***
С некоторых пор Верховный маг начал плохо спать. Внутреннее состояние, стянутое плотной пружиной, перешло за некую границу, которая отсекла возможность полноценного ночного отдыха. Кадгар, конечно, не опускал руки (когда у него было на это время, точнее, его крохи) – искал варианты выхода из такой ситуации, но уже сейчас понимал: дело постепенно заходит в тупик, потому что причина была не в физическом истощении организма или перенапряжении. Его сознание слишком долго было в какой-то степени слито воедино с самой Азерот, и теперь одно являлось продолжением другого. Из-за такой плотной спайки всё, что происходило, особенно с сильными мира сего, маг чувствовал, как своё. Каждый ночной кошмар. Каждую истерику, скрытую от чужих глаз. Каждый нервный срыв. Каждое мысленное метание. Пусть как через толщу воды или как отголосок горного эха, но всё же. Ноша, опустившаяся на плечи воинов, отягощала их ежеминутно, и он не мог что-то сделать с этим – не было панацеи или щелчка пальцами, чтобы всех разом отпустило. Не существовало волшебной таблетки или курса медитаций. Были лишь долгие разговоры по душам, которые заставали Кадгара то в башнях небесного города Даларан, то в библиотеках Кирин-Тора, то во время прогулки по коридорам палат Штормграда, то даже на полях боя. Маг не отказывал никому и порой даже настаивал, считая себя ответственным. Впрочем, он и был таковым. Тем, кто собрал всех уже присоединившихся к борьбе. Тем, кто искал, приводил и наставлял новичков. Тем, кто отправлял на задания команды. И тем, кто встречал их после миссий, лишь изредка возвращающихся в начальном, полном составе. А после и тем, кто прикладывал свою руку к погребению павших так, чтобы те обрели покой и более не поднялись. Последнее было тяжелее всего пережить, сохраняя спокойный и доброжелательный нейтралитет всезнающего и всеведущего. Кадгар отказывался от звания Хранителя в полной его мере, но по факту был таковым, ищущим теперь источник новой силы. Помощь. Дополнительную мощь, которая в то же время не принудит вставать на колени. Мысли незамедлительно вернулись к последнему визиту в Каражан. Что на самом деле он там искал? Не уж то только потерянное и пропущенное им ранее знание, замкнутое на пыльных страницах старых книг? Или что-то ещё? Лгать самому себе Верховный не любил и такой привычки не имел, но ответить прямо тоже не мог – по крайней мере, не сейчас. Увиденные и пережитые картины слишком плотно стояли перед глазами, чтобы отогнать их мановением руки и улечься спать на жёсткую походную постель. Магия пока что исправно питала тело, наполняя мышцы энергией и давая её мозгу, и если бы не залёгшие под глазами тени, Кадгар едва ли отличался бы от прежнего себя, который уже скоро полгода как встретил начало нашествия Легиона, оказавшись с ним лицом к лицу. Теперь же он вновь смотрел в лицо своему личному, персональному кошмару. Сморенный усталостью и завалившийся на матрац, Верховный, едва смежив веки, оказался во всё том же Каражане, но именно в том виде, в котором он приходил к нему уже которую ночь подряд: отдалённо знакомым, с послевкусием чего-то родного, но с неотступно следующим за ним флёром опасности. Будто по углам скрывались натянувшие невидимость враги, хотя тот, кто внушал оторопь и рождал в груди сминающую сердце боль, как раз таки не таился. Он всегда выступал из тени так, что не заметить его появление было невозможно, как нельзя было и отвернуться. Не смотреть. Не слышать и не чувствовать. Учитель и в эту ночь был здесь, словно тёмная башня являлась его продолжением, а он сам – ее неотделимой частью. Кадгар и был бы рад вырезать одно из другого, но эти сны, дублирующие друг друга, были тем, над чем власти он не имел. Мог лишь смотреть то в глаза, прожигающие в нём дыры замершим там негодованием и непониманием, то на кровь, которую в тот далёкий день он с трудом отмыл со своих ладоней. – У меня не было выбора, и ты это знаешь. Сколько раз он уже отвечал так? Десяток? Больше? Верховный не имел никакого понятия, лишь чуть хмурясь от того, что головная боль вновь начинала сочиться через истерзанное снами сознание. – Ты представлял опасность для всего мира, и я не мог позволить тебе уничтожить то, ради чего ты жил.***
– А ты знаешь, ради чего я жил?! – резко повысил голос Медив. Тон, не терпящий возражений. Тон, которым учитель всегда отчитывал своего ученика, если тот умудрялся набедокурить во время обучения. Ради чего он жил? Кадгар застал его уже глубоко нездоровым, выглядящим старше своего истинного возраста. Он все ещё мог навевать ужас и пиетет, но с каждым днём ему становилось хуже - это было заметно. Казалось, что он и не живёт - доживает, съедаемый изнутри чем-то тёмным, неестественным для этого мира - как оказалось позднее, Саргерасом, падшим титаном, извратившим все его помыслы. Так ради чего он жил? Раз за разом воплощение Хранителя, приходящее во снах к Кадгару, задавало этот вопрос, словно надеясь услышать истину, но не находя её в ответе. Раз за разом глаза Медива вспыхивали ядовито-зеленым энтропическим пламенем Скверны, и сон превращался в настоящий кошмар, потому что Медив переставал быть собой, как бывало при жизни, когда Саргерас брал верх над разумом Хранителя Тирисфаля. Но в сегодняшнюю ночь что-то изменилось. Пламя в глазах вдруг потухло, вновь уступая место изумрудным радужкам, а лицо смягчилось - такого в этом сне ещё не было. – Кадгар... – произнёс Медив, и теперь он звучал слегка разочарованно. Или обеспокоенно - тут не разберёшь. Он сделал ещё несколько тихих мягких шагов и оказался прямо перед архимагом, выйдя на тусклый тёплый свет настенного факела. – Ты не сможешь справиться в одиночку. Я пытался - и что из этого вышло? В Каражане будто бы стало теплее, стало легче дышать. – Ты не обязан нести эту ношу, юноша Верный, ты не брал на себя это обязательство. Но ты всё равно чувствуешь себя обязанным, я прав? Медив медленно поднял руку, и тонкие длинные пальцы легли на плечо архимага Кирин-Тора. – И не тебе отвечать за грехи своего ментора. И тем более за грехи этого мира. Сколько раз Кадгару являлся этот сон? Должно быть, много, но только сейчас привычный сюжет изменился, ушёл дальше болезненных обвинений в обе стороны. Почему повторяющийся кошмар вдруг сменился каким-то видением? Последний Хранитель убрал руку и спрятал её в рукав. Он выглядел спокойным, но Кадгар, знающий своего учителя, наверняка мог заметить тень взволнованности, залегшую меж бровей на переносице мага. – Нельзя бороться со своими демонами и демонами Легиона одновременно, юноша. Ничем хорошим это никогда не заканчивалось.***
Резкий возглас прибивает к каменным плитам пола. У Кадгара много ответов на вопрос, который выкрикивает Медив. Он может сказать, что учитель жил ради самой жизни в Азерот. Или готов ответить, что сутью его существования было накопление знаний, чтобы после каждое заклинание и каждый рецепт были положены вновь же именно на защиту мира. И всё же его язык не поворачивается, чтобы произнести хотя бы что-то, потому что истинный Хранитель смотрит на него так, что одномоментно взрезает и мысли, и самое естество – то, что поэты называют душой. В этом проявляется какой-то новый сорт боли, и Верховный поджимает губы. Он делал так в юности, когда не знал, что сказать на слова учителя и этим не разозлить его ещё больше. И вроде бы сейчас он уже более не юнец, а человек напротив вовсе мёртв, но... что-то мешает. Может быть, нежелание отпустить до конца. Или, возможно, понимание после пройденного им самим пути, что не существует только белого или только чёрного. Весь мир сер, и если ты не готов играть по этим законам, то ты уже проиграл. И Медив когда-то понимал это – так кажется Кадгару, прикрывшему (хочется думать, что не малодушно) глаза. – Однажды ты сказал мне, что не нужно пытаться. Нужно делать. Поэтому я делаю, не задаваясь вопросом, могу ли, – Верховный впитывает всем собой магию, которая, как ему чудится, струится через это место даже сейчас, в его осознанном сне. Это эфемерное ощущение, но такое приятное – как глоток свежей воды в жару, которой веет от Ульдумских песчаных пустошей. Хотя едва ли его можно сравнить с чувством, возникшем внутри через пару секунд, стоит чужой ладони отметить собой плечо Кадгара. Последний хмурится, поначалу не открывая глаза и пытаясь вычленить: уж не новый ли демон пытается исказить его восприятие, но теперь тут, во сне? Ведь Медив произносит слова, которые Верховный _хотел_ бы услышать, да некому их произнести. Нет того, кто может перенять на себя часть груза, как не найдётся и тот, кому Кадгар готов его передать. И дело даже не в банальном "недостоин". Никто иной просто не выдержит. Мог бы учитель, но тот мёртв от его же, мага, руки. Горькая ирония их холодной, как ветер над Перевалом, действительности. – Ты звучишь слишком хорошо, Медив, но ты лишь тень прошлого, – Верховный смаргивает пелену наваждения, вновь встречаясь холодно-серым собственного взгляда с другим, в былое время будто бы несущим жизнь. – А тень может указать путь лишь тени. Мне становиться ею сейчас не пристало. Обязательства же взяты мною лишь потому, что я не могу смотреть, как на моих руках гибнет мир. Достаточно того, что я видел, как на этих же руках умер ты. Говорил ли что-то подобное Кадгар раньше? Едва ли. В реальности делиться личным маг не привык, а здесь Медив всегда смотрел так, что к откровенности это не располагало. Что развязало его язык теперь, Верховный не знал и едва ли желал разбираться. Всё же фантом из сна по самой своей природе унесёт его ответ с собой в потусторонний мир, исчезающий на рассвете с пробуждением.***
“Достаточно того, что я видел, как на этих же руках умер ты”. Нижняя губа Медива вдруг дергается, на мгновение обнажая нижний ряд зубов. Если бы сердце под окровавленной мантией билось, то, наверное, оно пропустило бы удар, и, наверное, Хранитель, как всегда, когда дело касается личного, постарался бы скрыть изменения в своём душевном равновесии. Было бы глупо думать, что вынужденное убийство никоим образом не повлияло на Кадгара. Он ведь всегда, по мнению Последнего Хранителя, был впечатлительным юношей - оттого и схватывал всё на лету. Но сделать вывод самостоятельно и услышать его подтверждение - разные вещи. Медив неожиданно отвёл взгляд, а делал он это крайне редко, обычно готовый смотреть в лицо собеседнику что бы ни случилось. – Я умер на твоих руках, потому что ты был Верным, как и подобает человеку с твоим именем, до конца, юноша. Я взвалил на тебя эту ответственность, потому что никто другой не смог бы совершить это. Никому другому я бы не позволил. Вернув взгляд к Кадгару, чародей помолчал немного, а потом продолжил: – Но никто не просил и не заставлял тебя быть верным Азерот. Не _она_ рассказала тебе о значении твоего гномского имени, а я. Никто не вправе взваливать на одного человека такую ответственность - защиту целого мира. ...Если подумать, что с Медивом именно так и поступили ещё до его рождения, да что там - даже до зачатия. Магна Эгвинн написала его судьбу за него, не спросив, хочет ли подобного сам Медив. – Ведь ты сам знаешь, что подобного рода сила, сосредоточенная в руках одного человека, приводит к плачевным последствиям. Сейчас Медив был уверен только в одном: он не хотел бы такой судьбы своему ученику, но Кадгар упорно добивается именно этого - вынужденного одиночества, пока что маленьким угольком тлеющего глубоко в душе архимага. Пока что. Потом это пламя сожжёт Кадгара изнутри. Так и произошло с Медивом. – Знаешь, я всегда был тенью себя самого. И я прошу тебя… не заставлять меня быть тенью прошлого и дальше, – губы Последнего Хранителя тронула легкая полуулыбка, которая почти сразу растворилась в сумраке, стоило ему сделать полшага назад и уйти от света факела. Странные слова. Будто бы Медив своей фразой пытался сказать больше, чем сказал на самом деле. Этот человек вообще редко говорил _слишком_ прямо, но всё же оставлял подсказки своему ученику, а сейчас… Сейчас он словно не мог сказать большего. Или не хотел, опасаясь чего-то. Возможно, тотального непонимания. А возможно, наоборот, просветления и реакции.***
Этот сон – иной по своей сути. Кошмары прошлых дней били наотмашь. Взрезали сразу и целенаправленно, раскурочивая от и до без лишний расшаркиваний. Сейчас же что-то начало возиться в самой глубине нутра, на дне, подсаженное туда происходящими переменами в их разговоре, и оно упорно не хотело оставаться на месте. Тяготило. Давило к земле словно бы усилившейся тяжестью чего-то, в чём лишь с некоторым трудом Кадгар распознал тоску. Цвет её тоже был серым. Эдакий рефрен всего мира, в котором маг с каждым днём отыскивал гораздо больше промежуточных оттенков, чем два очевидных, бросающихся в глаза, но таких разнородных полюсов. Каждая грань этой тоски – свой оттенок и в то же время вырванный из жизни отрезок, завязанный на конкретном воспоминании или событии. На каком-то действии, отпечатавшемся на обычно неподатливой подкорке сознания. И слова Медива, что-то в его позе и мимике – всё это пробуждало то самое тяжёлое, почти безысходное чувство, скрученное из нитей воспоминаний. Подобное было плохо, потому что являлось слабостью. Сугубо человеческой, приземлённой чертой. И да, он человек, но в первую очередь Верховный маг, который подставил закорки лишь для того, чтобы на них опустился мир. Едва ли это было возможно переиграть. По крайней мере, не в разгар войны, когда – так сложилось – он фактически возглавлял сопротивление силам захватчиков. – Ответственность за твою смерть я пронесу до своей собственной, Медив, – ещё одно откровение, которому нет места в обычной жизни Кадгара, но здесь и сейчас жизнь потусторонняя, а, значит, можно. Редкое разрешение, данное самому себе. Новый оттенок серого, лёгший мазком поверх остальных, уже сделанных. – И я знаю, что, отпусти я эту силу из своих рук, последствия будут ещё более плачевными. В нём говорит всё тот же самоназванный Хранитель, который видит будущие события на месяцы вперёд и без заклинаний прорицания. Война будет проиграна, если он отступит. Если подумает в первую очередь о себе, а не о тех, кому нужен. И подобным речам нет места в Каражане: произнести что-то подобное тут – почти как осквернить пространство, в котором десятилетия напролёт жил человек, чьё место теперь занимает он, Кадгар. Вернее, чьё место он намыл кровью, как намывают золотые самородки горняки-искатели. Линия сна на этом кровавом воспоминании вновь искажается: смерть учителя по-прежнему залегает самым непростительным пластом в прошлом Кадгара. Он понимает, принимает, но не переступает. Сделать это – смириться, а маг поступить так не может, хоть и сам не отдаёт себе отчёт о причинах. Лишь ловит в этом новом витке сна слабую улыбку Медива – редкость, и фразу с двойным дном – обыденность, от которой волосы на загривке встают дыбом. Хочется допустить то, что допускать нельзя, потому что такой путь заканчивается безумием, а в Кирин-Торе Кадгар видел уже достаточно таких "Великих", потерявших свою точку опоры. Вопросов становится болезненно много, а ответов слишком мало. Но они нужны ему. Почему-то тянет ощущением, что в одно складывается многое: поиски новой силы; его кошмары, грозящие вскоре нагнать и наяву; армии демонов, источающие смрад скверны... Плотный клубок, а над ним – абрис Медива, отходящего вновь во тьму, за которым Кадгар делает интуитивный шаг, будто бы так может удержать учителя.***
Хотел бы Медив быть предельно откровенным. Не говорить загадками, не скрывать правду за вороньими повадками, честно молвить то, что есть на самом деле. Ведь, в конце концов, после всего, что случилось, Кадгар заслужил это, верно? Он заслужил знать, что в этом мире из тысячи серых оттенков - оттенков тёмных, всё же, больше. И даже сейчас в Последнем Хранителе, даже без тлетворного влияния падшего титана Саргераса, эти оттенки смешиваются и превращаются в бурую грязь, что совсем не нравится Медиву, но является его неотъемлемой частью. А кто же он на самом деле? Правда в том, что спустя столько лет, спустя десятки пережитых страданий - своих и чужих - Медив впервые не демон и не Хранитель Тирисфаля - он просто Медив. И этому Медиву совершенно по-простому хочется выругаться вслух насчёт того, что юноша взял на себя непосильную ношу и упорно карабкается вместе с ней наверх, только чем выше заберешься - тем больнее падать. Стоит арканисту отступить - и теперь уже лицо Верховного мага освещают теплые языки пламени факела. Медив едва слышно выдыхает: он отнял у Кадгара самое ценное, что у него было - молодость - как Саргерас в свое время отнял то же самое у Медива. В ту пору, когда юному магу нужно было познавать себя и мир, ему пришлось взять клинок и пронзить сердце учителя, а через несколько лет и вовсе шагнуть за Тёмный Портал, чтобы сжечь все мосты. Чтобы не было пути назад. Простая истина - Кадгар решил всё давным-давно, и никакие слова, даже самые лестные, не собьют его с пути. У натрезима не вышло, хотя он был крайне убедителен, так почему Медив решил, будто получится у него? В горле тягучим комом вдруг застрял вопрос: "Если бы тот демон предложил тебе не моё могущество, а моё возвращение, то что бы ты..." Нет. Конечно, Медив никогда не спросит подобного вслух. Всё эти дилеммы - ему бы хотелось избавить своего бывшего ученика от подобного рода неразрешимых вопросов. Да и себя самого. — И зачем тебе только этот ворот, — задумчиво тянет Медив, невидящим взглядом смотря под подбородок Кадгара. — Похоже на ошейник. Рано или поздно кто-то найдёт к нему поводок. Или, что хуже, цепь, не думаешь? Одного у оскверненного Хранителя не удалось отобрать у Кадгара - яркого цвета глаз, что не потускнели и спустя столько лет. Сейчас, конечно, они смотрели двумя застывшими льдинками, но Медив знал, что за ними скрывается. Медив был бы не прочь остаться здесь навечно, будь у него такой собеседник как Кадгар. Здесь не нужно защищать никакие миры, не нужно думать о будущем - здесь его просто нет. Только желание остаться вне времени и пространства - в простоте своей глупое и неуместное. — Тебе пора назад, к тем, кого ты любишь и так стремишься защитить, — тихо произносит Медив и с горьким привкусом на языке думает, что у него-то не получилось защитить буквально никого из тех, кто был ему хотя бы немного дорог, а последний из таких людей стоит напротив и обрекает себя на незавидную участь.***
Воздух искрится едва ощущаемым напряжением, но и оно сейчас неуловимо другое, непривычное. Когда-то в юности Кадгар познал одно, связанное исключительно с учителем и его характером, который предугадать было невозможно, а коль так, нельзя было и подготовиться к тому, с чем именно мог обратиться к нему Медив. Это держало в ежовых рукавицах, коловших тело и рассудок через плотную ученическую робу. Позже маг столкнулся с иным напряжением – боевым, когда напротив тебя не один враг, а сонмы, и ты сжимаешь подрагивающие ладони в кулаки, концентрируясь не менее яро, чем через мгновение выпускаешь энергию, выраженную в разящем, безапелляционном заклинании. После же того, как по ночам его стали посещать кошмары, Верховный открыл для себя новое и странное чувство, схожее с чутьём диких зверей. Они могут быть настороже даже тогда, когда зримой опасности нет, вот и Кадгар в своих снах был подобен им. Не мог сказать, что именно вызывает эти волны мелких мурашек, снующих промеж лопаток, но сбавить обороты тоже не мог. Теперь же всё меняется в очередной раз. Что-то новое окутывает с ног до головы и заполняет альвеолы лёгких на каждом вдохе. И стоило бы привыкнуть, что где Медив или даже его тень, там таинственность, равной которой Верховный ещё не встречал, но всё же есть в этом мире нечто, что попросту не способно перестать цеплять с точностью ведуньи, прознавшей все твои сильные и слабые стороны. В ответ пробуждается уже его, Кадгара, черта – любопытство. То самое, благодаря которому маг по самой своей сути не может остановиться в накоплении новых знаний. Всего и всегда мало, во всём всегда нужно дойти до самого ядра, разобрать на составляющие и познать каждое. Так понимание, что ему требуются ответы, лишь крепнет, и маг делает ещё один шаг, ведомый отступающим всё дальше Медивом. Учитель же не добавляет ничего нового к уже сказанному, зато смотрит с проницательностью, которая в ранней юности пугала мужа, уже давно переставшего быть юношей. Верховный же, зная, что тот видит и что именно вызывает скольжение тени по лицу напротив, с места не сдвигается. Он ни о чём не сожалеет (почти, но определённо не о том, как выглядит) и уже давно забыл свой истинный возраст, живя без привязки ко времени, а порой и к определённому пространству. – Чтобы нацепить на меня повод, Медив, нужно рискнуть и протянуть свою руку достаточно близко. У меня же было достаточно лет, чтобы отрастить клыки, – разговор принимает странный оборот, но Кадгар никогда не лез за словом в карман раньше – не намерен он начинать практиковать это и теперь. Но что-то упорно тяготит его. Может быть, переход обычного уже кошмара в этот абсолютно непривычный сон, оставляющий после себя вопросов больше, чем было до этого. Или, может быть, слова учителя, сплетающиеся то ли в филигранное кружево, то ли в липкую паутину... Верховный хмурится и смаргивает наваждение – переизбыток сослагательного наклонения и линий вероятности угнетает. Из-за того, что внутри зарождается стремление расплести каждый узел, удерживать морок сна становится сложнее. Замечает это и Медив, прямым текстом отсылая архимага из его же сна. Величайшая во Вселенной наглость. На языке вертятся какие-то слова, но каждое кажется Кадгару недостаточно… каким? Ещё один расплывчатый момент, который Верховный, встретившись с учителем в последний раз взглядами, уносит за собой в реальность.***
Каражан растворялся, не удерживаемый просыпающимся разумом Верховного мага. Вместе с башней растворялся и Медив, исчезал в тени, черты лица становились неразличимы в мутной дымке. И только голос, доносящийся эхом, был слышен в последние секунды перед пробуждением: – Думаешь, не найдётся человека, который рискнёт… Протянуть к тебе руку достаточно близко?..