I want it all

      Утром выпал снег. Свежий и белый, он тихо падал крупными хлопьями с серого неба и хрустел под ногами, напоминая Жене про собственное школьное время. На душе было спокойно, как на улице; нервная неделя осталась позади, завершившись долгожданными выходными с Аней, а неловкий случай с презервативами почти сразу забылся. Да и ситуацию Женя быстро исправил.       Так что в это утро понедельника он шёл в школу с твёрдым спокойствием, как идут подготовленные и уверенные в себе студенты на экзамен. Женя не знал, какой билет выпадет ему в дальнейшем, но знал, что точно на него ответит.       А в школе было спокойно, и Женя подумал, что все события предыдущей недели он придумал себе сам. В конце уроков, когда он уже собрался домой и шёл по почти опустевшему школьному коридору, его окликнула Елена Романовна — директор школы. Женя не удивился; он ждал этого, и если на прошлой неделе он шёл бы в этот кабинет с напряжением, то сейчас зашёл с уверенным спокойствием.       Елена Романовна работала директором всего пять лет, сменив ушедшую на пенсию Аллу Борисовну. Новая директриса была примерно Жениного возраста и, в отличие от смешливой Аллы Борисовны, постоянно щебечущей с подружками в учительской, держала с коллегами дистанцию. Она была женщиной строгой, но спокойной, подтянутой, с короткими чёрными волосами. Жене она нравилась больше Аллы Борисовны: работу свою она знала, относилась к ней с уважением, но без фанатизма, сплетни не разводила и под кожу никому не лезла. За это Женя Елену Романовну уважал, а она уважала его за верность делу и искреннюю инициативу в работе.       В её кабинете было как всегда чисто и просторно. Елена Романовна уже собиралась домой и поэтому заговорила не глядя на Женю, попутно складывая свои вещи:       — Евгений Анатольевич, у нас ведь скоро Новый год. Займитесь украшением кабинета. И ещё, мы как всегда ждём от вашего класса новогодний номер.       Женя кивнул, но вздохнул — в этом году делать новогодний номер ему почему-то совсем не хотелось. Тем временем Елена Романовна собралась, и они вместе вышли из кабинета. Она всегда изъяснялась так: коротко, ясно, по делу. И ни слова, ни намёка о…       — Кстати, ещё кое-что, — она закрыла кабинет и повернулась к Жене, смотря на него спокойным безэмоциональным взглядом. — Мне на той неделе звонили некоторые родители. Жаловались, что в нашей школе есть учитель, который встречается со школьницами.       По спине Жени пробежали мурашки.       — Что вы сказали? — спросил он чужим для себя голосом — грубым, будто напуганным.       — Сказала, что таких учителей у нас нет и никогда не было, — спокойно ответила она. Боже, храни Елену Романовну. Женя улыбнулся ей, думал сказать «спасибо», но она прервала его:       — Однако хочу попросить вас не обниматься с вашей девушкой на школьном крыльце. Я за вас рада, честно, но родители, сами понимаете.       Женя хотел возразить, но задумался. В конце концов, она была права. И ни ей, ни самому Жене не хотелось бы лишний раз связываться с родителями. Тем более после прошлой недели.       — Я вас понял. Спасибо.       Елена Романовна сдержанно улыбнулась.       — Не за что. Это моя работа.       Новогодний номер, значит. Так уж получилось, что 11 «В» охотно принимал участие в различных постановках, чем с удовольствием пользовалось школьное руководство. Порой даже слишком охотно. Вот и сейчас Женя наблюдал за водопадом галдящих голосов, оживлённо спорящих, мотивированных и несдержанных — настоящий класс артистов, за исключением лишь парочки учеников, которым всё равно всегда находилось дело. Женя дал им выговориться, наслаждаясь шумным потоком, и взял управление в свои руки.       — Так, товарищи, давайте теперь культурно и по одному. Какие есть предложения?       Водопад голосов ещё немного поворчал и побрызгал, прежде чем остаться фоновым шумом. Саша Богомолов поднял руку.       — Да, Саша.       — Давайте про ёлку что-нибудь.       Класс засмеялся. Женя улыбнулся тоже.       — А что конкретно про ёлку, Саша?       — Ну, её историю. Как её срубили браконьеры вместе с другими ёлками, тащили по грязной дороге, потом её купила пьющая семья и в конце она оказалась на помойке.       Класс зашумел.       — Как-то это не очень празднично, Саша…       — Зато по правде, — гордо поднял подбородок Богомолов. — Ну а чё, Оля Конева нам сценарий напишет, она ж писатель.       Оля Конева закатила глаза. Саша сел, продолжая активно продвигать свою идею уже соседу, тихому Славе Ширяеву, который только кивал и улыбался. Со всего класса посыпались предложения, тут же отвергаемые.       — Давайте Морозко!       — Да ну, детский сад.       — Снежная королева?       — В восьмом классе было.       — Про Снегурочку и Леля?       — А это чё такое?       — Не, ну давайте сами про ёлку напишем. Оля, ты же напишешь?       — Нет, отстань!       Женя посмотрел на галдящих школьников, а потом на часы. Дело оказалось серьёзнее, чем он ожидал.       — Товарищи, у нас так классного часа не хватит. Давайте хотя бы с вариантами определимся, — Женя взял мел и подошёл к доске. — Так, предлагали Морозко…       — Евгений Анатольевич, Яна хочет что-то сказать, — вдруг подал тихий голосок Слава Ширяев. Женя обернулся. Действительно, Яна Козлова с предпоследней парты с недовольным лицом тянула руку вверх, видимо, уже давно. Она почти никогда не выкрикивала с места, но могла долго и упорно тянуть руку, ожидая внимания, и очень обижалась, если её в итоге не спрашивали. Женя улыбнулся.       — Говори, Яна.       — Мы ведь лингвистичнский класс, — сказала Яна, стараясь прикрыть обиженные нотки в голосе. — Так что давайте поставим что-то на английском. А я вчера такую оперу видела, просто супер. «Иисус Христос — суперзвезда» называется. Знаете?       Класс замолчал. До Жени доносились только шепотки. «Опера? Что за…» Он и сам немного растерялся.       — Это… очень смелое предложение, Яна.       — Я атеист, — громко заявил с первой парты Саша. — И ничего про Иисусов ставить не буду.       — Ой, да что ты понимаешь, — раздражённо сказала Яна. Саша обернулся, чтобы ответить, но тут снова вмешался Слава.       — Да она не про Бога, — и добавил уже тише: — Я её тоже видел. Хорошая.       — Вместе смотрели, что ли? — усмехнулся Саша. Слава покраснел и отвернулся.       Наблюдая за мальчиками и притихшим, задумавшимся классом, Женя вдруг прозрел. Шикарная рок-опера на английском языке в исполнении одиннадцатого класса. Его класса. Это может быть тот самый номер всей его жизни. Ещё один шанс показать всем сомневающимся родителям и педагогам, на что он способен.       — Ребята, опера и правда не про Бога. Но зато она затрагивает глубокие социальные мотивы, которые ты, Саша, так хотел показать. И ещё это рок-опера, кстати.       Класс одобрительно зашептался. Саша пожал плечами, пробормотал себе под нос «Ну, не знаю», но громко возражать не стал.       — Так что давайте мы её посмотрим завтра на английском и решим. Согласны?       Прозвенел звонок. По первому инстинкту школьника ребята синхронно засобирались, оживлённо обсуждая идею. Возражений не последовало. Женя победно улыбнулся.       — Значит, смотрим. Спасибо тебе, Яна. Отличная идея.       Погрузившись в мысли о предстоящей постановке, Женя не заметил, как Яна расцвела и смущённо уткнулась взглядом в парту.       От рок-оперы класс остался в восторге. Особенно впечатлился Саша, громко заявивший, что хочет играть Иуду. Тут же из всех углов посыпались другие желания и предложения — судьба новогодней постановки решалась на глазах.       Однако сразу после воодушевления Женя начал сталкиваться с проблемами, сопровождающими каждую масштабную идею. Понадобилось сокращать и упрощать текст, найти костюмы, отрепетировать номера, и всё это за три недели. К счастью, вопрос с самым главным — музыкальным сопровождением — решился быстро: Женя вспомнил, что физик Егор играл в рок-группе на барабанах, и обратился к нему, когда они сидели вдвоём в учительской.       — Вы с ума сошли, — замотал головой Егор, глаза которого стали похожи на блюдца. — Вы будто родителей не знаете. На нас после нового года прилетит статья за оскорбление чувств верующих.       — Да расслабься, — улыбнулся Женя. — Кто захочет, и в «Колобке» оскорбления найдёт. Я с ними в восьмом классе «Ромео и Джульетту» ставил, а там сцена с поцелуем была, так тоже родители сначала повозмущались, а потом успокоились.       Покачав головой и повздыхав, Егор всё-таки согласился. Женя и сам понимал, что родители могут быть немного дальше от искусства, чем их дети, но азарт полностью завладел им, поддерживаемый его любимым классом. Каждый раз, когда он, обдумывая рискованность идеи ставить религиозную постановку в глубоко православной стране, начинал сомневаться, он натыкался взглядом на горящие глаза, желающие прямо сейчас вместо урока начать репетицию. Он знал, что школьникам в этом возрасте очень хочется идти против системы, нарушать правила, и чувствовал себя с ними будто бы в одной лодке заговорщиков. Они любили его за это, а он был благодарен им за возможность никогда не стареть душой.       Аня поддержала его со всей воодушевлённостью, на которую была способна. В процессе подготовки выяснилась ещё одна проблема, такая банальная и очевидная — дети не умели петь. Ребята с отличным слухом стеснялись и зажимались, их голосок становился слабым, плавающим мимо нот; озираясь, не смеётся ли кто из одноклассников, они забывали текст и ещё больше прятались в себя, и только Саша уверенно шпарил дальше. Не по тексту и мимо нот. К сожалению, поющих мам, согласных помогать школьникам в репетициях, в классе не оказалось, и глядя на то, как Саша орёт начальную «Heaven on Their Minds», Жене хотелось непедагогично хлопнуть себя по лбу. Последняя капля была в субботу, за две недели до концерта: после недели почти каждодневных репетиций дети пели по-прежнему тихо, мимо и глядя в пол, а Саша пытался доказать Жене, что его ор только придаёт экспрессии Иуде. Гуляя с Аней в субботу после уроков, Женя поделился идеей всё-таки отказаться от постановки. Да, ребята расстроятся, а начальство будет недовольно, но это всё равно лучше, чем стоять и позориться.       — Знаешь, я могу спросить свою маму, — вдруг сказала Аня. — Она ведь раньше пела, и слух у неё идеальный, без шуток. Вдруг она согласится позаниматься с твоими.       Вспомнив Веру Николаевну, Женя невольно вздрогнул.       — Твоя мама пела?..       — Ну да. Она не профи, конечно, нигде не училась, но у неё это природное, видимо. Она на гитаре аккорды полностью на слух подбирала, и на пианино тоже, хотя нот не знает. Мы с ней однажды пели вместе на школьном концерте, и она со мной занималась.       Женя удивлённо вскинул брови.       — Надо же, не знал, что вы музыкальная семья.       Аня слегка улыбнулась. Они проходили через парк, хрустя свежевыпавшим снегом. Анина рука лежала в кармане Жениной куртки — так они могли держаться друг за друга даже зимой, не морозя руки. На Красинск уже опускался закат, кайма низких серых облаков окрасилась в розовый, кидая мягкие отблески света на снег. Он переливался так, что казалось, будто в нём спрятаны мелкие алмазы.       — Помнишь, я тебе рассказывала про музыкальный проект в седьмом классе? — сказала Аня. — К нам тогда новая учительница по музыке пришла, очень классная. Мы у неё стали музыкальные проекты делать, а не просто «Пусть всегда будет солнце» каждый раз петь. И мы могли сами выбрать песню, которую хотим. А я не смогла с группой поладить, как обычно, и спела одна. Думала, засмеют, а всем понравилось, и учительница предложила на новогоднем концерте спеть. А мама предложила со мной, чтобы мне не так страшно было. Занималась со мной, репетировала, а в итоге сама тряслась как лист осиновый, в актовом зале перед какими-то школьниками, хотя в суде противников только так по стенке размазывает. Мой страх на себя взяла.       Аня вздохнула, выпуская клубы пара изо рта. С прошлой недели она жила у Жени, фактически переехав к нему, и с тех пор её воспоминания о маме приобрели более нежный и скучающий оттенок.       — Я же говорю, она добрая на самом деле, — будто отвечая на мысли Жени, добавила Аня. — Только показывать это не умеет. Так я её спрошу?       Женя представил себе Веру Николаевну в работе с детьми. Несмотря на заверения Ани, он в её педагогические способности не очень верил. С другой стороны, выбора у него не было.       — Ну, спроси. Если она вообще согласится.       — Вот и славно.       Они вышли к площади, на которой уже красовался огромный зелёный конус чуть ниже статуи Ленина и блоки льда. Вот-вот этот конус наполнят сосновыми ветками, блоки превратят в ледяной городок, и по вечерам площадь станет шумным и весёлым местом скопления людей, гуляющих в свете новогодних огней. Аня обожала Новый год. Ещё с конца ноября она оживлённо строила планы, а Жене оставалось только с улыбкой наблюдать и помогать ей вырезать снежинки на окна. И пусть они уже неделю висели там, он каждый раз удивлялся по пути домой и на минутку останавливался, чтобы посмотреть на увешанное снежинками окно, горящее тёплым жёлтым светом.       Они славно прошлись по городу, возвращаясь уже в темноте, в свете развешанных по всему городу гирлянд. Со спокойной радостью Женя предвкушал уютный вечер и предстоящий выходной, как вдруг Аня спросила:       — Не знаешь, как Ваня встречает Новый год?       Они только зашли домой и снимали куртки в узком коридоре.       — Какой Ваня? — не понял сначала Женя. Занятого расслабленными приятными мыслями, Аня застала его врасплох.       — Ну, как какой, — она слегка нахмурилась, проходя в комнату. — Твой Ваня.       По спине Жени пробежал холодок. «Твой» Ваня… Было бы смешно, если бы не было так грустно.       — Не знаю, — бросил он раздражённо. И зачем она опять заводит эту тему? Слишком часто в последнее время.       Аня прошла на кухню, привычными движениями поставила чайник, новенький блестящий чайник жёлтого цвета. Его они купили вдвоём не так давно — Аня настояла, мол, на кухне слишком мрачно. Да и в целом кухня преобразилась: пусть шкафы были по-прежнему старые, а посуда — кроме чайника — советская, появилась на кухне душа, снежинки на окнах, кактус на подоконнике и желание сидеть пить чай по вечерам, говоря ни о чём. Женя обнял Аню со спины, уткнулся носом в шею, прикрыл глаза. Они дома на целые выходные.       — А может, мы его пригласим на Новый год?       Чайник резко пыхнул, закипая. Аня развернулась к нему лицом, положила руки на бока, заглянула в глаза. Спокойный радостный взгляд — и такие коварные вопросы.       — Ну уж нет, — Женя провёл пальцами по её щеке, спускаясь к шее. — Мне на Новый год кроме тебя никого не надо.       Надо поскорее перевести её в игривое настроение, пока не поздно. Жене вообще не хотелось разговаривать — лучше сразу завалиться на диван, и чёрт уже с этим чаем и скользкими темами.       Аня взяла его руку в свою.       — Ну, не в сам Новый год, а до или после. Что скажешь?       И буравит его всё тем же спокойным взглядом. Невыносимо. Женя отошёл и сел на табуретку, отвернувшись к окну. Чайник зашумел сильнее.       — Зачем тебе это нужно?       — Познакомиться хочу, — пожала плечами Аня. — Это твой сын всё-таки, а я его ни разу не видела. К тому же, Новый год — семейный праздник, разве ты сам не хочешь его увидеть?       И вот как ей объяснить, что желания не всегда совпадают с действительностью?       — Хочу, конечно, но… Мы два года не общались, да и вообще лишнее это, — он теребил пальцами каёмку скатерти, вглядываясь в силуэты снежинки не окне. — Я не хочу об этом говорить.       Чайник начал требовательно подсвистывать, и Аня выключила его. На кухне воцарилась тишина.       — Почему?       Она опёрлась на шкаф рядом с плитой и продолжала смотреть на него, слегка наклонив голову. Как судья. И зачем нужно было так портить вечер?       — Потому что не хочу, — раздражённо ответил Женя. — Ты не поймёшь.       Аня вдруг хмыкнула и сама отвернулась к окну.       — Конечно, не пойму, я же мысли читать не умею.       Женя почувствовал в её голосе стальные нотки, так напоминающие Веру Николаевну. Да она и сама стала на неё похожа: вытянулась, задрала подбородок, поджала губы в тонкую линию.       Женя мог слышать, как работает телевизор у соседей снизу. Слышал дыхание Ани, ровное, но тяжёлое. Заметил, что снежинка вырезана несимметрично. Вроде он сам её вырезал.       Аня отошла от плиты и села на табуретку напротив.       — Если не хочешь говорить сейчас, не говори. Но ты никогда не хочешь об этом говорить! Ты думаешь, я не вижу, как ты всегда тему переводишь? Я за тебя беспокоюсь. В чём дело?       Её черты смягчились; Аня смотрела обеспокоенно, пытаясь заглянуть ему в глаза. Женя тоже попытался смягчиться, но напряжённый комок клокотал где-то в груди, рискуя вырваться наружу. Он и сам не мог понять, что это за комок такой.       — Понимаешь, это сложная для меня тема, — он взял её за руку, улыбнулся криво. — Просто поверь мне на слово, от этого никому не будет лучше. У Вани давно своя жизнь, а у меня своя.       — А что будет лучше? Всю жизнь от своего сына бегать?       — А тебе-то откуда знать?       Снова тихо. Тишина звенела в ушах, пульсировала в груди. Аня спрятала руку под стол, выпрямилась.       — Мне есть откуда знать, — сказала она тихо. — То, что мне двадцать, ещё не значит, что я ничего в этом не понимаю.       — Да уж конечно, — пробурчал Женя себе под нос. — Куда мне с тобой тягаться.       Ему не стоило этого говорить. Аня встала; Женя посмотрел на неё, но не смог вынести взгляда.       — Не разговаривай со мной так.       Её голос был жёстким и звонким, как металлические струны гитары. Она резко развернулась и скрылась в комнате, спугнув выходящего из комнаты Жулика. Кот направился к миске, сел возле неё, посмотрел вопросительно. Мяукнул.       — Не ори, — сказал Женя тихо. Жулик мяукнул снова.       — Не ори! — крикнул Женя. Кот и не думал уходить. Тогда Женя шугнул его ногой, случайно пнув прямо в пушистый зад. Кот обиженно вскочил и засеменил прямо в комнату. Женя снова опустился на табуретку и закрыл руками лицо.       Любая другая обрадовалась бы. Нет ребёнка из прошлого брака — нет обузы. Нет ревности, никто не клянчит деньги, не нужно терпеть эти ненужные встречи и фальшивые улыбки. Что же этой неймётся?       Женя мотнул головой. Аня — не другие женщины. От собственных мыслей стало гадко на душе. Но почему она копает там, где не надо? Почему бы ей просто не смириться с тем, что он плохой отец? Он ведь уже смирился.       Женя встал в дверном проёме. Аня сидела на кресле с Жуликом на коленях, гладя его механическими движениях. В пустых уставленных в стену глазах не было слёз, но от этого становилось только жутко. Женя чувствовал, что ей плохо, но никак не мог понять, почему.       — Прости меня. Я не хотел сказать, что ты ничего не понимаешь.       На Анином лице не дрогнул ни один мускул. Ком в груди снова начал клокотать и злиться. Ей что, недостаточно его стыда за Ваню? Теперь он ещё должен стыдиться того, что обидел?       Снизу слышалась перестрелка и крики. Смотрели боевик.       Аня повернула к нему лицо. У Жени сжалось сердце, но он больше не смог отвернуться от неё.       — Слушай, — начала она тихо. — Нравится тебе это или нет, но я так не могу. Мы либо одно целое, либо нет. Твои проблемы — мои проблемы. Я тебе всё про себя рассказала, и про Серёжу всё, и про Стёпу, и про маму. А ты от меня прячешься, будто не доверяешь.       Женя грустно усмехнулся.       — Ты же знаешь, что доверяю. Я тебе всё рассказал. Ну что мне тут ещё рассказывать? Обычная история развода, и всё тут.       Она взглянула на него строго, и Женя притих, как ребёнок.       — Ты думаешь, я бы стала к тебе прикапываться, если бы тебе было всё равно? Но ты же сам от себя прячешься. Ты мне сам про Ваню рассказывал с теплотой, я видела, как у тебя глаза менялись. Или что, я ошиблась? Если тебе на него плевать, то так и скажи, я отстану.       — Да, мне плевать.       Пусть услышит то, что хочет. А что, разве ему не плевать? Не звонит, не пишет, бросил ребёнка одного с матерью и чужим дядькой, сделавшим из него непонятно что. Это всё его вина. Только его.       Аня зло усмехнулась. Снова Вера Николаевна.       — Да что ты? И рассказы про рыбалку это «плевать», и как вы считать учились на листьях, и на рисунок тоже?       Женя сжал кулаки. Знает, куда бить.       Он подошёл к стене над диваном — слишком громко, слишком резко. Жулик вздрогнул, прижал уши к голове.       — Что ты делаешь? — испуганно сказала Аня. Но он её уже не слушал. Ему плевать. Плевать. Он сдёрнул рисунок со стены, ободрав кусок обоев. Кинул его на стол, придавив учебниками по английскому. Пусть она получает то, что хочет. Пусть видит, какой он плохой отец, пусть добивает своими едкими замечаниями! Ком в груди возликовал — он наконец-то вырвался наружу.       — Теперь ты довольна?!       Аня вскочила с кресла; Жулик спрыгнул и спрятался под диван. Синие глаза наполнились слезами. Контрольный выстрел.       Он услышал, как она убежала в ванную, захлопнула дверь. Мышцы обмякли; захотелось безвольно сесть на диван и уснуть, проснувшись уже в школе, где дети с восторгом встречают своего любимого учителя. Когда-то давно, до всего этого бреда со слухами про педофилию. До звонков Маши, вопросов Ани — до всего.       Женя прислушался. В ванной рыдали. А внизу по-прежнему смотрели боевик.