн хотела что-то сказать, но все же воздержалась. Клод шумно втянул носом воздух и сморщился. На мгновение ему показалось, что под ногами сверкал не чистый и ухоженный Париж, а нечто зловонное, оставшееся в темном восемнадцатом веке.              — Это… Это так странно. — Маринетт шумно вздохнула. — Ну, то что ты мне сказал.              Привычки называть вещи своими именами Дюпэн-Чэн либо не имела, либо еще не выработала. В любом случае, Клоду показалось, что такими темпами он встретит рассвет вместе с одноклассницей. Это могло стать весьма романтичным событием, если бы Буржуа не мерз.              — Ага.              Маринетт сглотнула. Ее плечи мелко затряслись, а хвостики задрожали. Руки Клода сами потянулись к молнии пуховика. Маринетт требовалось укрыть чем-то теплым, пусть и во вред себе.              — Клод… Ты ведь был серьезен?              В поздних сумерках ее лицо приобрело особое грустное очарование. Буржуа сглотнул и покорно, точно марионетка, кивнул головой.              — Тогда я тоже.              Фью! На темно-синем небе прорезалась желтая черта. Волосы на затылке Буржуа поднялись вверх. Решив, что ее не было слышно, Маринетт повысила голос.              Огромный красный цветок распустился на фоне ночи. Блики салюта упали на лицо Дюпэн-Чэн, а звук взрыва потопил ее голос. Клод видел лишь губы и глаза, мерцавшие не хуже звезд.              — Ты тоже! Ты тоже мне нравишься!              Вторая, третья, четвертая… Огненные полосы, одна за другой, летели к луне, оставляя после себя золотые дорожки. Клод Буржуа оторопел. Красные, золотые, зеленые блики замерцали в воздухе. То, о чем герой и мечтать не смел, произошло. Гора упала с плеч. Губы сами изогнулись в улыбке такой широкой, что щеки тут же заболели. Воздух задержался в легких. Сил на то, чтобы сделать лишний вдох, не оказалось.              Маринетт закрыла глаза, сложила губы трубочкой и робко подалась вперед. Клод замер. И без того беспокойное сердце грозилось сломать ребра, оставив после себя дыру. Подумать только… Маринетт надеялась на его поцелуй?! Хотелось скрыться. Убежать. Или спрятать лицо в руках, лишь бы побороть растерянность и смущение.              Момент, который должен был стать достоянием для потомков, испугал Клода даже сильнее белой комнаты. Буржуа замер. Этот день он должен рассказать своим детям, чтобы те передали это своим детям, которые расскажут своим… Но почему все было так сложно?              «Что мне делать?!»              Он немного наклонился и тут же выпрямился, не понимая, с какой стороны лучше подойти. Справа? Слева? С обеих?! Руки потянулись к девичьим щекам. В фильмах часто показывали, что главные герои целовали своих пассий как-то так, направляя их головы в нужном для себя направлении. Клод попытался поступить так же, но не получилось. Руки неприятно вспотели.              Одно дело — целовать девушку при условии, что та ничего не вспомнит и другое — выжечь в памяти этот момент.              «Ладно. Ты можешь!» — Клод зажмурился, приобнял Дюпэн-Чэн, и ринулся в атаку.              Маринетт недоуменно открыла глаза, когда ее щеки коснулось что-то сухое и теплое. Буржуа в тот же момент поцеловал одноклассницу во вторую щеку, после чего резко отстранился и вскочил на ноги.              — А о поцелуе в губы раньше третьего свидания не рассчитывай! Завтра идем в кино! Все! Спокойной ночи!              И Клод юркнул во тьму, бубня проклятия.              «Я ее ждал несколько лет. Пусть тоже меня подождет!»              Радовало, что все три свидания при особенном желании можно прогнать за один день. Нужно было только настроиться.