***
Теперь и архимаг чувствует напряжение, которое сводит до костей. Внутри же закипает буря возражений, которой Кадгар управляет. Пока что. Медив перед лицом Совета не задерживается — уходит, даже толком не заговорив, и Верховный его прекрасно понимает. Хотел бы и он последовать за бывшим учителем, но увы. Ему должно остаться, и через мгновение о присутствии Стража напоминает лишь локоть, теплеющий прикосновением Медива. Если бы разговоры умели вытрясать душу, Кадгар отдал бы её сегодня праотцам, но та остаётся при нём, как и глубочайшая усталость, опирающаяся, однако, на чувство удовлетворения. Лишь один член Совета остаётся в итоге непреклонен — Варгот. К остальным удаётся найти подход, но после столь сильной встряски Кадгар желает обрести покой хотя бы до вечера. Однако уйти из зала сразу ему не дают: намеренно задержавшийся Калесгос начинает с вопроса, который, как думается Верховному, должен скоро максимально натрудить его слух, но не ответить он не может. — Всецело. Возможно, даже как себе, — опираясь на балюстраду второго этажа, нависающего над кругом сбора Совета, Кадгар ведёт плечами, проверяя слушается ли вовсе тело его приказов после столь непростых переговоров. — И сила уже в руках этого человека. Если он способен удержать её ещё в большем объёме, то я готов рискнуть. И оказалось, что есть чем. Помимо Столпов, охота за которыми идёт полным ходом, существуют и иные артефакты, но обратить внимание на все не смог бы даже Хранитель. Зато смогли драконы, и один из них, стоящий сейчас рядом в своей человеческой форме, обозначает путь к реликвии, по описанию будто бы ждущей своего часа и Медива. — Благодарю тебя за рассказ, Кейлек. Я ценю твою готовность довериться мне, — выпрямившись, Кадгар клонит седовласую голову в знак признательности. — И обдумаю то, что услышал, перед принятием окончательного решения. Вскоре Верховный остаётся один — дракон уходит, и в долгожданной тишине звучат далёкие пока что, но всё же явные раскаты грома. Задумчиво взирая в окно, архимаг встряхивается и, пересиливая желание сесть здесь же, покидает палаты, отправляясь на поиски своего учителя.***
На площади Медива нет. Было бы глупо предполагать, что он останется среди огромной толпы, где каждый уже знает, что Хранитель Тирисфаля вернулся. Ему было неуютно под взглядами пятерых, а уж обратить на себя внимание целого города… Но арканист не скрывался от магического поиска, и довольно быстро стало понятно, что он находится на смотровой площадке, куда они переместились из Каражана несколькими часами ранее. К тому моменту, как Кадгар его нашёл, начался дождь, а солнце совсем скрылось за тучами. Это был даже не дождь, а ливень. Но Медив со снятым капюшоном стоял, не прячась под навесом, а наоборот, подставив лицо тяжёлым каплям и закрыв глаза. Присутствие Кадгара он почувствовал скорее интуитивно. — Когда ты находишься между жизнью и смертью, особенно не хватает простых человеческих ощущений, — объясняет маг, перекрикивая непогоду. — Дождя, например. Или человеческого тепла… Медив поворачивается к бывшему ученику, и его вид сейчас мало говорит о его магическом потенциале и грозном характере. Просто промокший до нитки и нахохлившийся ворон. Одежды прилипли к телу, а волосы — к шее и лицу. Так недолго и заболеть. Но, кажется, Медива это мало волнует. Он смотрит на Кадгара, будто бы насквозь, или же наоборот, внутрь, в самую суть. — Почему мне кажется, что ты хочешь мне что-то сказать, но не говоришь? Что Совет мог наплести Кадгару? Что угодно, просто раньше Медиву казалось, что ничто не способно сбить архимага с выбранного им пути. Теперь же… Какое-то неприятное чувство скользит липкостью по позвоночнику. Медив в патовом положении. Он не может залезть в голову к Кадгару. Точнее, может, конечно, но это было бы крайне некультурно. Так что всё, что Кадгар скажет, то и будет той информацией, которой арканист располагает. Он делает пару шагов к архимагу, который тоже промокает с ужасающей скоростью. В этой серости вокруг — глаза Кадгара, всё такие же яркие, становятся путеводной звездой. Практически слепят Медива. — Кадгар… Не все, далеко не все отрицательные черты характера Медива были посланы Саргерасом, некоторые из них принадлежали Медиву настоящему. Ему очень хотелось потребовать объяснений, но язык как-то не поворачивался. — Ты же знаешь, что можешь рассказать мне всё, что тебя гложет. Я как минимум выслушаю. И, если ты захочешь, дам совет. А так как ты давно не юноша, вынужденный во всём меня слушаться, ты сможешь поступить с советом так, как тебе вздумается… «Но это не значит, что я не буду ждать некоторого послушания. Ты сам сказал, что я тебе нужен».***
Непогода накрывает город. Пока Кадгар говорит с Советом, не слышит, что происходит по ту сторону окна, но теперь сполна вкушает то буйство стихии, которое может разразиться над Далараном за несколько часов. Ступив на брусчатку городских улиц, Верховный запрокидывает голову, подставляя разгорячённое лицо крупным каплям, уже через пару минут сливающимся в одну мощную стену дождя. Город вымирает разом, лишь редкие торговцы и держатели таверн выглядывают из дверей своих заведений, провожая чуть удивлёнными взглядами человека, следующего размеренным шагом в сторону самой высокой башни. Именно туда ведёт магический след Медива. Кадгар мог бы открыть портал сразу в нужную точку, но после эмоциональной встряски хочется выдохнуть, а буйство стихии всегда и неизменно подпитывает его силой самой природы, её необузданностью и вседозволенностью. Уже после, внутри себя, архимаг переводит одну энергию в другую, но прямо сейчас просто получает удовольствие от того, как остывает чуть было не вскипевшая голова. — Эти ощущения помогают не только понять, что ты ещё жив, но и скрадывают пропасть, которая рано или поздно неминуемо пролетает между простым смертным и тем, кто наделён силой, — отзывается Кадгар, найдя своего бывшего учителя на смотровой площадке и подходя к нему вплотную, чтобы не пришлось слишком повышать голос. Медив здесь с самого начала непогоды, потому что вымок уже до последней нитки, и почему-то такой простой, человеческий вид великого Стража рождает улыбку на губах Верховного чародея. — Хочу и скажу, но когда ты позволишь увести себя отсюда в более сухое и тёплое место, — приходится наклониться к чужому уху, чтобы никакие из слов не улизнули от слуха Хранителя. — Или ты соскучился по медицине Азерота? Улыбка ширится, а сам Кадгар отступать не спешит, позволяя Медиву увидеть и свою и усталость, и внутреннюю выпотрошенность, и искреннее нежелание проводить сегодня ещё хотя бы одну встречу, но в то же время готовность сделать это, так как подобное нужно, чтобы бывший учитель остался на передовой не тайно, а открыто для всех. И только такого желает Верховный, прикрывающий глаза козырьком от стены воды. — С Советом всё закончилось так, как нам нужно, — одну из новостей Кадгар открывает уже сейчас, потому что думает, что Медив желал бы знать. — Один строго против, но большинство поддержало моё предложение. Гремит гром, и из-за него архимаг почти опирается на плечо Стража, чтобы говорить с ним. На таком минимальном расстоянии чувствуется, что так, как прежде от учителя теплом не пышит, а, значит, пора открывать портал, чтобы увести его отсюда. Чародей это и делает, держа между сжатых щепотью пальцев нити, складывающие собой провал в его, Кадгара, покои. — Удостоишь меня чести? — и приглашающе ведёт головой, указывая подбородком на камин, уже разгорающийся в глубине тёмной комнаты.***
Стоять и мокнуть дальше не было смысла. Признаться в этом и изначально смысла было не то что бы много — нет, Медив не соскучился по медицине Азерот и точно не желал видеть каких-нибудь жрецов ближайшие лет сто, поэтому он почти покорно вошёл в портал, открытый Кадгаром. В комнате было гораздо теплее, и Медива передернуло от мурашек, пробежавших по коже. В самом деле, повёл себя как мальчишка. Ещё бы по лужам попрыгал — тогда точно бы убедил весь Даларан в своей невменяемости. Прилипшая к телу одежда начала причинять дискомфорт. Медив снял с рук перчатки-митенки и бросил у камина. — Я надеюсь, у тебя тут есть, во что переодеться? — уточнил арканист, подходя к ростовому зеркалу в покоях архимага. Несмотря на промокшие насквозь волосы и одежды, Медив оставался Медивом. Едва ли он потерял в своей грозности, разве что приобрёл немного приземленности. На него силы природы действуют точно так же, как и на других, ведь он не призрак и не эхо. Арканист расстегнул крепления мантии, и через пару мгновений она полетела к ногам вместе с воронеными наплечниками. Капли воды стекали за шиворот робы, заставляя Медива морщиться — тогда он стянул и робу. Шрам на шее был почти не виден, даже если приглядываться, а вот след на грудине скрыть можно было только одеждой. Неровный шрам украшал грудину в районе сердца, такой же был и на лопатке — клинок прорезал его плоть насквозь в тот день. Очень хороший клинок, ужасно острый. Медив коснулся шарма на груди пальцами, рассматривая себя в зеркале. Живое напоминание того, что он сдался Саргерасу в попытке защитить не мир, но Кадгара, зная, что именно Кадгар станет тем, кто лишит Хранителя жизни. Так и было задумано. Так нужно было. Но шрам всё равно побаливает от резкой смены погоды. — Что ж, на то, что весь Совет если не примет меня, то хотя бы смирится с моим существованием, даже нельзя было надеяться, однако… На твоём месте я бы присмотрелся к единственному члену Совета, который воспринял меня в штыки. Может статься так, что ему есть что скрывать даже больше, чем мне. Медив развернулся к бывшему ученику лицом, абсолютно не стесняясь своей частичной наготы перед ним, но неосознанно пытаясь не обращать особенного внимания на свой шрам. Ожидая, пока Кадгар даст ему что-то, во что можно переодеться, пока одежда арканиста будет сохнуть, Медив неотрывно смотрел на него. — Так что ты хотел рассказать мне, но не собирался делать этого под проливным дождём? Маг собрал свои волосы в ладони и чуть выжал их прямо на пол, вернувшись к камину. Проблема длинных волос в том, что они долго сохнут. — Прости, что оставил тебя одного против пятерых. Мне… порядком надоело пренебрежение за сегодняшний день, хотя, признаться, его было гораздо меньше, чем я предполагал изначально***
Под звуки раскатистого грома Кадгар проходит следом за учителем, после разжимая пальцы и отпуская нити более не нужного портала. Тот истаивает в воздухе, оставляя слабый запах озона, становящийся лишь сильнее после новой зарницы молнии. В его покоях значительно теплее. Возможно, дело в том, что все окна кроме одного закрыты, или в том, что камин трещит уже разгоревшимися поленьями — явно не обходится без магии. Возле очага Медив как раз и начинает сбрасывать одежды, а Верховный, скептическим взглядом проводив полёт перчаток и мантии на пол, хмыкает. — Если тебя устроит роба с ошейником — а у меня только такая одежда, то да, имеется, — и ведь шутит, но делает это с таким серьёзным лицом, что подвох едва ли можно заподозрить. Отодвигает от стола пару стульев, чтобы забросить на один вещи бывшего учителя, а на второй — свои мокрые до нитки верхние одеяния. Беспорядок — это то, что Кадгар может терпеть только на своём рабочем столе во время разбора нового откровенного знания, а не везде повсеместно. Следующая точка — шкаф, из которого на свет архимаг достаёт пару чистых рубах и пару штанов, потому что пусть собственные всё ещё надеты и на одном, и на другом, будет странно переодеть верх и оставить мокрый низ. Держа пока что вещи в руках, чародей подходит к своему учителю на расстояние вытянутой руки, привлечённый, даже почти загипнотизированный тем, что увидеть вновь он никогда не полагал. Шрам, оставленный его рукой, пятнает собой спину Медива и совершенно точно грудь. В этом даже не нужно убеждаться, но Кадгар сейчас видит только тот, который выделяется на ровной коже около лопатки. Смотреть на него почти больно, потому что в тот злосчастный день, смертельно ранив своего учителя, ученик будто бы протыкает и своё сердце. Образный оборот, чересчур романтичный, но привязанность, зародившуюся в юности, Верховный оказывается не в силах переступить и десятилетия спустя. — Насколько это было больно? Не думая, что спрашивает это вслух, и игнорируя (просто не слыша) тот вопрос, который озвучивает сам Медив, Кадгар отбрасывает со лба назад мокрые волосы, приглаживая их, и тёплыми влажными пальцами без спроса касается проступающей линии, но исказившей мышцу уже на груди Хранителя — он успевает повернуться, даже что-то говорит или вновь спрашивает, но архимаг, чуть хмурясь, сосредоточен в эту минуту только на одном. — И насколько это больно сейчас? Есть убеждение, что да, больно, но чародей во всём и всегда доходит до самой сути. Руку не опускает, держа ту ладонью напротив бьющегося, живого сердца Медива и не задумываясь, как это может выглядеть со стороны. Лишь вскидывает взгляд, встречаясь с глазами напротив, и смотрит пытливо, не отрываясь, но и не скрывая, как сильно он сожалеет о том, что ему пришлось поступить так в прошлом.***
Когда Кадгар научился шутить с абсолютно непроницаемым выражением лица? Медив смотрел на бывшего ученика исподлобья пару секунд, прежде чем до него дошло, что архимаг атаковал арканиста его же оружием. Тогда на лице бывшего Хранителя отразилась полуулыбка, заметная только на уголках губ. — Ну если только перед тобой… И только в твоих покоях, юноша… Тогда я могу недолго походить в ошейнике. Это тоже было шуткой, выпад в ответ на выпад, но ведь в каждой шутке есть доля правды, верно? Кадгар игнорирует абсолютно все вопросы и слова Медива и оказывается очень близко очень внезапно — арканист как-то пропустил его приближение. Как бы естественно не вёл себя арканист, его шрамы слишком уж выделялись на фоне бледной кожи, и было бы глупо надеяться, что архимаг их не заметит. Даже если бы их не было видно — Кадгар знает, что они там есть.«Насколько это было больно?»
Медив выпрямляется и отворачивается, смотря куда-то в одну точку, на разгоревшееся пламя камина. — Кадгар, не твоя вина, что тебе пришлось лишить меня жизни… Кадгар не слушает.«И насколько это больно сейчас?»
Медива почти раздражает такое пристальное внимание к его шрамам, но отказать Кадгару в их разглядывании он не имеет никакого права. Заранее решив за юного чародея его судьбу посредством своей судьбы, он обрек Кадгара как минимум на самобичевание. Но арканисту всё равно хочется скрыться, натянуть на себя мокрую одежду обратно и сделать вид, что ничего не было. — Ты о физической боли? Или о душевной? Последний Хранитель возвращает взгляд к Кадгару. Он так близко и его рука ужасно теплая, ещё не отогревшегося мага вновь пробивает отрядом мурашек, отчаянно карабкающимся по позвонкам. — Если первое, то слегка побаливает от резкой перемены погоды, — делится Медив, не сводя взгляда с глаз Кадгара. — А если второе… Чужая рука ощущается так явственно, словно она покоится не на грудине, а на шее. Что там этот мальчишка — не мальчишка, нет — говорил об ошейнике? — Я знал, что ты меня убьешь. С самого начала, как только ты вошёл в Каражан. Ещё до того, как тебя увидел, тогда, когда Мороуз вёл тебя по коридорам. Я знал, и это была одна из причин, по которой я позволил тебе остаться в Каражане. Медив стиснул зубы, и это отразилось на его челюсти, приобретшей ещё более резкие черты. — Я знал, и я готовил тебя к этому. Хотел, чтобы ты не испытывал сожалений, когда придётся поднять меч на меня. Но постепенно всё пошло совсем не так, как я предполагал… «Ты был единственной причиной, по которой я не сдался с самого начала». — Я заставил тебя своими руками уничтожить то, чем ты в той или иной степени дорожил. Своим решением сбросить ответственность на тебя я причинил тебе боль. Я сожалею, что так вышло. Эта минутка откровенности давила на Медива сверху, и он снова отвернулся, посмотрев на камин. — Ты дашь мне одеться или так и продолжим стоять друг перед другом полунагие? Не ровен час, зайдёт кто-нибудь, и Совет решит, что ты так рьяно меня защищаешь не потому что я тебя околдовал, а совсем по другой причине.***
В прошлом на подобное Кадгар не решился бы, потому что о гневе Медива знал не понаслышке. Но минули годы, каждый из них прошёл воду, огонь и медные трубы, умирал или считался мёртвым достаточное время. Теперь многие условности отходят далеко на второй план: Верховный ценит жизнь во многих её проявлениях, крайне редко прислушивается к чужому мнению (хоть и слышит каждое высказываемое) и перестаёт играть в тактичность. Нет, место ей остаётся, конечно же, но с возрастом чародей начинает чувствовать границу между нельзя и можно. Сейчас можно. Пальцы ощущают неровный рисунок шрама, его достаточную ширину и полное отсутствие следов наложения шва — разумеется, тогда зашивать раны мёртвого было бессмысленно, а после воскрешения нить с иглой уже не потребовались. Возможно, именно сейчас Кадгар окончательно осознаёт возвращение своего учителя. Понимает, что тот не тень и не мираж, а живое существо, причём не дубль или подделка — единственный в своём роде оригинал. И от подобной мысли в грудаке сворачивается всё то же самое горячее, но предельно полновесное ощущение реальности. — Если бы тогда я обладал знаниями, имеющимися у меня сейчас, тебя не пришлось бы убивать, — архимаг говорит словно бы себе под нос, но на самом деле достаточно громко, чтобы Медив тоже это слышал. — Но я понимаю, что линии вероятности тогда исказились бы и значительно. И кто знает, где были бы мы сейчас и где была бы Азерот. Он думал об этом много раз, но каждый обрывал себя, потому что тешить свою душу несбыточными надеждами — растлевать её, подготавливая для демонического подселения. С собой Кадгар допустить такое не мог — слишком велика была ответственность, взятая им на себя. Подушечки пальцев, шершавые из-за частых тренировок с оружием или ношения посоха, проходятся по живому узору ещё раз, и архимаг с улыбкой протягивает учителю сменные вещи. — Сегодня без ошейника, — серо-голубые глаза усмехаются ещё более открыто, чем делают это губы. Тянется непродолжительная пауза. — И не сожалей, Медив, — отступивший в сторону Верховный развязывает поддерживающие штаны пояс. — Мы оба знаем, что прошлое лучше не трогать. Значит, у нас есть настоящее, в котором ты жив, и будущее, в котором я позабочусь, чтобы так и было. Но за твою откровенность я искренне благодарен. Услышать это для меня было важно. Как и важно сказать ещё раз, что мнение Совета не может затрагивать мою личную жизнь, сколь бы мала та не была. Отвернувшись и так спрятав новую улыбку, чародей избавляется от последних мокрых тряпок и, абсолютно не стесняясь человека, находящегося с ним в одной комнате, облачается в простые, но сухие и тёплые вещи. — Возвращаясь к тому, что я желал тебе передать, но отказался делать это вне стен любого помещения: желаю услышать твоё мнение касательно такого артефакта как посох Алунет. Ты достаточно восстановился, чтобы не просто справиться с этим реликтом, но и договориться о совместной работе во благо кампании? Сам Кадгар уверен, но желает, чтобы это подтвердил и тот, кому он желает передать вещь, в скором времени забранную у драконов. К тому же стоит учесть и волю самого Медива: хочет ли он вновь открывать свой рассудок, пусть и частично, для чужого влияния, несмотря на то что на сей раз оно предполагается всецело взаимным?***
Кем бы стал Кадгар, если бы ему не пришлось убить своего учителя? Несомненно, выдающимся магом с беспредельной жаждой знаний, как и сейчас, но хватило бы ему духа вести за собой целое войско и отвечать за жизни буквально всех в Азерот? Кто знает? Одно точно: необходимость убить Медива закалила душу Кадгара, научила его быть более осмотрительным в выборе соратников. И жалеть, бесконечно жалеть, все эти годы думать о том, можно было ли поступить иначе. Кем бы стал Медив, если бы ему не пришлось умирать от руки своего ученика? О, ну ясно одно: он был бы слишком стар, чтобы так беззастенчиво глядеть как Кадгар переодевается. — Без ошейника так без ошейника, — бурчит себе под нос арканист, подшучивая над самим собой, а потом повторяет за Кадгаром — отворачивается и меняет остаток мокрых одежд на новые, сухие. Следующий вопрос заставляет Медива замереть на подвязывании штанов, а теплу разлиться внутри грудной клетки тягучим мёдом. Доверяет. Кадгар действительно доверяет ему, если спрашивает такое. — Если у тебя в покоях нечего выпить, то весь дальнейший разговор будет сопровождаться моими сдвинутыми к переносице бровями, а это не самое интересное зрелище. Рубаха Кадгара чуть велика Медиву. И хотя арканист никогда не жаловался на физическую форму (кроме тех моментов, когда был болен и выглядел не лучшим образом, хотя и тогда он ни на что не жаловался), всё же, он скорее был худым и сухим, а Кадгар, по всей видимости, интересовался не только магическими науками. Никогда не знаешь, в какой момент придётся поднять меч и надеть тяжелые доспехи. В одежде архимага арканист казался меньше, чем он есть на самом деле, вкупе со всё еще мокрыми волосами — слишком уж по-простому. Его это, видимо, не смущало. Он прошёл к камину и позволил себе сесть в одно из кресел, подставляя руки к согревающему пламени. — Алунет, насколько я знаю, не простой посох. Впрочем, магические посохи простыми и не бывают. Простым посохам не дают имён. Атиеш, Алунет — это всё мощные артефакты, но в случае с Алунетом… Он обладает собственным сознанием, жаждущем могущества больше, чем кто-либо на свете. И, конечно, ему не нравится подчиняться смертным. Благо, мало кто из смертных может его подчинить… Арканист откинулся на спинку кресла и расправил плечи. Что-то даже хрустнуло в суставе. Замерзшие мышцы наверняка будут болеть на завтрашний день. — Моя мать, Эгвинн, победила однажды Саргераса с помощью Алунета, хоть в последствии это и оказалось его коварным планом по порабощению меня. Но потом Эгвинн отказалась от посоха. Вряд ли она не могла справиться с ним магически, просто… Вряд ли ты поймёшь, но чужой голос в голове — это не то, что хоть кому-то может понравиться. Медив едва заметно поморщился. Слова Саргераса о мальчишке и распоротой глотке всё еще звучали в воспоминаниях слишком явно. — Но думаю, я смогу совладать с ним. Такой артефакт нам бы пригодился.***
Стоит переодеться, и мир не кажется уже настолько неприятным вместилищем душ, как раньше. В сухой одежде в разы теплее, а Медив заговаривает о том, чтобы что-то выпить. Это может скрасить их разговор и помочь согреться ещё скорее. — Я пью нечасто, но к твоему удовольствию небольшой запас имею — обычно что-то подаренное. И ты голоден? Помню, что твой завтрак был скуден, и с тех пор за трапезой я тебя не наблюдал, — откинув дверцу вделанного в стену шкафа, Кадгар пробегается взглядом по небольшому ряду бутылок и выбирает одну с кроваво-красным креплёным вином. Оно должно быть особенно хорошо в такую непогоду. С ним-то чародей и подходит к камину, опускаясь в кресло напротив бывшего учителя, на ходу захватив со стола две чарки. — Мне особенно нравится то, что с его помощью Саргерас единожды уже потерпел поражение. Пусть ты говоришь, что это было частью плана, мощь посоха можно считать проверенной и достаточной для внесения значительного вклада в победу сопротивления, — вещая, Кадгар аккуратно счищает воск с горлышка, добирается до пробки и вынимает ту, причём за неимением ничего сподручного и из-за нежелания использовать магию, совсем просто — зубами. Постоянный голос в своей голове он на самом деле представить не мог, но не из-за недостатка воображения, а, скорее, потому что справиться с этим архимагу было бы… сложно. Слишком велики его любовь и стремление к свободе. Конечно, в ином случае он переступил бы через себя и обуздал реликвию, но зачем делать это сейчас, если есть тот, кому он действительно всецело доверяет. — Если ты согласен, я предлагаю отправиться за ним завтра же. Сказал бы сегодня, но день и без того сложен и долог, — красная жидкость наполняет вначале одну деревянную тару, потом вторую, и со своей Кадгар откидывается на спинку кресла, расслабленно опуская плечи. — Любая информация, которая покидает чей бы то ни было разум, может стать достоянием многих, и пусть говорили мы тет-а-тет, кто знает, в каком именно месте у стен есть уши? — сделав первый глоток, Верховный цокает языком: вино истинно хорошо. Между этим мгновением и следующим событием пролегает не более секунды, но вряд ли Велен намеренно дожидался, чтобы Кадгар таки пригубил вино. Голос Пророка, звучащий словно бы внутри черепа, вкрадчив, как и любые его поступки, но никакие извинения не требуются, когда тебе сообщают, что последняя и самая непростая встреча переносится с этого вечера на другой в ближайшем будущем. Дела задерживают короля в резиденции, о чём Кадгар и сообщает Медиву, теперь расслабляясь в окончательной степени и даже чуть съезжая вниз по спинке кресла. — Теперь наш вечер свободен. Ты хотел бы посмотреть ещё что-то в Даларане? — Верховный вопросительно поднимает бровь, наблюдая за игрой света и тени на волосах сидящего напротив Хранителя. Удивительное ощущение: словно и не было всех этих лет, когда вот такие часы около камина могли состояться исключительно в фантазии Кадгара.***
Крепленое вино было очень кстати. Медив сделал глоток, и сразу стало как-то спокойнее. В конце концов арканист расслабился и скатился по креслу вслед за Кадгаром. Новость о том, что очередной встречи сегодня не состоится, позволила Медиву и вовсе выдохнуть. Пожалуй, после встречи со стихией и алкоголем, он не то что бы был готов встречаться ещё и с королём. — На самом деле, я пожелал бы вообще не видеть Даларан, — хмыкнул маг, посмотрев на своего бывшего ученика. — И предпочёл бы вернуться в Каражан. Башня Хранителя остро нуждается в ремонте, и никто, кроме Медива, заниматься этим не будет. Начиная от отсутствующего куска стены и заканчивая коммуникациями, Медиву придётся восстанавливать всё самостоятельно. Будто бы он будет жить в Каражане. Будто бы у него будет возможность просто жить. — …Но не могу же я оставить тебя одного с этими кирин-торовскими гарпиями и другими существами, которые наверняка все ещё хотят высказать тебе всё, что они думают о твоём недавнем решении, — Медив едва заметно улыбнулся, отсалютовав Кадгару бокалом. Про Алунет Кадгару рассказал Кейлек, больше некому. Это… Мило с его стороны. Видимо, дракон из рода синих доверяет Кадгару, даже если он походит на безумца. Медив неожиданно дёргается, слезает с кресла и перебирается на пол, поближе к камину. После бесконечного существования между жизнью и смертью, где не ощущается тепла, а холод становится обычным состоянием, сжигающее всё на своём пути пламя очень привлекает. А потрескивание поленьев становится самым приятным звуком. — Кадгар, — арканист зарывается рукой в свои волосы и взъерошивает их, разбрызгивая капли воды. — Как думаешь, ты знаешь обо мне достаточно, чтобы доверять? Вопрос, такой абстрактный, звучит неуместно — они это ведь уже обсуждали. Это, да не то. — Вполне ли ты понимаешь причины, по которым я здесь? Мои мотивы. Была бы его воля, и Медив прямо сейчас птицей улетел бы из Даларана, не взирая на непогоду. Каражан, наверное, подтопило от такого ливня. Была бы его воля, и он снял бы с Кадгара тот груз ответственности, который мальчишка — да что ж такое! — на себя взвалил. Но ведь не отдаст же, свято уверенный, что только ему и предписано отвечать за весь этот мир. Медив тоже так думал. Но постепенно, развращаемый чужими мыслями, арканист понял, что ничего этому миру не должен. Он не просил его рожать, не просил делать его Хранителем, не просил всей этой ответственности и не хотел быть козлом отпущения. Позднее мысли прояснились, очистились от пагубного влияния Саргераса. Да только истина осталось прежней — он не просил, но был вынужден. И почему в Кадгаре Медив видит самого себя? В отражении ярких синих глаз.***
Ответ учителя касательно Даларана вызывает улыбку. Он хочет что-то сказать, но вместо этого встаёт, проходит босыми ступнями по полу и рывком запястья собирает в щепоть энергию, достаточную для открытия портала. Куда так неожиданно срывается Кадгар остаётся тайной до тех пор, пока он не возвращается через минуту, нагруженный подносом с нарезанным хлебом, сыром, овощами и отдельной тарелкой вяленого мяса. Всё порезано и готово для того, чтобы это можно было есть. Хочешь — руками (тканевые салфетки приложены), хочешь — вилкой (и те тоже имеются). — Ты так и не ответил мне касательно того, голоден ли ты, так что я принял решение за нас обоих, — поясняет свой поступок Верховный. — На кухне Кирин-Тора знают, что я могу явиться в любой момент за едой, даже поздней ночью, поэтому припасают такой походный набор. Устраивается архимаг уже не в кресле, а на полу перед самым камином, скрещивая ноги и оставляя обед, объединённый с ужином, на пустом месте между ними. Туда же становится початая бутыль вина. Кадгар есть не спешит, но ещё один глоток из стакана отпивает и глядит на огонь, лишь после переводя взгляд на Медива. — Я благодарен тебе за то, что ты желаешь остаться в городе, который тебе не мил, ради моей поддержки, — поставив чарку на своё колено и поддерживая её, Верховный не спешит продолжать — просто смотрит на Стража, легко прищуривая светлые глаза. — Иногда мне кажется, что тебя настоящего я знаю мало, — Кадгар честен, как, впрочем, и всегда. — Похоже, что все те годы, пока я проходил обучение у тебя, я узнавал Саргераса, — губы архимага трогает невесёлая усмешка. Откровенность даётся непросто, но Медив однозначно поступает верно, когда просит вино. Оно немного, но развязывает язык и открывает душу. — Вместе с тем я тебя чувствую, — склонив голову к плечу, Верховный говорит неспешно, словно подбирает слова, но на самом деле лишь пробирается через тернии собственных сознания и духа. — В этом крайне мало логики и совсем нет магии. Это какое-то чутьё, которое ведёт меня к тебе, учитель, — Кадгар не замечает, как сейчас обращается к Хранителю. — В остальном же… — здесь пауза оказывается действительно долгой, но архимаг прощает себе это: им сегодня спешить некуда. — Я желал бы узнать тебя. Узнать того человека, который сидит теперь рядом со мной. Узнать его помыслы и мотивы, потому что вижу в этом для себя нечто важное, — Кадгар перетирает губами, чувствуя винный привкус. — Всё же едва ли кто-то будет спорить с тем, что в мире не найдётся того, кого я считал бы более близким и дорогим для меня, чем ты, Медив. Так уж сложилось, что даже влияние Саргераса не смогло помешать мне привязаться к Последнему Хранителю Азерот да так, что по прошествии многих лет никто не смог переступить за ту же самую черту, за которой оказался ты.***
— Ты думаешь, что то время, что ты проходил обучение, рядом с тобой был только Саргерас, но в то же время утверждаешь, что привязался ко мне, — замечает Медив, осматривая принесенный Кадгаром ужин. — Я думаю, если ты обратишься к своим воспоминаниям, то безошибочно сможешь определить, когда я был Саргерасом, когда — Хранителем Тирисфаля, а когда Медивом. Арканист сделал ещё пару глотков вина, но к еде пока не притронулся. Если поест — не опьянеет и не сможет говорить с Кадгаром полностью откровенно, а Кадгару это, похоже, нужно. Да и ему самому тоже. Обращение «учитель» режет слух. Медив замирает, гипнотизируя взглядом огонь и удивляется тяжести воздуха вокруг. В следующую секунду тяжесть превращается в приятное тепло, рвзливающееся по телу. Кадгар был единственным учеником Медива, и никого другого Медив учить бы не стал. Кто из них двоих должен испытывать благодарность за науку — сложный вопрос. И Медив бы поблагодарил, если бы не был Медивом. — Нормальные люди называют это влюбленностью, юноша. Медив пытается поддеть архимага, чтобы скрыть свое собственное замешательство. И очень хочется поглядеть на реакцию Кадгара, но Медив не отводит взгляда с пламени, а потом начинает тихонько хохотать: — Я шучу. Прости старому магу его взбалмошность. Дальнейшие слова архимага приносят ещё больший диссонанс в душу Медива. — Я боюсь, узнав меня ближе, ты разочаруешься в своём идоле. Я не образец для подражания, хотя ты очень стараешься. Скопировать мои правильные поступки и избавиться от моих спорных. Арканист наконец смотрит на Кадгара. В его глазах едва уловимая грусть, которая прячется за зеленью радужек. — Я не хотел бы, чтобы ты повторял мой путь, Кадгар. Был ответственен за судьбу этого мира и держал ответ перед всеми живущими. Это опустошает быстрее, чем хотелось бы, а умирать всё равно придётся одному — это закон, который не можем нарушить даже мы, могущественные маги. Медив залпом допил оставшиеся в чарке вино и поставил её на пол, рядом с импровизированным столиком с едой. — Но… Полагаю, ты умирать не собираешься, по крайней мере, в ближайшее время. Так что я постараюсь сделать так, чтобы ты не был одинок хотя бы при жизни. Глупости это всё. Философские разговоры о высоком, о бытии, о жизни и смерти… Кажется, что всё гораздо проще, только Медив никак не может добраться до этого «проще», как назло ускользающему каждый раз. — Но у меня есть вопрос. Как так вышло, что ты одинок? Медив не имел в виду многочисленных соратников — они были, причем доверенные. Медив имел в виду человека, который «смог бы переступить ту самую черту», как сказал сам архимаг.***
— Я обращался, поэтому-то и не столь категоричен в своих словах, сколь мог бы, — Верховный отзывается, прикрывая глаза, уставшие за время, казалось бы, нескончаемых переговоров с соратниками по сопротивлению. — За демоном проглядывал человек, который привлекал своей мудростью и интриговал знаниями. К нему-то я и привязался. Расставлять все точки над ‘i’ настолько конкретно и чётко — абсолютно непривычно, но Кадгар, если уж начинает разговор, то никогда не отступает от намеченного, потому что коль не готов продолжить, к чему начинать? Он же был готов ко всему. Но не к упоминанию влюблённости. Думал ли архимаг об этом по исходу многих лет? Да, и скрывать это перед самим собой не намеревался. Совсем ещё юнец, встретивший того, кто много сильнее и обладает знаниями, которые кажутся заоблачными… Действительно есть чем увлечься, но способна ли эта самая влюблённость пройти через годы? Даже через десятилетия. На этот вопрос Кадгар ответ дать себе не мог. Раньше, по крайней мере, но судьба распорядилась так, что у него абсолютно чудесным образом появился второй шанс… — Я не могу разочароваться, Медив, потому что я не очарован. При всём моём отношении я не теряю здравости суждений и ясности взгляда. Сейчас, по крайней мере — о своей юности я не могу ничего сказать, — чародей с улыбкой подливает пока только себе: вино сегодня действительно заходит очень хорошо. Настолько, что архимаг пока что ощущает тепло и уют, но никак не опьянение. — Поэтому я готов слушать всё и в любой момент, когда ты захочешь мне что-либо поведать. И Верховный тянется к блюду, забирая с него зеленовато-сизый стручок местного овоща. Прикусывает с одной стороны, запивая вином, и обдумывает слова Медива относительно собственного будущего. — Я хотел бы не умирать вовсе, — признаёт открыто, — хотя бы своим духом — тело вторично. Но и оно не намерено кануть в вечность в ближайшее время, потому что войны, борьба за Азерот, сражения на разных берегах и в разных землях… Это часть меня, часть моей сути, но именно что часть. Есть и иное, желающее посвятить время себе, знаниям, чтению бесчисленных книг и постижению тайн мироздания. Поэтому после уничтожения Легиона я хочу взять паузу. Не пропадать с карт мира, но оставить решение мелких проблем на Кирин-Тор. Иначе же что я буду иметь для себя? Седину и морщины? — Кадгар негромко и хрипловато смеётся, подавшись вперёд, чтобы теперь подлить в стакан учителя. Удивительно откровенным выходит их вечер. Вечер, в ходе которого разом всплывают вопросы, признаваемые в любое другое время и с любыми другими людьми неудобными и недопустимыми. Но здесь и сейчас границы стираются. — Я никогда не стремился найти кого-то, чтобы просто занять пустое место в своей жизни, — Верховный отзывается после долгой паузы. Разглядывает огонь до пятен перед глазами, моргает и переводит взгляд на Медива. — Ты знаешь меня: я в вечном движении вперёд. К большему, к новому, к ещё не постигнутому. То, что изучено, становится частью меня, но не рождает такого интереса, как раньше. И выходило всегда так, что тех, кого я встречал на своём достаточно долгом пути, я узнавал быстро. Доходил до самого их дна и не чувствовал под ним ничего. Кадгар чуть медлит, но всё же продолжает. — Настоящую глубину я встречал лишь единожды, и любая иная перед ней меркнет.***
Медив хотел бы умереть. Не сейчас, конечно, не в скором времени, совсем не в скором, но… Жить вечно — желание заигравшихся во всемогущих. В конце концов, что Медив будет делать, когда узнает всё на этом свете?«Поэтому после уничтожения Легиона я хочу взять паузу».
Арканист чуть поморщился. Кадгар был большим оптимистом, чем он сам, потому что Медив не был уверен, что после уничтожения Легиона они смогут продолжать жить. По крайней мере, в относительном спокойствии — точно нет. Маг не был уверен, что они вообще выживут. Он был уверен только в том, что обязательно отомстит Саргерасу за всё то, что падший титан у Медива отнял своим вероломством. Вино вновь появляется в чарке не без помощи верховного мага, и Медив берет сосуд в руки, осматривая текстуру дерева. Почему бы просто не думать о плохих вещах хотя бы сейчас, когда они вот так сидят с Кадгаром и обсуждают своё, личное, а не решают судьбы мира? Пока их никто не тревожит и не норовит опять затянуть в бюрократический водоворот, из которого выбраться порой бывает очень сложно. — Поэтому ты и разочаруешься, Кадгар, если узнаешь меня лучше, — Медив перемежает слова с глотком вина. — Потому что даже у меня есть дно. И если очень упорно узнавать, то этого дна можно достигнуть. Сейчас Медив был похож на байронического героя, но кто знает, каков он на самом деле? Пожалуй, даже арканист до конца не уверен, что знает себя полностью. Всю жизнь ему приходилось делить себя на три сущности, и что ушло с уничтожением двух из них, а что открылось в третьей, теперь не задавленной… Последняя фраза вновь звучит странно. Из чьих-либо чужих уст, может, и обыденно, слишком романтизированно и возвышенно, но из уст Кадгара — будто так и должно быть. И Медив не знает, как должен реагировать. Знает только, как хочет реагировать, но и это ему не удаётся. — Ты опять заставляешь меня пошутить про влюблённость, юноша, — шутит арканист, сгибая одну ногу в колене и подтягивая к себе. С волос уже не капает вода, они почти приняли привычный вид запутанного вороньего гнезда. Медив не отказался бы сейчас от расчёски. Интересно, как глубоко в мысли арканиста заберётся Алунет? Что там увидит? Станет ли доступно древнему магическому существу то, что пока недоступно и самому Медиву? — Кадгар, где я буду ночевать? — уточнил Последний Хранитель. Он не собирался уходить, нет, не сейчас, просто нужно было заранее озаботиться такими вопросами, чтобы не блуждать потом по всему Даларану.***
Кадгар продолжает наблюдать за учителем поверх своего стакана. Отмечает реакции на те или иные его слова. Чуть улыбается, потому что выстраивание взаимопонимания на новом этапе оказывается занятным делом, требующим моральных усилий, но вместе с тем приносящим искреннее удовлетворение, потому что ты честен, ты прям, и ты не пытаешься даже прикрыться обычной уже маской, с которой на лице тебя и видят в обществе. — Дно есть у каждого, — соглашается Верховный, — но есть и разница между тем, чтобы развиваться и совершенствовать себя или же остановиться в этом. В первом случае пока познаёшь одно, наслаивается новое. И так без конца. Но таких людей или нелюдей истинно единицы, — пожав плечами, архимаг отклоняется назад, чтобы опереться на сидение своего кресла лопатками, продолжая восседать перед камином прямо на полу. Сумрачный дождливый день постепенно перерастает в вечер, и чародей не может вспомнить, когда в последний раз проводил время вот так: расслабленно, в достаточно мягком диспуте, с чаркой вина и над так и не тронутым обедом. Он будто бы забыл всё это, а сейчас постепенно вспоминает, проникаясь, потому настрой его крайне умиротворён. Словно и нет никакой войны. Нет демонов, нет их предводителей, настраивающих исподволь одни народы против других, нет артефактов, за которые идёт битва на смерть. И да, Кадгар уверен в том, что после того, как их силами Саргерас будет отправлен в небытие, он, архимаг, останется жив. Бывший учитель — тоже. Иное в голове не укладывается, и Верховный ставит себе цель: достичь именно такого исхода. Никак иначе. Никаких более смертей на его руках или от его рук. Достаточно. — Сколько же раз нужно повторить шутку, чтобы она стала истиной? — светлые глаза чародея блестят с редким для них лукавством, и после Кадгар негромко смеётся, откидывая назад голову. Хорошо, очень хорошо ему сейчас. — И я хотел предложить тебе свою постель, Медив, — качнувшись вперёд, чтобы на сей раз взять немного сыра, он продолжает. — Себе я постелю матрац на полу в углу, но так буду уверен, что никто не придёт к тебе посреди ночи, потому что не мог уснуть, пока не проверит чистоту твоих помыслов. Но если для тебя подобное соседство недопустимо, я найду таверну с гостиницей, которая будет рада сдать комнаты гостю города. На твоё усмотрение, — и, кивнув, Верховный отправляет в рот ещё немного закуски. Делить одни покои с учителем — такого не случалось в их совместном прошлом, но Кадгар желает быть уверенным, что этот ночной отдых для них обоих пройдёт спокойно и размеренно. В конце концов, к чародею по ночам никогда не совались — не желали навлечь на себя гнев разбуженного Верховного. Привычнее было отправить мысленный зов, который неизменно будил, если на то находилась адекватная, значимая причина.***
Наблюдая битву за гору Хиджал, думал ли Медив, что однажды сможет вот так просто сидеть со своим бывшим учеником у камина и обсуждать какую-то ерунду? Наверное, нет, он уже и не помнит. Тогда было важно защитить мир, пусть и заплатив высокую цену, чтобы Кадгару по крайней мере было куда вернуться после самоубийственного похода за Тёмный Портал. А уж мечтать о том, что все будет как прежде, даже лучше… Это было бы очень наивно. Но реальность порой заставляет удивляться, и сейчас, смотря на языки пламени, играющие с поленьями, Медив думал, что это приличная награда за его старания. Арканист тоже взял кусочек сыра и расправился с ним в появившейся паузе между разговором.«Сколько же раз нужно повторить шутку, чтобы она стала истиной?»
Маг смотрит на Кадгара с любопытством. Сколько они будут вот так незлобиво поддевать друг друга? Когда ирония перерастет в раздражение? Хотелось бы, чтобы никогда. — В каждой шутке есть доля правды, Кадгар, иначе шутка не была бы шуткой. Медив облизывает нижнюю губу, стирая с неё привкус вина, а потом делает очередной глоток. В какой-то момент чародей осознаёт, что его голову начинает обволакивать мягкий туман опьянения.«И я хотел предложить тебе свою постель, Медив».
Арканист чуть не подавился вином. В предложении Кадгара не было ничего вопиющего, просто вкупе с предыдущей фразой звучало как-то двусмысленно, хотя Медив знал, что его бывший ученик не имел в виду ничего такого и вообще скорее всего не связал две фразы. Или связал, кто его знает. — Я не могу вероломно согнать тебя с твоей же постели, — сообщает Последний Хранитель, вновь запивая вином слова. — Так что давай поступим наоборот — это я займу место на полу. Кадгар чересчур уж гостеприимный. И чересчур уж желает потешить эго своего учителя, видимо. Ну или слишком дружелюбен. — Конечно, мне было бы не впервой заставать тебя спящим в самых неожиданных местах, — вновь обращает всё в шутку Медив, — Но обычно ты засыпал на полу библиотеки или прямо за столом, когда не мог оторваться от очередного любопытного фолианта, а сейчас… Арканист осталютовал Кадгару чаркой с вином, вернув взгляд к пламени. Уже и не помнилось, что какое-то время назад Медив до нитки промок под проливным дождём, который словно пытался утопить нерадивого мага. Уже и не помнилось, как Майев достала свой клинок, стоило Медиву появиться в поле зрения. Уже и не помнилось, что кто-то из Совета Шести крайне недоволен существованием Медива бок о бок с Верховным магом. — Ты… собираешься завтра отправиться со мной за Алунетом? Разве нет каких-то малоотложных дел, связанных с войной, что висит над нашими головами? Медив не знал, как пройдёт аудиенция с посохом. Что придётся сказать и что сделать. Может статься так, что Кадгару лучше этого не видеть.***
В какой-то момент Кадгару кажется, что он спит. Причём дело не в том, что рядом с ним Медив, с которым они ведут приятный, личный разговор. А в общей картинке. В сочетании лёгкости на душе, какого-то странного умиротворения, отсутствия запаха пороха и магического озона, щекочущего ноздри… Так не было не то что давно — никогда, и будь на то воля и силы Верховного, он продлил бы эти минуты в часы, а их — в дни. Пока кто-то из них двоих не скажет 'хватит'. — Согласен, в каждой шутке от шутки лишь часть. Вопрос же в том, какая? — опустив руки и поставив стакан на пол около себя, архимаг щурится на бутылку. Вина в ней — половина, и это на самом деле удивляет: его голова чуть туманится из-за всего двух неполных чарок. Вот что значит пить мало и редко… И хоть мыслительная деятельность пока не тормозит, слова Медива о спальных местах чародей обдумывает какое-то время, а не привычно стремительно обрабатывает, реагируя тут же. — Мм, нет. Я не согласен, — он качает головой. — Я не могу положить тебя, моего наставника, которого только полноценно обрёл, на пол. Либо там ложусь я, либо мы пытаемся уместиться на одной кровати. Я не проверял, но пространства должно хватить. Откуда в его голове появляется такой вариант, Кадгар понятия не имеет, но озвучивает его, спокойно глядя в глаза своего бывшего учителя. Это тоже некий вид удобств, причём достаточно распространённый в условиях их походного времени. Палатку он делил уже много с кем, потому что порой сон — это то, что ты полностью тратишь на восстановление сил, и нет уже и мысли об открытии портала куда-то в таверну. Разговор плавно сворачивает к посоху, о котором Кадгар рассказывает Медиву, и второй выглядит как тот, кто не особо жаждет найти в лице своего некогда ученика компанию на завтрашний поход. Верховный задумчиво трёт висок и всё же качает головой. — Я счёл это мероприятие достаточно важным, чтобы пойти с тобой. Если когда ты будешь договариваться с этим реликтом, на тебя решит кто-то напасть, не лучше ли будет иметь страховку извне? — обосновывая причины своего предложения, архимаг вопросительно поднимает бровь. — Так что ты и твоя безопасность — это тоже весьма малоотложное дело. Но почему у меня такое ощущение, словно ты не желаешь, чтобы я следовал завтра за тобой? Кадгар спрашивает прямо, и ещё немного вина расходится по стаканам. Верховный не желает напиться, но под аккомпанемент этого креплёного алкоголя и правда свободнее говорить***
Бровь Медива медленно-медленно ползёт вверх в ответ на предложение Кадгара разделить не только покои, но и постель. Конечно, он опять ничего такого не имел в виду, но, Тьма, наверняка знает, как это звучит после всех шуток на грани фола. Но разговор быстро перетекает в иное русло, более серьёзное. Проницательный архимаг распознает сомнения Медива слишком быстро. Правда в том, что Хранитель не знает, как именно пройдёт борьба с Алунетом и его приручение. — Я переживаю за твоё благополучие, а не свое, — сообщает чародей. — Но тебя все равно не отговоришь от путешествия со мной, так что смысл это обсуждать? Обновление вина в чарках как нельзя кстати. Медив тоже не ставил перед собой целью напиться, но чем больше алкоголя — тем менее осторожен подбор слов, а это лучший способ говорить откровенно. Даже если эта откровенность заключается в подначивающих бывшего ученика шутках. — Действительно не проверял? — бровь Медива опять вздернута в ироничном выражении. — Большое упущение, юноша. И где же ты в таком случае… мм… проверяешь просторность кроватей? Чародей вполне мог бы допустить, что нигде, и спит Кадгар только с книгами о магии — в его юношестве так и было. Только это очередной повод поддеть архимага, хоть на него это и не очень действует, только порождает ответные шутки, то ли в попытке защититься, то ли в попытке атаковать в ответ. Дурацкая игра, которая вряд ли закончится чем-то хорошим, но что еще делать под аккомпанемент крепленого вина и полнейшего нежелания обсуждать рабочие дела? — Хорошо, я лягу с тобой, если ты этого так желаешь. Вот сейчас Медив совершенно не хотел шутить, но построил фразу так, что отреагировать можно совершенно разными способами. Это говорит о том, что вина в крови более чем достаточно, но чародей допивает залпом то, что было в чарке, и закусывает, потому что не отправь ничего иного, кроме вина, в желудок — и наутро будет сложно хотеть жить вообще. Медив вытягивает руку вперёд ладонью, и пламя камина, призываемое магией, тянется к его пальцам, но не может прильнуть. Играть с огнём и то проще и безопаснее, чем играть с Кадгаром. Однажды (а может, не однажды) Медив заставил Кадгара пить вино во времена его обучения. Мороуз бухтел что-то о неправильности, да и сам Хранитель прекрасно понимал, что спаивать юнцов — это как-то не подобает Стражу Тирисфаля, но желание понаблюдать за опьяневшим Кадгаром было сильнее. Впрочем, Кадгар не был бы Кадгаром, если бы и после вина не принялся учиться, кажется, даже ещё усерднее. Так Медив это всё запомнил. А желание напоить Кадгара явно было навеяно Саргерасом, не иначе. — Я надеюсь, в таком случае, что никто без стука к тебе не заходит, иначе сложно будет потом доказать Совету, что ты действительно беспристрастен в решении доверить мне тайны Сопротивления.***
— Видишь, как интересно выходит: ты переживаешь за моё благополучие, я — за твоё, — положив руку запястьем поверх колена и покачивая бокалом, зажатым в пальцах, чародей чуть улыбается, проговаривая сейчас итоги своих недолгих размышлений. — Поэтому ты прав: отговорить меня у тебя не получится. Причём не только из-за того, что я не намерен оставлять тебя одного с Алунетом. Наверняка у моих соратников будет в разы меньше вопросов, если за такой реликвией отправимся мы вдвоём, а не только тот, кто многие годы считался вначале одержимым, а после мёртвым. По ту сторону прикрытых окон во всю гуляет стихия, но её отголосок здесь — это только шум бьющих в стекло капель и завывание сквозняка, который не чувствуется в натопленных покоях. Покои — любопытное слово. Оно с юношества зацепляло Кадгара своей этимологией, но полноценно, похоже, он понимает её только сейчас, когда чувствует, что вот так он действительно спокоен. Особенно после того, как удаётся прийти с Медивом к консенсусу. — Да, желаю, — Верховный делает вид, что не понимает, какими намёками и неоднозначностями они сейчас говорят. Всё получается очень просто, почти естественно, и хоть вино, конечно, языки развязывает, нельзя не признать, что значительная роль во всём этом — у того, что общий язык находится в их случае донельзя быстро. И хоть годы назад Кадгара учил не просто Медив, а Хранитель, обуреваемый эмоциями, наговариваемыми демоном, а теперь его нет, чародею кажется: они расстались только что. Будто Страж вышел за дверь и вернулся, а минуло между этими событиями несколько минут. Такое сейчас накрывает архимага ощущение. — И да, не проверял, — повторяет Кадгар, качая головой. — Я сплю один — так уж привык, и занимаю крайне мало места, поэтому мне кажется, что постель огромна. Но реального опыта я не проводил. Что же, исправим это сегодня, — он тянется — хрустят какие-то позвонки. С ним так случается часто: когда разговоры за день выдаются сложные или когда по иной причине напряжение зашкаливает, после в спине может что-то зажать. Обычно же помогает как раз принятие горизонтального положения. Чаще всего — с книгой, реже — со сном ещё на подлёте к подушке. Только затем до него доходит весь смысл вопроса Медива, и архимаг смеётся, качая головой, из-за чего волосы рассыпаются по лбу снова, непокорные принуждению владельца быть в одном положении. — Примерно такие же у меня отношения с рабочим столом и стулом около него, обоими этими креслами, скамьёй под окном за твоим левым плечом… Что-то со временем не меняется, увы или к счастью, — по чаркам расходятся остатки вина, и пустая теперь бутылка бликует зеленоватыми отблесками с той стороны, которой она обращена к камину. Этот цвет напоминает другой — тот, в который окрашены радужки сидящего напротив Медива, и Кадгар переводит взгляд на него, смотря на бывшего учителя дольше, чем пристало согласно социальным нормам. — Нет, ни у кого нет привычки навещать меня утром или днём без предупреждения. Большинство боится, что застанет меня, вызвавшим какую-нибудь дичь из иного мира. Остальные просто слишком хорошо воспитаны. Но да, увидеть лица некоторых при ином раскладе было бы занятно… И не то чтобы архимаг так любит рисковать (любит, на самом деле, но не в таких вещах) или шокировать, но без резких поворотов жизнь откровенно пресна.***
Кадгар был прав — отправляться за Алунетом в Нексус одному сродни вызову Совету Шести и всем соратникам Кадгара. Для их успокоения лучше идти не одному. Но только вот в итоге Кадгар всё равно намерен отдать посох Медиву, и едва ли кому-то из Совета, кроме, конечно, Калесгоса, который и предложил эту затею, понравится такая расстановка сил. Медив и так будет опасным противником в случае чего, а с Алунетом… Чародей сам не мог пока предположить, какие возможности для него откроет древний артефакт. Благо, он не собирался идти против Сопротивления. Против Кадгара. Поэтому оставалось только кивнуть и смириться с неизбежностью компании архимага в этом походе. Кадгар тем временем продолжает то ли делать вид, что не понимает, какие эмоции вызывает своими ответами на очевидно вызывающие реплики Медива, то ли и в самом деле не до конца видит их двойной смысл. Медив предпочитает думать, что первое, что архимаг ведёт свою игру — почему-то так приятнее. Осознавать, что Кадгар — больше не тот юнец, что учился когда-то в Каражане под иногда пристальным, а иногда не очень наблюдением Хранителя Тирисфаля. Только от обращения «мальчишка» по отношению к Кадгару в мыслях Медиву не так-то просто избавиться. В конце концов, когда Медиву наскучит эта игра, он ведь может сделать что-то совсем уж из ряда вон выходящее, чтобы стереть насмешливое выражение лица с бывшего ученика. — Твоя феноменальная способность засыпать абсолютно где угодно и в каком угодно состоянии от тебя никуда не делась, славно. Обновлённая вином чарка оказывается у губ. Вино действительно хорошее, приятное на вкус и делает своё дело. И дело даже не в том, что Медив практически ничего не ел сегодня и в целом не пил давно, арканисту вообще кажется, что сработал какой-то эффект плацебо: он хотел быть опьяненным и он им стал. Достаточно, чтобы шутить уже совсем неприкрыто: — Но с каждой твоей фразой я начинаю всё больше убеждаться, что к своим сорока годам ты так и остался невинным юношей, каким был во времена ученичества, Кадгар. Это уже перебор, кажется одной части Медива. Другой части Медива весело и любопытно посмотреть на реакцию архимага, поэтому арканист вскидывает на него взгляд, не скрывая своего любопытства. В изумрудных глазах Последнего Хранителя играет пламя, отражённое от камина, и прячущее в себе поволоку пьяного тумана. Конечно, Медив не был слишком уж пьян, просто развлекал сам себя, глядя на поведение Кадгара — когда ещё увидишь кого-то из Совета Шести, так просто сидящего с вином и босыми ногами? Но даже когда Медив был вусмерть пьян, он не позволял себе сделать с Кадгаром ничего из ряда вон выходящего, несмотря на то, что демоны в его голове то предлагали убить мальчишку, то… Много чего ещё предлагали, и укреплением доверия это бы точно не закончилось. Медив допил вино, осторожно поставил чарку на пол и встал с места. — Я не лягу, пока не ляжешь ты. Потому что стоит мне закрыть глаза — и ты исполнишь свою угрозу насчёт сна на полу, а это неприемлемо, чтобы Верховный маг в своих покоях спал на полу, как какой-нибудь ученик чародея.***
Они перекидываются фразами с такой лёгкостью, словно рядом сейчас сидят старые друзья. Словно бы не было ничего, а временной промежуток между их последней и нынешней встречей укладывается максимум в месяц. Кадгар чувствует во всём этом фальшь. Или не так. Он понимает, что срок минул куда больший, а Медив другом ему в годы юношества не был. Вот только теперь это хочется исправить: когда-то в ту пору молодой маг часто ловил себя на мысли, что к суровому, даже деспотичному учителю его тянет. Хранитель, куда бы он не шёл, нёс за собой флёр таинственности и знания. Он был силён, умён и значим. Перенять хотя бы часть этого Кадгару хотелось неизменно. А сейчас… Сейчас он сам забирается достаточно высоко и видит то, что не могут узреть многие, и всё же Медив рождает такой же силы интерес. Удивительно, но хотя бы что-то в этом мире действительно не меняется. — Что ты выкладываешь в слово "невинность", Медив? — разговор делает новый любопытный виток, но архимаг так просто не даёт себя смутить. Да и правда любопытно, потому что во многом невинным себя Верховный счесть не может, а вот что именно имеет в виду бывший учитель — это другое дело. — Расскажи. И Кадгар выразительно смотрит в ответ: даёт понять, что этот удар отбит, и что ход теперь на стороне Медива. Более того, чародей ставит на локоть на колено, а подбородок — уже на ладонь. Так часто он сидел, слушая своего учителя, а сейчас поза складывается сама собой, по старой памяти. — И даю слово: как только ты поведаешь мне, мы ляжем, потому что оба нуждаемся в отдыхе перед трудной кампанией, — вот в этом двойного дна или игры слов нет. Завтра будет непростой день, который может затянуться: Кадгар читал о том, что порой подчинение артефактов занимает несколько суток как минимум. И не столько от силы мага это зависит, сколько от силы самого реликта и от норова магического предмета. В Медиве он не сомневается: открыт ему достаточно, чтобы почувствовать что-то не то в нём. И ведь знает, что даже если бы нащупал что-то такое, то никому бы не сообщил. Решил бы всё только своими силами, потому что к магам Кирин-Тора доверия нет точно: они дружно приняли бы решение избавиться от монстра. Остальные же… Кто-то даже вызвался бы помочь, но уповать на это Верховный не мог, а ведь уже и такой вариант им просчитан, хоть и беспочвенно. Рядом был Медив и только он, собственной неоднозначной и сложной персоной.***
Просто невозможный мальчишка! Интересно, насколько в его невозможности виноват выпитый алкоголь? Или у них теперь войдёт в привычку перебрасываться колкими фразами в качестве эксперимента или соревнования? И какой реакции Кадгар ждет больше? Что Медив стушуется и сдастся, или что продолжит эту витиеватую юношескую игру? Что ж, сдаваться не в правилах арканиста. Один раз он сдался и за это лишился жизни, больше такого не повторится. — Я вкладываю в это слово то, — маг медленно повернулся к бывшему ученику и навис над ним недвижимой статуей, закрывающей свет камина. —…что лежит на поверхности, Кадгар. Самое низменное из значений этого слова. Пальцы потянулись к пуговицам рубашки. Медив мог бы стянуть рубаху, не расстегивая, она была ему велика, но какой в этом смысл, если Медив хочет, чтобы Кадгар проиграл в их игре от возникшего двусмысленного напряжения. — За твои сорок лет, Кадгар, в твоей постели была хоть одна девушка? Или, может быть, мужчина? — арканист вздернул бровь, и было ясно, что он иронизирует, но вкупе с этим его действия выглядели по меньшей мере странно. Он наклонился ниже, и черные волосы начали касаться макушки Кадгара. — Кому-нибудь из ныне живущих или живших ранее удалось подобраться к господину Верховному магу настолько близко физически? Медив вдруг осознал, что собственные пальцы, расправляющиеся с пуговицами, чуть заметно дрожат от напряжения. Проиграть в собственнопридуманной игре было бы обидно — арканист хмыкнул себе под нос, оставляя рубаху полурастёгнутой. — Или, может, ты хранил себя для кого-то конкретного? — всё с так же иронично приподнятой бровью предположил Последний Хранитель. Ладонь опустилась на голову Кадгара, привычно взъерошив волосы на затылке, а потом погрузившись пальцами в шевелюру, прошлась до виска. Медив уже делал так сегодня без какого-либо контекста и счёл этот жест приемлемым. Потом опустился на одно колено перед Кадгаром и всё с тем же ироничным выражением лица спросил: — Я ответил. Теперь мы можем лечь… спать? Достаточно с них обоих этих двусмысленных намёков, блуждающих на грани фола, на сегодня. Обоим нужно выспаться, ибо завтра их ждёт трудный день. Опасный день. Всё может закончиться, не начавшись, стоит им расслабиться в неподходящий момент, поэтому им действительно нужен был отдых. Но Медив всё равно продолжил стоять перед бывшим учеником, ожидая от него реакции. Молодой Кадгар, которого запомнил Медив, несомненно, зарделся бы краской, промямлил бы что-то нечленораздельное и быстренько сделал бы вид, что очень занят каким-нибудь древним фолиантом о тайной магии или даже об алхимии, лишь бы эта очевидная провокация прекратила своё развитие. Но как отреагирует Кадгар нынешний, Медив не знал. Это было любопытно — сравнить, насколько его бывший ученик изменился и повзрослел. Хотя, Тьма, едва ли их словесную дуэль можно назвать взрослым времяпрепровождением. Скорее наоборот, ребячеством и блажью.***
Кадгар — синоним серьёзности и здравого смысла. Об этом знают, возможно, все в Азерот, кто вообще слышал об архимаге. Но на самом деле в Верховном остаётся что-то по-простому человеческое, открытое и слишком рано повзрослевшее. В обычное время его это не тяготит, потому что каждый день наполнен делами разной степени важности, но здесь и сейчас этих дел будто бы нет, а Медив, вино и разговор, в котором они словно тренируются друг на друге в острословии — есть. Кто ведёт — сказать проблематично, и архимаг вообще склоняется к тому, что у них качественная и стабильная ничья. Хотя новый ход бывшего учителя сложно не оценить по достоинству. Это похоже на то, как заядлые игроки ставят всё на последнем раунде. И стоит признать, что выпад в цель отчасти, но попадает. — Ходит мнение, что я женат на магии, — опустив взгляд и смотря на то, как Медив расправляется с пуговицами рубашки, Кадгар вскидывает бровь, чувствуя, как к щекам приливает кровь, но плохо понимает, происходит это из-за откровенных вопросов или — неожиданно — из-за действий Хранителя. — И это в какой-то степени так. У меня не было ни женщины, ни мужчины, — если бы существовала какая-то тонкая подшивка или свиток с новостями всей Азерот, то такое признание можно было бы поместить на первую полосу или вовсе сделать из него заголовок. Но так складывалось, что сейчас свидетель был единственный — он же и вывел своего ученика на чистую воду. — А вот твоё предположение… Оно любопытно. От чужой ладони веет теплом, и чародей подставляет макушку прикосновению, вздёргивая подбородок. Ему приятно, и зачем это скрывать, верно? Особенно с тем человеком, который видел и знал его и в плохое время, и в хорошее? — Как любопытна и поза. Похоже на то, словно ты намерен сделать мне предложение, — да, алкоголь язык незначительно, но развязывает, поэтому первую же ассоциацию, пришедшую в голову, Кадгар озвучивает без промедления или стеснения, всё ещё сохраняя откровенно розоватый цвет щёк. Смотрит снизу вверх, теперь уже в глаза Медива, и неожиданно трётся макушкой о чужую руку, словно какой-то крупный зверь — о ладонь своего хозяина. Улыбка сама собой появляется на губах, и Верховный, вскинув руку, тянет Стража за край рубахи. Причина — просто так. Хочется на деле почувствовать материал, который ещё минуту назад так активно расправляли пальцы второго мага, пока он решал вопрос с пуговицами. — Теперь в постель? — Кадгар почти не мигает, потому что не хочется пропустить ни единой чужой реакции, а их может быть достаточно, ведь пусть разговор и сворачивается ко сну, но делает он это на какой-то крайне интересной ноте. Не совсем трезвый рассудок крайне заинтригован. Представляется, как и что подумают соратники, реши кто-то из них стать внезапным ночным гостем. Ведь наверняка кто-то предположил бы, что вот он, момент порабощения разума Кадгара Медивом. И успешный же, по всей видимости, раз чародей не отстраняется и не бежит, а, наоборот, льнёт щетинистой щекой к руке, которая была так скупа на ласку в его юношестве.***
Это было… неожиданно. Предположить, ради смеха, можно было всё, что угодно. Но то, что колкие предположения, высказанные ради того, чтобы задеть архимага, окажутся крайне недалеки от истины, Медив не ожидал никак. У чародея в голове не укладывалось, что любопытный и охочий до знаний Кадгар упустит из виду этот аспект человеческой жизни. Он лукавит. Он точно лукавит, желая посмотреть, как Медив отреагирует, если все его скабрезные намёки окажутся направлены на девственника, а на самом деле это всё не правда. Конечно, слова Медива об ошейнике и поводке не сильно задели Кадгара — как можно бояться поводка, если никогда в жизни на нём не ходил? Однако, только поглядите, как Кадгар зарделся… Льнет к руке, дарящей несложную ласку и продолжает смотреть этими своим открытым взглядом настолько обезоруживающе, что сердце Медива теряет привычный ритм, пропуская, кажется, пару ударов. Но поэтому ли? Кажется, щёки арканиста тоже слегка меняют цвет. Только что их игра стала почти болезненной для него. Алкоголь неожиданно стал действовать на чародея более явно, чем прежде, туманя мысли в голове. А потом рука Кадгара тянет его за одежды, и Медив, пребывавший в своем разуме больше, чем наяву, не может удержать равновесие, но по крайней мере успевает выставить вперёд ладонь и опереться ею о прохладное дерево пола, чтобы просто-напросто не свалиться на архимага и не придавить его своим весом. И вот что теперь прикажете делать? Как из этой ситуации выбираться корректно, это при том, что Медив вообще не горит желанием выбираться из неё. Он горит другими желаниями, которые осознать гораздо труднее. Нет, не осознать даже — позволить этим желаниям вообще существовать. Медив отчаянно ищет в своём сознании голоса демонов, которые бы привели к этому, но демонов нет — есть только Кадгар, не вполне осознающий, как он влияет на своего бывшего учителя, и сам Медив, пытающийся скинуть ответственность за собственные желания на демонов, которых больше нет в нём. Арканист опирается на вторую руку и наклоняется очень близко к уху Кадгара, обжигая то горячим дыханием: — Не играй со мной, мальчишка, если не хочешь узнать, что такое проигрыш. Медив приподнимает голову и встречается со взглядом Кадгара. О чем он сейчас думает? О том, что его учитель всё-таки не в себе и представляет угрозу? О том, что не стоило делать поспешных решений и посвящать Медива в тайны Сопротивления? А поза-то до чего нелепая. Стоящий на колене перед архимагом Медив и то смотрелся более органично. А сейчас, нависая на Кадгаром, но не касаясь его ни одной частью тела, Медив думал, что зайди кто-то в покои, и объясниться уже не выйдет. И это его предложение идти в постель звучит более чем двусмысленно, но это Медив себе уже надумал. Идея с ночёвкой архимага на полу уже не кажется арканисту такой отвратительной. — Потому что если проиграю я, Кадгар, мне придётся брать реванш в других дисциплинах, — неожиданно заявляет Медив. Знать бы ещё, что конкретно он имеет в виду.***
Кадгару кажется, что они немного заигрываются, причём не совсем ясно, во что именно, но он не предпринимает ничего конкретного, чтобы остановить происходящее. Чтобы сделать это, просто не поднимается рука, потому что сейчас, именно в текущий момент, ему до необычного хорошо. И ведь невозможно списать всё только на вино. Или на то, что чародей всегда ловил особое состояние во время сильных гроз, подпитываясь от них мощью первозданных стихий. Факторов много, но один конкретный Кадгар выделяет особо — это Медив. Человек, практически воспитавший его или, по крайней мере, заложивший ту основу, на которой вырос нынешний архимаг. Тот, кто многие годы унимал голос демона внутри, а ведь мог поддаться и отпустить удила. Умерший и воскресший… Да, Тьма побери, стоило ли говорить, что в жизни Верховного не было раньше и не предполагалось в будущем того, кто мог бы сравниться с Последним Хранителем? — Я непозволительно мало сведущ в таких играх, — он намеренно выделяет интонацией одно определённое слово, так и не отводя взор от Медива и потому видя, как цвет его глаз становится насыщеннее, а сам взгляд — будто бы острее, — но читал и слышал, что в них не бывает проигравших. Кажется, он продолжает ступать по раскалённым углям, но слушает сейчас Кадгар не только своего бывшего учителя, но и свои реакции и возникающие внутри ощущения. Они сливаются в нечто трудноразличимое, хотя одно можно понять точно: едва ли кто-то из них двоих намерен теперь с лёгкостью, словно ничего и не было, подняться на ноги. Каждого из них держит, но что — поди разбери, и это при том, что один другого вовсе не касается, а второй зажимает между крепких пальцев лишь край чужой рубахи. Вывернуться из необычного и непривычного положения можно было бы, но… чародей этого не делает. Лишь щурится, почти закрывая глаза, когда ему на ухо шепчут, а после опять смотрит прямо, показывая всем своим видом, что никогда и ничего не страшился — не намерен и начинать в будущем. Только розовое на скулах становится насыщеннее. Можно ли списать всё лишь на жар огня в очаге? Едва ли. — Твои последние слова предполагались стать угрозой, видимо, но на деле они звучат как обещание научить меня новому, — и вот тут не выходит не улыбнуться. Легко, самыми углами губ, и одновременно с этим — глазами, от внешних углов которых расходятся тонкие морщины. Да, он уже весьма немолод — не юнец, по крайней мере, но всегда готов признать, что есть нечто за гранью его познания. И это нечто манит, зовёт обратиться к себе. А если на пути познания рядом оказывается тот, кто более знающ, и кто готов открыть новые горизонты, то Кадгар не может, да и не хочет отказываться. Как бы это сейчас не звучало даже в его собственной седовласой голове. Пальцы мнут край чужих одежд, потому что каким бы незнающим архимаг не был, не чувствовать напряжение он не может, но и отбрасывать его не хочет — удивительное чувство, будто бы ты чуешь жизнь в каждой клетке своего тела. И следом за этим зрачок расползается шире по светлой радужке, делая взгляд куда более тёмным, чем ранее. — Мне стоит говорить вслух, что я согласен перенимать у тебя знания и дальше, Медив? — голос звучит глуше — инстинктивное желание сделать так, чтобы сказанное дошло только до одного человека.***
Медив почти уверен, что Кадгар не понимает, о чем говорит — в том плане, что не осознает, к чему всё идёт. По крайней мере, не знает, что предлагает. Не знает вовсе, что он что-то там предлагает. Но взгляд арканиста становится тёмным и насыщенным, как летняя трава в тени. Желание обладать тем, что для него не предназначено, всегда было сильнее Медива. Так, науськиваемый демоном, в погоне за могуществом чародей чуть не потерял самого себя. И вот теперь, даже без Саргераса в голове, Медив снова теряет себя, теперь совершенно по другой причине. Глупый мальчишка, ну что он творит! И как всё это прекратить, не выглядя сдавшимся и пораженным? Какая-то юношеская упертость взыграла в Медиве и не давала ему свести всё в шутку — в настоящую шутку, невинную, а не в это вот всё. Да и не хотелось ему шутить. Сейчас — не хотелось. Но пользоваться лёгким опьянением и природным любопытством Кадгара было бы малодушно. Но слова архимага, сказанные полушепотом, выбивают крохи морали, которые ещё жили в Медиве. Пожалуй, Медив нашёл один способ заставить Кадгара сдаться и попросить прекратить. До тех пор, пока всё это кажется игрой, архимагу нечего опасаться, так? А как превратить происходящее из нелепого соревнования в сдержанности во что-то иное? Арканист вновь наклоняется, и если до этого их позу ещё хоть как-то можно было счесть чередой случайностей, то теперь он оказался слишком, слишком близко. И кончик языка, оставивший влажную дорожку на короткой щетине вдоль линии челюсти ясно даёт понять, что теперь Медив точно не шутит. Почти сразу же собственная идея кажется дурацкой. По телу чародея вихрем разносится жар, вызванный отнюдь не догорающими в камине поленьями. Это очень неправильно — так скажет любой, кто узнает о развернувшейся этим вечером сцене. Так бы сказал и сам Медив, если бы не был одурманен происходящим. — Я могу тебя научить, — арканист снова опаляет ухо бывшего ученика своим дыханием, — Но что ты будешь делать с этим знанием после? Медив осторожно обхватывает пальцами запястье той руки Кадгара, которой архимаг намертво схватился за ткань рубахи, и осторожно отцепляет хватку. Неожиданно этот жест чувствуется интимнее, чем то, что позволил себе Медив десятком секунд ранее. Последний Хранитель переносит руку архимага на свой пояс, где рубашка определённо задралась от неудобной позы, и снова приближается, на этот раз к шее Кадгара. Но ничего не делает. Замирает, слушая чужое дыхание и пытаясь не выдать себя своим собственным. Медив ещё с утра не думал, честно не думал, что события этого дня в итоге приведут к такому завершению вечера. Откровенно говоря, всё ещё не было ясно, чем этот вечер закончится — Медив не был уверен, что его план сработает должным образом. С Кадгаром всё всегда работает не так, как задумывал Медив. Оттого и интересно.***
Эмоции, их нормальное (в плане общества) выражение и Кадгар всегда были на трёх разных полюсах. Чародей предпочитал спокойную нейтральность, потому что, если в чём-то не понимал себя совсем и до конца, так это в том, что творится в его собственной душе. Причём касалось это не всего. Относительно Азерот архимаг был однозначен и стабилен. Касательно соратников и тех, кто шёл с ним плечом к плечу с одного поля боя на другое, — тоже. Но стоило задуматься, что он желает для себя, только для себя одного, так здесь сразу обнаруживалось слепое пятно. У него уже было всё, к чему он стремился с юношества: доступ к любым знаниям мира (или даже миров); негласное именование его тем, кто встал на замену Хранителя, пусть и гораздо раньше срока, почти вынужденно; сила и власть, которыми он пользовался в редких случаях. И всё же почему-то порой жизнь казалась пресноватой. В неё не было ещё чего-то важного, и только с годами Кадгар понял: не чего-то, а кого-то. Простая истина, так сложно реализуемая в действительности… Но из-за неё сейчас чародей не отшатывается, а всем собой впитывает это недостающее. И ведь были в прошлом моменты, когда ему намекали на человеческую близость или предлагали прямо, но всегда ответ был отрицательным: архимаг удивительным образом находил повод, который мешал ему остаться/занимал всё его время/уводил по делам в другие земли. Он сбегал — в этом стоило признаться себе, хоть и звучало то достаточно позорно, зато сейчас впервые не хотел этого делать. И стоило бы поразиться самому себе, махнуть рукой, чтобы сотворить отрезвляющее заклятие или просто отправиться-таки в постель, ведь сам же говорил минутами ранее о важности завтрашнего дня, но Кадгар не делает из этого ровным счётом ничего. Не меняется это даже тогда, когда Медив, оказавшись ещё ближе, проводит языком вдоль его челюсти, а после склоняется к шее, каждым новым выдохом рассылая мурашки вдоль спины своего бывшего ученика. Или уже не бывшего?.. Верховный всё же закрывает глаза, и так слух только больше обостряется: Страж будто бы повсюду сейчас, и это новое ощущение подначивает, подталкивает в спину. Кадгар просто не умеет отступать или сдаваться, поэтому поступает так, как и сам от себя не ждёт. Поворачивает голову, скашивает на Медива взгляд из-под полуопущенных век и повторяет его движение, мягко чертя влажную линию по чужой нижней челюсти. — После я буду им пользоваться, как и любым иным, — отзывается, слыша, как в висках стучит пульс, который, Тьма побери, едва ли можно скинуть на выпитый алкоголь. Его будто дурманят как-то иначе, но магии между ними нет и в помине, только нечто иное, которое Кадгар сам для себя называет просто: узнавание. Да, эта неизведанная область пугает — он соврал бы, если бы начал утверждать что-то другое, но сделать шаг назад чародей не может, поэтому шершавой ладонью, сбитой из-за частых упражнений с мечом или почти постоянного ношения посоха, опускается на голую поясницу Медива, оглаживая раз — на пробу, и второй — потому что ощущение нравится. Никого раньше он так не трогал, не желая излечить от полученного ранения, и именно так, для себя и повинуясь желанию, зарождающемуся где-то глубоко внутри.***
Кадгар быстро учится, впитывает науку, чётко повторяя действия за учителем — так всегда было и этого у него не отнять. Язык скользит по линии роста волос, а ладонь ложится так, будто это её законное место, выбивая столп искр, разлетающихся по позвоночнику арканиста. Медив выдыхает горячий воздух в шею Кадгара и его лопатки на мгновение сходятся — маг отстраняется, чтобы посмотреть ученику в глаза. Тёмные, как пасмурное небо над Далараном, и бездонные. — Вот как…. — задумчиво тянет Медив, смотря куда-то в сторону, видимо, на дверь, — То есть, ты предлагаешь мне показать тебе твои же неизведанные грани, чтобы ты потом беззастенчиво показывал их другим? И ведь ждал же. Ну, может, и не ждал, но не позволял другим вот так склоняться над собой и заставлять все чувства обостриться натянутой струной. А Медиву позволил. Есть ли в этом мире хоть что-то, что Кадгар не позволил бы Медиву? Надо полагать, только одно — разрушить Азерот. Интересно, как далеко они зайдут в этой непрекращающейся погоне за смятением друг друга? Медив опять склоняется над Кадгаром и проводит ещё одну влажную дорожку, на этот раз вдоль отчетливо бьющейся артерии на шее архимага. Пальцы одной руки переместились на пуговицы рубашки Кадгара и с той же ловкостью (а значит, немного дергано), что и на рубашке Медива, начали расстегивать их, медля, словно в какой-то неуверенности. — Ну и кому, господин архимаг, Вы потом будете показывать свои грани? Было очевидно, что Хранитель просто-напросто издевается, и даже не ясно, над кем в первую очередь — над собой или над Кадгаром. Отдельно словами или действиями заставить его потребовать прекратить не вышло, возможно, получится, если использовать все доступные возможности одновременно. Приходилось признать, что Медив действительно не хотел, чтобы всё это прекращалось, но победа без продолжения его тоже устроила бы. Расправившись с несколькими верхними пуговицами, пальцы провели линию между ключиц Кадгара, в ложбинке под шеей. Медиву просто и по-человечески хотелось не церемониться, но какой же в этом интерес и смысл? Эгоизму тут не место. А вот перекинутой сверху и прижатой к бедру Кадгара ноге место есть. Волосы, ещё чуть влажные и не высохшие до конца, спутались, казалось, так, что теперь и не приведёшь их в порядок. Медив снова отстраняется, удерживая свой вес на коленях и не позволяя себе опереться на своего ученика. — Юноша Верный… Ты… Вполне понимаешь, что сейчас происходит? Разум Медива скачет от одной мысли к другой. Он перестал понимать, чего хочет сам, как правильнее поступить и какие последствия будут от каждого его действия. Об этом абсолютно не хочется думать, и всегда рациональный (в те моменты, когда не охвачен гневом демона) арканист сейчас, впервые осознанно, хочет отпустить всю свою правильность, которой и не было-то никогда, но которой очень хотелось достигнуть. Опять он перекидывает ответственность на Кадгара. Тогда это был клинок в сердце, теперь же сердце продолжает биться, но в каком ритме.***
Кажется, уже несколько раз за последние полчаса Медив тем или иным образом, но пока ещё не прямо спрашивал у него, осознаёт ли Кадгар происходящее. И ответ, тоже невербальный, каждый раз был положительным, потому что чародей сейчас — живое доказательство его же слов, прозвучавших совсем недавно."Я никогда не стремился найти кого-то, чтобы просто занять пустое место в своей жизни" и "Настоящую глубину я встречал лишь единожды, и любая иная перед ней меркнет".
Нужно ли теперь будет как-то дополнительно расшифровывать Последнему Хранителю, о ком конкретно он говорил? Кого конкретно он представлял подле себя, если когда-то вовсе приходил к этой мысли, смущаясь сам своих же соображений? И кому конкретно мог позволить подступить так близко, как на самом деле не оказывался никогда и никто? В этом своём ответе Кадгар не лукавил и не играл: постель, будь то нормальная кровать в покоях или жёсткое походное ложе, он разделял всегда с собой и своими мыслями. В данный момент некоторые из них воплощались: те самые, которые не рассказываешь никому и никогда, боясь оказаться непонятым. Азерот — неоднозначный мир, многогранный и непознанный полностью никем, но такие отношения… О них Кадгар практически ничего не смог найти, зато теперь неожиданно оказался в самом эпицентре событий. Новое касание, уже по шее, и пальцы свободной руки сжимаются в крепкий кулак — слишком чувственно. Кажется, что по коже разбегаются мелкие разряды магии. И может быть, так оно и есть — он не проверяет, потому что сосредотачивается весь на одном человеке, перебирая ладонью позвонки на его напрягшейся спине. — Ты добавляешь от себя, Медив, — когда удаётся сделать вдох, и возможность говорить возвращается, чародей открывает глаза, только что зажмуренные, и тут же ловит чужой взгляд. Под него же Страж начинает расстёгивать на своём ученике рубаху, чтобы коснуться теперь и ключиц, а дыхание чуть срывается снова. Кадгар почти готов проклясть себя за столь открытые реакции, но чувствует, что в них он не одинок, и… отпускает часть себя, отводя голову назад и открывая так лучший вид на происходящее. — Я не славился тем, что распылял себя на многих ранее. Неужто решил, что намерен теперь? Можно ли это считать признанием? Наверное, да, но финальный вердикт должен вынести Медив, опускающийся ниже. И вот же парадокс — вроде бы бывший учитель теперь оказывается ближе, но что-то в черепной коробке стучит коротким "недостаточно", и Кадгар, с усилием надавив на поясницу Стража, сам приподнимается ему навстречу, чтобы неожиданно и резко столкнуть их грудь к груди. — Верный… Никогда ещё, пожалуй, гномы не были настолько правы, дав когда-то моему имени такую трактовку, — Верховный смотрит на Медива, перебегая взглядом от одной черты лица к другой. Потом поднимает руку, ранее свободную, чтобы с улыбкой пропустить между пальцев несколько тёмных прядей волос, которые так и не тронула седина. Словно за них двоих поседел именно он один. И вот тогда подаётся вперёд, чтобы уже в свою очередь шёпотом коснуться уха учителя. — Понимаю.***
Медиву… Нравится то, что он видит. Нравится, как реагирует Кадгар на лёгкие прикосновения, и его реакции вызывают ответные в Медиве, заставляют аркану течь по венам быстрее, разгоняя кровь так что сердце едва справляется со своей работой. Наблюдать за таким Кадгаром поистине увлекательно, и арканист решает, что сдерживать свои собственные реакции перед ним по меньшей мере нечестно, по большей — слишком сложно. Да и бессмысленно это, ведь Кадгар и так всё видит. И так всё чувствует. И делает шаг сам, и после этого шага дорога назад обрывается. Исчезает в тумане, вызванном опьянением, близостью, да и чего уж таить — возбуждением, чувствующимся настолько остро, что игнорировать его нет никаких сил. Кадгар оказывается слишком близко, и Медив рвано выдыхает, потому что воздух из его легких наглым образом выбили. Верный… думал ли юноша, засыпающий под грудой умных книг, о своём учителе не только как об учителе? Пронзая сердце демона клинком, он прощался с ментором или с возлюбленным? Или это появилось позже, уже после смерти Медива? В какой момент жизни Кадгар решил для себя, что будет верным во всех смыслах этого слова? Тьма… Он так близко, и Медив действительно больше не чувствует сил отказаться от того, что само идёт в руки. Да и кому это нужно, позвольте узнать? Кадгар сам сказал, что всё понимает. Всегда всё понимал, смышленый мальчишка, корпящий над непростой наукой магии. Как всё обернулось бы, возникни эта сцена двадцать лет назад? Смог бы тогда Кадгар поднять меч и вонзить его в сердце, которое билось и замерло по одной и той же причине? Может так статься, что наоборот, это было бы проще сделать. Сейчас Медив знает, что Кадгар полностью отвечает за свои мысли и желания. Тогда же… — Насколько удивительным для тебя будет, если я скажу, что мысли, которые возникают у меня сейчас, возникали и тогда, когда ты учился магическому мастерству в Каражане? Сказанное вполголоса, неожиданно неуверенное для того, кого зовут Последним Хранителем. Медив кладёт руку на затылок Кадгара и проводит по его волосам. Они мягкие, хотя по виду и не скажешь, они сами скользят меж пальцев, их хочется крепко сжать и потянуть, но Медив такого себе не позволяет. Зато позволяет другое — приблизиться максимально и коснуться уголка губ архимага своими губами, едва весомо, словно проверяя, как далеко можно зайти, и не веря, что зайти можно достаточно далеко. Медиву хочется быть честным с самим собой и особенно с Кадгаром, но страх упустить наваждение слишком силён, чтобы признаться честно: никогда, ничего и никого арканист так сильно не желал, как человеческого тепла, исходящего именно от Кадгара, и это пугало настолько же, насколько привлекало. Пальцы занялись привычным занятием — расстегиванием оставшихся пуговиц на рубашке Верховного мага.***
Прошлое накладывает некий след на настоящее — иначе просто не бывает, поэтому Кадгар каким-то краем сознания не может не думать о том, что это сейчас — какое-то испытание. Новый урок, а он проваливает его. Проваливает с треском рушащихся собственных "но" и опасений, которые наговаривает ему внутренний голос. Что это его учитель, хоть и бывший. Что это другой мужчина. Что он, чародей, тотально, совершенно неопытен. Или что война и чувства — это дурное, тупиковое сочетание. Но всё это перекрывается одним веским аргументов: Медив жив. Непозволительно, однозначно и бесповоротно. По крайней мере, Кадгар приложит все усилия, всего себя, чтобы Последний Хранитель жил и дальше. А теперь ловит и не отпускает из своих рук этот второй шанс, о котором не мог и помыслить, потому что да, мёртвые порой возвращаются, но сколько в нём было тогда веры, что вернётся учитель? Тому не было никаких предпосылок, а тешить себя пустой надеждой — уничтожать будущее, в которое Страж вложил столько сил, обучая юнца. Разочаровать его Кадгар не мог, а потому стал лучшим среди магов Азерот. Достойным того, чтобы быть рядом с Медивом, пусть один оставался в мире живых, а другой канул в Ничто. Так было ещё сутки назад. Теперь же нужно быть слепым, глухим и бесчувственным, чтобы не ощущать насыщенного горячего фона, идущего от человека, которого он обнимает. — В крайней степени, — чародей отзывается на вопрос бывшего учителя, отклоняя голову назад, чтобы с усилием отереться макушкой о ладонь Медива. Свет и все боги, как он желал этого! В начале обучения — как знак похвалы и расположения, к его концу — как проявление ласки, пусть и скупой. И сколько же лет понадобилось, чтобы всё же дождаться… — Я был надоедливым и приставучим мальчишкой, который только задавал вопросы, ел и спал, — он улыбается, но почти сразу порывисто выдыхает, потому что края губ касаются чужие. Поцелуй лёгкий, и Кадгара накрывает пониманием, что они оба — на какой-то новой почве, неизведанной, но манящей, поэтому каждый шаг — на свой страх и риск. Словно проверяешь: оттолкнут или примут, наткнулся на границу или получил позволение, стоп или дальше? Для самого архимага ответ всегда один. Он медленно перетирает губами, будто бы стремится задержать ощущение как можно дольше, а после тянется к Медиву сам. С его виска сходит ладонью вниз, ловит под скулой, чуть сжимая, и целует. Целует не легко, а куда весомее, впервые в жизни с полным осознанием, что поступает так, как хочет. Как единственно правильно. Сердце тут же заполошно ухает в груди — Кадгар будто вновь как тот юноша, которым часто кличет его Страж. Но этот юноша в нём ждал слишком долго, чтобы отказаться.***
Умирать и жертвовать собой проще, когда сердце бьётся ровно, в вышколенном ритме, чеканит удары. В тот момент, когда часть сердца переходит во владение другому человеку, умирать, даже за правое дело, становится невыносимо. И Медив не хотел, чтобы это произошло с Кадгаром. Чтобы он сбился с пути. Потому что если кто-то и может спасти Азерот, так это он. Однако, отказываться от тягучего влечения арканист не собирался. — Ты и сейчас приставучий мальчишка, Кадгар, — голос чародея звучит хрипло, пока руки, наконец-то расправившиеся с пуговицами на рубахе архимага, обнажают его плечи. — Я уверен, откажись я последовать за тобой в Даларан, и ты бы остался в Каражане до тех пор, пока я бы не сдался и не согласился. Слабая улыбка трогает губы Медива, и он приподнимает бровь в привычном жесте, сейчас выражающим дружелюбие в полной мере. Но живой взгляд почти сразу вновь затягивает томной поволокой. — Ты спящий — такое умилительное зрелище, что мой тёмный на тот момент разум не мог не опошлить эту картину. Надеюсь, ты простишь меня за это. Разгадка в том, что сколько бы Медив не уговаривал себя, что то были мысли, насланные Саргерасом, падший титан не навевал ему желания, он только усиливал их до невозможной степени. Иначе арканист сейчас не был бы в том положении, в котором был. Поцелуй настигает Медива совершенно неожиданно, хотя ничего неожиданного в нём нет. Однако Хранитель всё равно теряется на мгновение, тому виной слишком властный жест Кадгара, удерживающий арканиста под скулой. Как же Медив не привык подчиняться, даже в таких мелочах! И как же удивительно, что когда это делает Кадгар, он не испытывает дискомфорта, лишь легкое эгоистичное желание вновь вести в их игре. Ладонь чародея ложится на грудь архимага и легко надавливает, призывая Кадгара принять первоначальное положение. Не разрывая поцелуя, Медив вновь склоняется над своим бывшим учеником, проводя языком по его нижней губе, но, стоит Кадгару приоткрыть рот, как арканист всё же отстраняется, впрочем, не далеко. Внимание Медива привлекает оголённое теперь плечо, туда и переходят губы, оставляя невесомый след. На мгновение Медиву кажется, что Кадгар хрупок до невозможности, но это очень обманчивая мысль, Медив это знает. Тянет рубашку архимага за рукав, освобождая его руку, потом вторую. Влажный след от поцелуев тянется от плеча до ключицы, которую Медив, не удержавшись, осторожно прикусывает, чувствуя, что ему самому совсем недостаточно ладони Кадгара на своей спине. — Поверь мне, если бы ты тогда узнал, о чём порой думает твой строптивый учитель, учиться у него ты бы перехотел, — выдыхает Медив туда же, в ключицу, пока пальцы проходятся сбоку, пересчитывая ребра, за которыми так сбивчиво ухает сердце. Сердце Медива ничуть не лучше — бьётся о грудную клетку, заставляя голос звучать ниже. Медив только притворяется спокойным, и то, даже притворяться не выходит правдиво.***
В голове отзвуками отражаются слова учителя: "остался бы Каражане до тех пор, пока я бы не сдался и не согласился". Да, именно так он бы и сделал, потому что иной вариант действительно не существовал. Как можно было бы оставить Медива после того, как вновь обрёл его? И ценность Последнего Хранителя была велика не только в плане идущей войны. Она была бесконечна в глазах человека, который много лет назад был его учеником. Человека, который сейчас целует своего учителя, встречая лишь секундную паузу и… ответ. К нему Верховный подстраивается на ходу, перехватывает движения, учится, но не потому, что алчно желает просто собирать новые и новые знания, а потому что в этом конкретном случае видит прямую зависимость между ними и возможностью выразить себя, свои ощущения через этот поцелуй. Думать становится сложнее: Кадгар теряет полноценное управление собой — оно переходит отчасти в чужие руки, и это тоже невероятно ново, но вместе с тем… Да, только этому человеку он может позволить что-то подобное. Или даже не так: только с этим человеком он может позволить что-то подобное себе. Уже настолько давно, что это кажется вечностью, он несёт на себе груз ответственности за целый мир, и нет этому конца и края. Нет возможности расслабиться полностью, и кто бы мог подумать, что он обретёт её здесь, почти на передовой с Легионом, с тем, кто был для него мёртв долгие годы. Это представляется невероятным, но ещё более сбивают Кадгара с ног собственные ощущения в момент, когда губы Медива исчезают, чтобы возникнуть вновь совсем близко, пятная поцелуем плечо. В ответ Верховный сжимает челюсти почти до хруста, но стоит второму потянуть за ткань рубахи, как помогает избавиться от неё вовсе, представая перед бывшем учителем в новом виде. Время оставляет следы не только на его лице или в волосах. Оно старается и ниже, но здесь находит своё самовыражение в виде шрамов, от которых архимаг мог бы избавиться, но не делает этого. Не думает к тому же, что будет показывать эту череду следов, о которых едва ли какие-нибудь сказатели будут слагать в будущем легенды. И в то же время чародей помнит о других отметках — куда более памятных, но лежащих на чужом теле, до которого хочется добраться без помехи в виде ткани. Кадгар это не откладывает, хоть и управлять подрагивающими руками становится сложнее: виной тому Медив, чьё дыхание спускается с шеи на ключицу. В этом отчего-то видится столько близости и интимности, что Верховный выдыхает громче, чем планировал. — Ты делаешь из меня труса, Хранитель, — слова пока ещё укладываются в логичные фразы. — И о чём же ты думал, коль полагаешь, что я сбежал бы от тебя? — ладони забираются под одежду Стража, ухватывая края рубахи, чтобы стащить ту почти что одним рывком. Кажется, хрустит ткань, и увы, приходится на несколько мгновений потерять тепло чужого тела, но награда достойна. Новые объятия позволяют скользнуть грудаком по грудине Медива, и это сжимает глотку порывистым выдохом, который Кадгар давит в основании шеи учителя, целуя и тут же легко, поддаваясь какому-то странному наитию, стискивая челюсти на влажной коже, цепляя её укусом.***
— Не трусом, Кадгар, а благоразумным человеком. Медив увиливает от прямого ответа, потому что, в сущности, не важно, что он там напридумывал себе двадцать лет назад, когда в реальности он может если не приблизиться к своим фантазиям, то по крайней мере… По крайней мере что? Медив всё ещё не знает, к чему всё это приведёт. Преграда в виде его рубашки исчезает, и Медив совсем не против. Воздух в комнате прохладнее тела арканиста, он дарит свободу, которую тут же забирает Кадгар, тесно прижимаясь к арканисту. Поцелуй и укус ощущаются настолько по-разному, но оба заставляют порывисто вздохнуть, последний к тому же вызывает тихое удовлетворенное шипение сквозь зубы. Медив снова жестом просит Кадгара опуститься, а сам чародей выпрямляется, чтобы осмотреть его. Шрамы на теле архимага становятся каким-то откровением в глазах Медива. Прямо под Далараном идёт война, об этом факте сложно забыть даже при всём желании, но сейчас этот факт сильно меркнет для Медива под темнотой взгляда в глазах Кадгара, под его расширенными от удовольствия и новых переживаемых ощущений зрачках. Медив проводит по одному из шрамов пальцем, и собственный шрам отзывается тихой тупой болью, исчезающей почти сразу. Арканист вновь склоняется и оставляет влажную дорожку от ключицы до живота Кадгара, невзирая на наличие или отсутствие боевых отметин. Рука сама собой опускается на бедро архимага, оглаживает, будто дразня, впрочем, недолго — Медив возвращается к лицу ученика, позволяя тому рассмотреть в глазах арканиста всю глубину переживаемых ощущений. Никогда ещё Медив не был так открыт перед кем бы то ни было, даже перед Кадгаром. Но сейчас совершенно другая ситуация, сейчас это необходимо. Сейчас Медив хочет, чтобы Кадгар знал, что это всё происходит далеко не только из любопытства Последнего Хранителя. Собственные слова, сказанные сегодня Майев, эхом отражаются в разуме Медива.«Я здесь только ради Кадгара».
Это правда. Отдавать свою свободу ради чего-то другого Хранитель не намерен. Но ему, этому архимагу-мальчишке, он доверяет свою жизнь. Он уже доверил однажды, и Кадгар не подвёл. Медив отдал бы не только свободу, но и самого себя, и он уже сделал это, в тот момент, когда взъерошенное недоразумение протянуло ему письмо с печаткой Кирин-Тора, которое даже не было нужды открывать, а Медив поставил сам себе шах и мат фигурами на доске. Кто бы знал тогда, что Кадгар окажется ферзём, способным перевернуть весь этот чертов мир. Арканист наконец перестаёт так рьяно нависать над архимагом, перемещая часть своего веса на бедра Кадгара. Теперь Медив отчетливо чувствует возбуждение бывшего ученика и не скрывает своё, не менее сильное — это заставляет чародея выдохнуть вновь, а потом жадно набрать воздуха в легкие. Сказать «я тебя люблю» — избито и почти вульгарно в сложившейся ситуации. Поэтому, повинуясь отчаянному желанию стать ближе, Медив произносит: — Ты нужен мне, Верный, — прежде чем накрыть губы Кадгара новым поцелуем, настойчивее прежнего.***
Шрамы — ещё одна степень доверительности. Кадгар не считает, что они портят внешний вид. Он вообще едва ли сильно задумывается о нём, обращённый всегда или на Азерот, или на иные миры, или вовнутрь себя, на постижение чего-то нового. Но каждая отметка — это или доказательство того, что ты не всесилен, или напоминание о пропущенном ударе, или отпечаток прошлого события. На груди Медива такой след один, но значительный, переходящий на спину. На теле же его бывшего ученика подобных несовершенств кожи куда больше, словно он пытался так искупить свою вину за тот удар. И сейчас Хранитель видит неровные линии, оставшиеся на груди архимага, а после и вовсе касается одной из них, из-за чего Кадгар задерживает дыхание. — Я и благоразумие… Не могу сказать, что мы вообще никогда не встречаемся, но, — конец фразы остаётся повисшем в воздухе, потому что нынешние действия Верховного говорят за него самого: уложить в двадцать четыре часа встречу с воскресшим учителем, введение того в состав сопротивления, распитие бутылки вина и признания, как словесные, так и физические — здесь едва ли пахнет благоразумием, но Кадгар желает этого. Желает пойти дальше. Желает открыть для себя то новое, что несёт за собой продолжение сближения. И желает того человека, который опускается на его бёдра. Дыхание тут же пережимает в глотке снова, потому что чародей понимает: вот так нельзя не почувствовать, как натянута ткань его штанов в районе паха, но куда откровеннее то, что с Медивом происходит то же самое. От этого напряжение вскидывается сразу на несколько пунктов, потому что словесные перепалки — это одно, а реальное подтверждение взаимности желания — абсолютно иное. Если когда-то юный Кадгар и мог допустить даже не саму подобную мысль, а просто её отголосок, то мгновенно задавливал в себе как нечто, что попросту не может быть в действительности. Но реальность — вот она, та, в которой от жара чужого тела и ему самому становится ещё жарче. Где можно на самом деле уложить ладони на бока бывшего учителя и больше не отпускать, потому что едва физический контакт пропадает, накрывает чувством невыразимой потери. И где Медив говорит всего несколько слов, но Кадгар уверен — это самые важные слова, которые он слышал за свою непростую жизнь, а дальше возможность ответить или хотя бы вдохнуть исчезает: бывший учитель целует его, и в этом поцелуе архимаг неожиданно для себя ощущает всё то, что сжимает нутро Стража, невысказанное и ранее никогда не выраженное. Сердце за рёбрами пропускает ещё несколько ударов — Кадгар откликается со всей возможной отдачей, подстраиваясь под движения и подныривая руками под локти Медива, чтобы со спины обхватить и сжать его плечи, притирая как можно плотнее к себе. Это выходит гораздо более эмоционально, чем любые возможные слова, но, едва удаётся урвать глоток воздуха, чародей отзывается около самого уха Стража. — И ты нужен мне, Медив. Никто более. Эти слова зреют в нём многие годы, но Кадгар был уверен, что хоронит их вместе с Хранителем. И теперь, выговаривая каждую букву, он чувствует, насколько те правильно ложатся на язык, и насколько верно он поступил, даже не пытаясь найти кого-то вместо человека, которого целует уже сам, едва заканчивает говорить.***
Медиву нечем дышать. Медиву нечем дышать, он задыхается, лёгкие стискивает невидимыми руками, но арканист всё равно не отстраняется, наслаждаясь каждым мгновением поцелуя, который, несомненно, важнее, чем воздух. Язык скользит по губам архимага, толкается внутрь, очерчивая линию зубов, и чуть задерживается на клыках. Кадгар пахнет вином, могуществом и чем-то нестерпимо родным. Медиву. Нечем. Дышать. Он прерывается, но только лишь чтобы набрать в лёгкие воздуха, а затем продолжить поцелуй, прикусить нижнюю губу Кадгара и тут же зализать несуществующую ранку. Рука скользит меж двух напряжённых тел и притормаживает ниже живота, чуть сжимая в самом чувствительном месте и проводя по всей длине сквозь ткань штанов. У Медива больше нет никаких сомнений, что всё, что он делает сейчас, он делает правильно, и никто не против. Однако, арканиста посещает простая мысль: он не хочет вот так. Когда Кадгар опьянён вином и эйфорией от неожиданного возвращения того, кого он так долго ждал. Может статься так, что именно эта эйфория — причина, по которой всё это происходит. Будь у Кадгара больше времени, и он, быть может, не пошёл бы на такое. И как потом смотреть в глаза архимагу, если всё пойдёт именно этим путём? — Я не собираюсь забирать твою невинность сейчас, — хрипит Медив, выпрямляясь и перемещая ещё больше своего веса на бедра Кадгара. — Но и оставлять тебя таким я тоже не собираюсь. Пальцы уже не так ловко, как прежде, приступают за работу — тянутся к тесьмам на поясе штанов архимага и распутывают их, развязывают. Будь его воля — и он бы не церемонился, послал бы во Тьму все свои моральные запреты и всю свою обходительность. Да, пожалуй, так бы он и сделал с кем угодно. Только не с Кадгаром. Медив медлит, оглаживает, чувствуя чужое возбуждение столь остро, что своё и вовсе превращается в огненное пламя, сжигающие рассудок. Вновь склоняется, уделяя внимание шее архимага, на которой так отчетливо и привлекательно бьётся артерия в одном Кадгару известным ритме. Впрочем, едва ли пульс Медива бьётся в каком-то другом. Арканист намеренно трётся своими бедрами о чужие, и это выбивает искры в разуме, искры по всему телу, колкими иголками расходящиеся от затылка до кончиков пальцев. Медив тихо стонет, абсолютно не пытаясь скрыть от бывшего ученика своего состояния, трётся ещё раз и сжимает плечо Кадгара, оставляя белёсые отметины на коже, которые, конечно, исчезнут через несколько минут. Быть сдержанным в таком состоянии — задача не из простых, но Медив старается изо всех сил. Только кто бы оценил его старания, когда они с Кадгаром, похоже, испытывают одни ощущения на двоих.***
Порой Кадгар слышит, как в кулуарах его называют максималистом. И вроде бы дипломат, но куда чаще пресловутое "всё или ничего". Как же поразительно складывается, что и в этой части его жизни, максимально личной, тоже срабатывает этот принцип, потому что после сорока лет "ничего" наступает это самое внезапное, срывающее любые запреты "всё". Верховный ловит магический ток, перетекающий с одного тела и обратно. Он пока слаб, чтобы потревожить кого-то на стороне, но зубы прихватывают его нижнюю губу, и как по щелчку пальцев становится искренне всё равно, что они сейчас — в городе магов, которые могут понять чересчур многое даже по меньшему. Становится плевать и на жёсткость пола под ним или то, что одно неаккуратное движение — и оба рискуют оказаться локтями в камине. Значение остаётся только у Медива, делящегося с ним чем-то настолько невероятным, что архимаг впервые за многие годы почти теряется, особенно когда уверенная ладонь бывшего учителя накрывает его пах. Тогда-то поцелуй разрывается по инициативе Кадгара, потому что дышать становится совершенно невозможно, как нереальным оказывается удержаться от короткого и низкого, почти спрятанного в чужое плечо стона. Это смущает, но чародей не зажимается, откидывая голову и ненадолго пересекаясь взглядом с Последним Хранителем. Выхватывает из неясного света огня его черты лица, ставшие хищными, и ладонью умещается на груди Стража, следуя вниз от шрама к животу. Пальцы непроизвольно дёргаются, когда рука Медива оказывается уже под тканью штанов, и Кадгар щурится, тяжело втягивает новый вдох через приоткрытый рот и всё же проигрывает — снова стонет, но громче, потому что вот так и там его не касался никто и никогда. Проскальзывает мысль, что, хотя бы отчасти не контролируй он себя, рвущаяся наружу магия, сплетённая с возбуждением, возводящимся в крайнюю степень, разрушит эти покои. Поэтому слова учителя кажутся здравыми, но и отступить чародей не может. Не потому, что не привык проигрывать. Сейчас он готов проиграть в такой схватке, ведь и правда на самом деле победителями выйдут оба. Но хочется продолжения. Хочется чувствовать руку Медива там, где она есть теперь, и хочется повторить это с ним самим. Ловя ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, Кадгар прогибается навстречу Стражу, подставляясь под чужие поцелуи, и цепляет пояс штанов Медива. Тянет за завязки, потому что те мешают, и, как только справляется, проникает под ткань, сдавливая в широкой ладони вначале проступающую бедренную кость, а затем — крепкую мышцу ягодицы. Это фривольность, которой едва ли находилось место в воображении чародея, но и к Тьме это, потому что реальность оказывается в десятки раз привлекательней, как и сама возможность чувствовать бывшего учителя так, как сейчас: сдерживаясь на остатках сознания, помутнённого выпитым, но всё равно не отпуская и не отстраняясь. Иногда что-то невозможно даже для всесильных.***
Стоны Кадгара выбивают последние отголоски разума арканиста, он решает, что не хочет больше в своей жизни слышать ничего, кроме этого приглушенного загнанного звука, рождающегося в гортани бывшего ученика. Медив чувствует, как их магические ауры сплетаются, как воздух резонирует вокруг них, чародей абсолютно не хочет припятствовать этому. Пусть думают, что хотят, Медив всегда найдёт разумное и логичное объяснение магическому шторму в покоях Верховного мага, не выдав при этом ни малейшей крупицы правды. Сейчас, когда Кадгар так открыт и тонет в новых ощущениях, несложно представить, будто и не прошло двадцать лет. Несложно представить, что перед Медивом тот самый юноша, что прятал взгляд в ответ на любой выпад со стороны учителя. Арканист вдруг с удовлетворением осознаёт, что ему и не нужно представлять - он готов принять Кадгара любым. Как бы тот ни изменился, как бы ни повзрослел. Наоборот, в возникшем хитросплетении их судеб есть своё особенное очарование. В неопытности, но решительности Кадгара есть очарование. Архимаг, задыхаясь, скользит руками под ткань штанов Медива, сжимает ягодицу, и арканист готов поклясться, что ни с кем и никогда так остро не ощущал желание продолжать. Это почти болезненно - так долго медлить, и в этой боли Медив находит самого себя. Не Саргераса и не Хранителя - себя и только себя. Рука, уже под одеждами, оглаживает пах Кадгара, чуть стискивает, сжимаясь плотным кольцом, и осторожно ведет от конца к началу, а сам Медив внимательно наблюдает за реакциями бывшего ученика. Ему самому отчаянно не хватает всего на свете, ему хочется большего, но в обычно эгоистичном разуме Последнего Хранителя главенствующую роль сейчас занял Верховный маг. Движения руки становятся чуть резче, но оттого не менее аккуратными. Крепкими и властными. — Кадгар, посмотри на меня, — срывающимся полушепотом произносит Медив. — Взгляни, что ты со мной делаешь. Никому в жизни не посчастливится увидеть Хранителя таким. Если кто и достоин видеть полнейшую потерю самообладания Медива и его свободное падение в пропасть - так это Кадгар. Свободной рукой чародей проводит по животу архимага, вычерчивая причудливые узоры, и под пальцами загораются фиолетовые всполохи арканы, которые Медив контролирует исключительно затем, чтобы тайная магия не навредила его бывшему ученику, остальное его мало волнует. Кто-то очень чуткий, но очень поспешный, быть может, подумает, что два мага решили пошвыряться друг в друга заклинаниями - настолько магический фон трещал ощутимым напряжением. Пальцы Кадгара не оставляют следов, а жаль, ведь Медиву отчаянно хочется, чтобы архимаг оставил на своем учителе отметины, о которых знают только они вдвоём. Это совершенное нарушение субординации - тем оно и привлекает беспокойный разум Хранителя, который только во снах мог предположить, что однажды они с Кадгаром окажутся в таком положении. Оба на пределе и оба распадающиеся на мельчайшие частицы, лишь чтобы собраться вновь.***
Когда-то юный Кадгар начисто сгорел бы от стыда, едва только представил бы такую ситуацию. Кадгар же нынешний готов обратиться в пепел, если ладонь, ладно сомкнувшаяся всеми пальцами на его стоящем члене, остановится. Для него всё это — новый этап собственного познания, в котором он — неофит, а ведёт его человек, обучивший практически всем основам премудростей, используемых сейчас. И он же, Медив, поступает со своим учеником теперь прямо противоположно: творит такое, что вместо слаженных мыслей и выстраивающихся знаний в голове только непроглядный туман удовольствия. Такое невозможно выдержать долго: это впервые, когда Верховный делит момент своего возбуждения с кем-то, а не разбирается с собою сам, и происходит всё так, что забываются навыки дыхания, а пальцы сминают крепкое бедро Медива в попытке скинуть хотя бы часть напряжения и продлить происходящее. Зрение расфокусировано, но, едва звучит голос Хранителя, как Кадгар всё же находит в себе силы и упирается взором в склонившегося над ним, тут же издавая неясный звук: от увиденного нутро сворачивается ещё более крепким узлом нарастающего удовольствия, потому что сейчас как на ладони чародей видит, насколько возбуждён и открыт сам Медив. Таким его архимаг не видел никогда, да и не думал увидеть, и искренность чужих чувств ошарашивает, но Страж — не тот, кто даёт долгую передышку, и через несколько секунд пальцы смыкаются ещё плотнее на члене Кадгара, из-за чего того вновь выгибает. — Тьма меня побери… — он ругается сквозь зубы, потому что там, где очень хорошо, ощущения вскидываются рывком, и пережидать их просто так невозможно. Ему сложно дышать, слюна во рту из-за неглубоких выдохов густеет, и Верховный срывается — не опуская своего взгляда, толкается в кулак своего учителя раз и тут же другой. — А что ты делаешь со мной?.. — он говорит это и удерживает внимание Медива, удерживает его самого рядом и пока лишь так, но ярко, с присущей ему безапелляционностью, заявляет: "Не отпущу, потому что ты нужен мне". Как он протаскивает эти несколько слов через зубы, Кадгар не понимает, но терпеть и дальше не получается. Под краем развязанных штанов Медива ладонь чародея пробирается вперёд. Находит удобный угол и обхватывает член арканиста возле основания, чтобы, повторяя его собственные движения, скользнуть к головке и медленно обвести ту большим пальцем, растирая выступающую тёплую каплю, а после мазнуть пятернёй назад, вниз, и вновь повторить этот же путь, задавая какой-то рваный, нарастающий ритм. Кажется, он стирает лопатки о половицы, потому что, откинувшись назад, лежать ровно не может, всё подаваясь и подаваясь на бывшего учителя, но к бесам всё это. Существенны лишь два желания: получить сейчас всё, что возможно, и отдать в ответ столько же, если не больше. Отдать всего себя, потому что это Медив — самое невероятное, что только случалось в его жизни. — Я не хрустальный… Не рассыплюсь, — Кадгар говорит с трудом, поддевая бёдрами сидящего на нём Хранителя, и смотрит на него так, как не выходило никогда и ни с кем: на пределе ощущений, просяще и вместе с тем откровенно.***
Кадгар ругается почти мило, но не даёт Медиву насладиться этим, потому что сначала бьёт арканиста под дых словами витиеватого признания, а потом действиями заставляет дыхание совсем сбиться, так, что Медив ловит ртом воздух в попытке не задохнуться окончательно от навалившихся скопом ощущений и эмоций. Человек не должен испытывать столько всего и сразу, это просто невероятно. Пальцы архимага, чуть шершавые, крепко сжимаются тугим кольцом, оглаживают, а Медив чувствует первые нотки облегчения, которые и выражает, уткнувшись лбом в плечо бывшего ученика и тихо застонав, абсолютно бесстыдно и неприкрыто. К чему вообще пытаться скрывать свои реакции, они все здесь, как на ладони, им всё равно не ускользнуть от Кадгара. Да Медив и не хочет, чтобы они ускользали, он хочет, чтобы Кадгар впитывал в себя все эмоции до последнего. Они ведь и созданы благодаря ему и для него.«Я не хрустальный».
Медив… рычит. Раскатистый звук вибрирует в гортани, когда Последний Хранитель одним рывком сдергивает штаны Кадгара ниже, потом проделывает то же со своими. Они всё еще стесняют движения, но до этого магу нет никакого дела. Он вновь проводит ладонью по всей длине члена Кадгара, а потом обхватывает его руку, которая сейчас находится совсем недалеко, и прижимается к Верховному магу настолько близко, насколько это возможно. В подобной конструкции жарко, тесно, и каждое движение передаётся двоим. Медив двигает бёдрами, принося Кадгару очередную волну наслаждения, и, посредством его руки, зажатой меж тел, себе тоже. — Тьма… Свободная рука упирается в пол, арканист сжимает пальцы, царапая доски с характерным звуком. Ему хорошо, он соображает не дальше двух тел, охваченных желанием, а на остальное ему плевать. Ему и было плевать на всё, кроме Кадгара всё это время с момента возвращения. Хранитель усиливает толчки, ускоряется и чувствует, что его самого надолго не хватит. Впрочем, это и не нужно. У них ещё будет время продолжить «обучение». Будет же? — Кадгар… Медив вдруг понял, что произносит это имя совершенно бездумно, на автомате. Словно это нужно делать так же обязательно, как дышать. — Кадгар, Кадгар, Кадгар… Он впивается поцелуем в губы Верховного мага, не прекращая двигаться, и ему, наверное, было бы даже стыдно за свою слабость, если бы он вообще мог подумать сейчас, что от образа Хранителя Тирисфаля ни осталось и следа, что он разбился вдребезги о близость, которой Медив всегда сторонился. Пускай эта близость, начавшаяся с дурацкой игры и проверки на сдержанность, покажет предводителю Сопротивления, насколько Медив верен даже несмотря на то, что его имя означает «хранитель тайн».***
Ни в одной рукописи или манускрипте архимаг не встречал ничего подобного. Отношения между мужчиной и женщиной ему попадались, описанные порой удивительно детально во всех аспектах, а вот между двумя мужчинами — никогда, но это именно тот момент, когда любая теория меркнет перед практикой. Непросто мыслить как-то иначе, чем привычно, но Медив быстро и начисто выбивает из него логичное, оставляя место только инстинктивному: вжаться плотнее, получить больше, показать в ответ, насколько хорошо, и не останавливаться, ведь любое промедление, даже короткое, отзывается болезненно — до искр перед глазами. Сбоку жарит камин, от чужого тела тоже пышет раскалённым, и Кадгара плавит, но, Тьма побери, от рывков ладони по его члену куда быстрее, чем от всего остального. Темп Стража он ловит бездумно — подстраивается, потому что сейчас не получается быть отдельно мыслящей единицей. Их сливает во что-то одно, и такой момент единения с архимагом случается впервые, но прочувствовать его не получается: кажется, что один уже под кожей у второго, настолько цепляет сорванное дыхание бывшего учителя или его приглушённые, но всё равно отчётливые стоны. От последних вовсе волоски на руках дыбом, потому что такого Медива — Кадгар в этом отчего-то уверен — не видел никто. И не увидит — Верховный не знает точно, как на самом деле относится к предназначениям, но понимает определённо одно: это полностью его человек. Другого такого нет в любом из миров и не предвидится. Эта мысль стучит в висках наравне с другой — попытаться стать ещё ближе, и не только его она терзает. Хранитель прижимается ближе и творит что-то, чему у архимага названия нет — только ответный протяжный стон, когда один член оказывается прижатым к другому. Он тоже чувствует оба, и другой ладонью невольно стискивает загривок Медива, задавливая между пальцев тёмные пряди. Может быть, немного больно. Может быть, неудобно, но оторваться Кадгар не может, как не может и перестать смотреть в лицо учителя, исказившееся от желания. Это так, так… Мысли путаются окончательно — архимаг жмурится, потому что накатывает всё быстрее и чаще. Двигает рукой, то и дело задевая и собственный член — это похоже уже на то, словно бы он удовлетворяет себя на глазах у учителя. Такой фантазией пробивает неожиданно сильно — разом воздух выходит из лёгких в низком стоне, который Кадгар давит в поцелуе с Медивом, мгновения назад заполошно шепчущим его имя. Кровь в венах вскипает, магия разливается по полу в стороны от них, захлёстывая обоих в секунду, когда мир, сжавшись в одну точку, рассыпается настолько ярким оргазмом, что чародей на мгновение напряжённо замирает, а следом изливается в узкое пространство между их животами, толчками пачкая своим семенем ладони обоих и по инерции продолжая скользить уже по этой смазке по члену Хранителя, увлекая того за собой.***
Медив не заставляет долго ждать, быть может, он изливается практически одновременно с Кадгаром. Низ живота стягивает судорогой, и за протяжным то ли стоном, то ли рычанием в очередной раз произнесенное имя архимага теряется на раскатистом «р». Сердце стучит прямо у гортани. Медив силится отдышаться, чуть отстраняется. Вожделение уходит, а освободившееся пространство в душе арканиста вдруг неожиданно затапливает несвоственной ему нежностью. Растрепанный и запыхавшийся Кадгар все ещё вызывает бурю эмоций, и Медив не удерживает себя от того, чтобы запустить пальцы в его волосы и чуть потянуть их. — Молодец, — говорит Хранитель, и неясно, что конкретно он имеет в виду. Скатывается с бывшего ученика и оказывается лежать с ним плечом к плечу, все ещё пытаясь отдышаться. Напольная доска приятно холодит разгоряченную кожу, и Медив прикрывает глаза. Через озеро нежности в душе начинает проплывать стыд. Не понятно, чем вызванный: своей слабостью или тем, что Медив, по сути, воспользовался состоянием Кадгара — так ему казалось. Арканист нащупывает руку архимага и сжимает запястье, выражая поддержку. На животе липко и скользко, и Медив проводит пальцем свободной руки там. Выдыхает тяжело, но не от настигнувших сомнений, а от кратковременной перегрузки организма. А потом неожиданно тихо хохочет. — Теперь мы можем пойти спать, юноша Верный? Наутро, вероятно, они будут делать вид, что ничего не произошло. По крайней мере, перед другими — точно. Им предстоит отправиться в Нексус и забрать оттуда ценный артефакт. Который непременно воспользуется информацией, если ему удастся проникнуть в разум одного из магов. Медив зашевелился и сел на полу, взглянув на тлеющие угли в камине, приятно потрескивающие и всё ещё согревающие. — Как думаешь, сколько талантливых чародеев этим вечером заметили нечто странное в магическом фоне Даларана и конкретно твоих покоев? Хранитель провел подушечкой большого пальца по запястью Кадгара, и всполохи тайной магии, всё ещё слабо контролируемые, облизнули кожу Кадгара, растворившись в воздухе или впитавшись в сосуды. Всё тайное всегда становится явным, и едва ли они с Кадгаром совсем не изменятся после сегодняшнего. И вот вопрос, кто из его соратников смирится с таким положением вещей, а кто и близко не поймёт, почему всё так вышло? Медив очень не хотел, чтобы Сопротивление потеряло доверие к Кадгару. А ещё он хотел заслужить толику доверия для себя от Сопротивления, потому что иначе уже в скором времени возникнут проблемы. И, Тьма разбери, Медив не желал думать об этом прямо сейчас.***
Наверное, они сейчас слишком глубоко проникают друг в друга на том самом уровне, который доступен сильным магам, потому что, чувствуя, как по телу раскатываются зыбкие валы удовольствия, Кадгар невольно подаётся навстречу Медиву, когда кончает уже он, ловя отголоски чужого оргазма — словно каждый из них выходит одним на двоих. Бывший учитель стонет так близко, и Кадгар, впитывая этот низкий приятный уху звук, ловит себя на мысли: хочет услышать его ещё. Потому что слишком мало, как мало и самого Хранителя, но завтра и правда важный день. Нужно пережить его, а то, что будет потом, сможет стать достойной наградой и за успех, и за терпение — такое, в которое уложились не дни или месяцы, а годы. Страж откидывается рядом — архимаг слышит его дыхание, хотя сам поражённо и расслабленно смотрит в потолок, но возвращается в реальность на коротком ‘молодец’. Отчего-то оно рождает улыбку, и когда Медив касается его руки, переворачивает ладонь, чтобы сжать пальцы в ответ. — У меня самый лучший из учителей. Это звучит почти как клише, но Верховный на самом деле так думает: если и постигать такую серьёзную, затрагивающую максимально лично тему, то только с тем, кому доверяешь. Хранителю он доверяет целиком и полностью. Более того — готов вверить самого себя и даже делает первый шаг сегодня в этом направлении. — И, пожалуй, да, теперь я готов отправиться в постель. Тоже медленно сев, Кадгар несколько секунд смотрит на профиль Медива, ощущает на своей руке медленные, вдумчивые касания, и тянется вперёд, припечатывая губами плечо Стража. Сердечности и теплоте чародея никто не обучал, а войны закалили дух настолько, что им теперь можно разрубать материи, но Последнему Хранителю оказывается достаточным появиться из мира небытия, чтобы в душе его бывшего ученика что-то шевельнулось. И теперь это нечто желает быть выраженным: новым поцелуем, приходящимся уже в основание шеи, а после вновь в плечо. На каждом движении губ внутри легко щемит сердце, и Кадгар улыбается, чтобы затем подтянуть к себе сброшенную рубаху и стереть семя вначале с живота Медива и следом со своего, откидывая вещь в сторону. Завтра с утра можно отдать прачкам. — Думаю, что некоторые определённо что-то заметили, но мне всё равно. Я ни о чём не жалею и не пожалею наутро, — слова звучат, возможно, самонадеянно, но Кадгар знает себя достаточно, чтобы утверждать: никаких сомнений и тем более никаких оправданий. Он поступил так, как желал, и эта часть его жизни касается только его и ещё одного человека. — Но чтобы оно настало, нужно всё же лечь. На ноги он становится первым, подтягивает штаны, ещё чувствуя, как по-новому ощущает себя тело, и, непривычно растрёпанный, протягивает Медиву ладонь, улыбаясь тому открыто.***
Медиву кажется… Нет, он абсолютно уверен. Что Кадгар просто-напросто решил свести его с ума сегодня окончательно. Иначе как объяснить эти несдержанные поцелуи то в плечо, то в шею, заставляющие арканиста судорожно выдохнуть, а узел в низу живота, едва развязавшись, вновь начать плотно стягиваться, будто Медиву лет в два раза меньше, и организму не нужна передышка. Чародей ловит подбородок Кадгара двумя пальцами и осторожно целует влажный от пота висок. Последний Хранитель не думал, что всё это будет так… Просто. Совершенно естественно, так, как и должно было быть. Медив ненавидит Предназначение, потому что ещё до рождения оно сыграло с ним злую шутку, но если Кадгар — часть предназначения Медива, то чародей оставит свою ненависть. Когда архимаг встаёт, Медив откидывается на пол и выгибается, чуть приподнимая бедра, чтобы нормально надеть штаны. Потом принимает руку Кадгара и с его помощью встаёт. До кровати всего несколько метров, но они будто бы даются Медиву с трудом, он лениво доходит до неё и опускается на край. По-хорошему стоит разобраться с вороньим гнездом, украшающим волосы арканиста, но эта мысль отправляется туда же, куда и мысли о предстоящей кампании в Нексусе. Медив откидывает покрывало и рассматривает одеяло под ним. Когда в последний раз Страж спал с кем-то в одной кровати? Он уже и не вспомнит. — Если ты храпишь, Кадгар, я клянусь Светом, придушу тебя подушкой. Он, конечно, шутит. А может, и нет. Его выражение лица практически пришло в норму, а значит, понять его намерения наверняка достаточно сложно. Впрочем, Кадгар, наверное, единственный, кто даже за маской сосредоточенности может разглядеть в глазах Медива весёлые искорки. Поцелуи все ещё горели на плече и шее, напоминая арканисту о том, что всё, что произошло, произошло в реальности, а не в больной фантазии, порожденной демоном. Медив чуть улыбнулся самому себе, а на деле — Кадгару. Как же всё-таки удивительно сложилась их встреча после стольких лет разлуки и бессильного ожидания.***
Когда пальцы Последнего Хранителя смыкаются на его подбородке, чародею кажется, что поцелуй вновь опустится на его губы, но… Не случается. Вместо этого Медив целует висок своего бывшего ученика, и у того от этого мягкого, простого касания сердце начинает биться чаще. Словно он зелёный юнец, не видавший ещё жизни, и словно это не он минуту назад стонал, вжатый в половицы своих покоев человеком его же пола, лишающим архимага части невинности. И всё же за рёбрами неумолимо тяжелеет, а улыбка ширится, потому что изнутри Кадгара затапливает странная по своей силе теплота, направленная на единственного, кто рядом с ним сейчас. Или не так — на единственного, на кого она, вот именно такая, вообще могла быть направлена. И всё же в сторону постели двигаться стоит, хотя, встав первым, Верховный смотрит на Медива сверху вниз и внезапно понимает ещё одно. Раньше он отмечал мудрость своего бывшего учителя, его силу и глубину знаний. Теперь же Кадгар невероятно ясно видит, насколько Страж… красив. Это красота дополняет ту, слепленную из привлекательности рассудка, полного таинственности, и нешаблонных, выпадающих из принятой в обществе нормы эмоций, потому и притягивающих настолько сильно. Архимаг понимает, что вновь поражён своим открытием, но ничего не озвучивает — взмахом руки гасит лампу на столе и нагоняет Медива, когда тот уже садится на постель. — На твоё счастье я сплю бесшумно, но это не значит, что нужно будет подрываться посреди ночи проверять, жив ли я или отошёл во сне, — Кадгар насмешливо щурится, подходя ближе к Хранителю и видя, что тот вновь прячется за личиной, скрывающей настоящие переживания. Привычка — вторая натура? Архимаг своей улыбки не смиряет и не говорит Медиву о том, что с ним всё это не нужно. Пусть тот придёт к этому сам и в своё время, которое выберет тоже без вмешательства со стороны. Тем более что чародею доступно куда больше, чем видят глаза иного стороннего наблюдателя. И тем более, что он может выразить себя так, что бывший учитель поймёт и вовсе без слов. Встав вплотную к кровати и упираясь в край коленом, Кадгар наклоняется ближе, ловя лицо Медива под скулой ладонью так, как уже делал раньше, но целует не порывисто и страстно, а иначе: медленно, нежно, немного неумело. Вкладывая в это всё то, что понимает для себя сегодня. И всё то, что пока сложно облачить в слова.***
— Пффф, — Медив вскидывает голову, когда фыркает, и запутанные волосы разлетаются по плечам. — Ещё чего — проверять, жив ты или нет. Сам разберёшься. Я буду спать. Хранитель лукаво улыбается, но в какое-то короткое, неразличимое глазом мгновение, его лицо вдруг становится серьезным, а в глазах отчетливо читается осознание какого-то важного факта. — Правда в том, юноша Верный, что, если ты умрёшь… Я почувствую это. Именно по этой причине, когда Кадгар застрял по ту сторону Тёмного Портала, а Медив воскрес, последний знал, что его ученик жив, хоть и находится очень-очень далеко. Медиву не нужно считать удары пульса архимага, чтобы знать, в этом мире он или уходит, утягиваемый костлявыми лапами Смерти в прослойку между жизнью и небытием. Такие как они ведь и умереть по-человечески не могут, по крайней мере, не с первого раза. Поцелуй, в который Кадгар вложил всего себя, глушит и дезориентирует лучше любого атакующего заклинания, Хранитель цепляется за предплечье архимага и вторит ему, отвечает на поцелуй до тех пор, пока хватает воздуха в лёгких, а потом мягко отстраняет его. Они так никогда не лягут спать, честное слово. Медив коротко кивает, шевелится и забирается под одеяло, хотя его тело все ещё горит и в комнате жарко. Страж вдруг зарывается носом в подушку, и ткань дарит прохладу лбу. Он прячет взгляд. Прячет взгляд? Последний Хранитель не любит привязываться, потому что знает не понаслышке: в конце всё равно будет нестерпимо больно. Но в отношении Кадгара он не может ничего поделать с собой, и дело совсем не в правильности и не в Предназначении — дело просто в самом Кадгаре, в том, кем он был, кем он стал и кто он есть. Для мира и лично для Медива — хватит прикрываться судьбой, видениями и пророчествами. — Если ты сейчас же не ляжешь, Кадгар, я убегу в Нексус без тебя, — фальшиво обещает Медив куда-то в подушку. Подушка пахнет Кадгаром, и это совершенно не помогает успокоиться и заснуть. За окном уже полная темнота, но Медив всё равно проводит рукой в воздухе, заставляя магический поток задёрнуть гардины. Удивительно, но Стражу удаётся уснуть, причем этот процесс занимает не так много времени как он предполагал. Чувство безопасности, окутывающее его, дарит расслабление, и Медив проваливается в сон. Тёмный и бездонный.***
Ещё нет той уверенности, что на его порыв ответят: всё же времени после возвращения Медива прошло непозволительно мало, да и развитие событий напоминает дикий Водоворот, но вместе с тем ожидание было, кажется, бесконечным, просто отсчитывалось где-то в глубине сознания, а не на его поверхности. Поэтому, когда бывший учитель отзывается, сжимая в ответ руку Верховного, тот едва успевает ухватиться свободной ладонью за спинку кровати, чтобы удержать равновесие. В голове отстреливает мыслью: как долго этот человек будет лишать его почвы под ногами? Ответ приходит сам собой и полностью устраивает Кадгара: всегда. — Надеюсь, что тебе никогда не придётся переживать это, Медив, — часто бывает так, что предельно полное ощущение жизни идёт в ногу с рассуждениями о смерти, но чародея это не смущает: контрасты повсюду, и даже меж ними они есть, но настолько плотно погружаться в философию сейчас не хочется. Архимаг чувствует приятную усталость, а постель манит возможностью принять горизонтальное положение, хотя и не только этим. Этот вечер — сочетание для него разномастных "впервые". Сейчас случается ещё одно: у Кадгара единственное одеяло, и никогда ранее он не делил его с кем бы то ни было. Оказывается, что размера этого покрывала более чем достаточно, чтобы доставало на двоих взрослых мужчин. — Убежишь — найду, — откликается, потому что упрям и потому что не может оставить такое слово за Медивом, к которому придвигается ближе, опуская после короткой паузы ладонь на чужой бок. Вначале так хочется удостовериться — в который раз, что ему всё это не чудится, и уже затем Верховный понимает, насколько ему хорошо вот так. Лицом к темноволосому затылку. Рукой ниже рёбер учителя. Расслаблением по всему телу, пережившему сегодня такое, что даже слабый отголосок воспоминания заставляет почувствовать, как по телу прокатывается густое и живое тепло. Может быть, стоит сказать пару слов на ночь, но Кадгар практически сразу отключается, и последней мыслью на сегодня становится соображение о том, что вот теперь точно не будет никаких кошмаров. Им здесь банально нет места.