***
По пути к ближайшей телефонной будке Ник отчаянно надеялся, что Йорг окажется дома. Повезло. — «В курсе ли я»? — оскорбился Буттгерайт, едва схватив трубку. — Серьёзно? Да у меня все Годзиллы вчера превратились в каких-то розовых... Последовавшего дальше на немецком выражения австралиец, увы, не знал, но что-то ему подсказывало: Йорг будет счастлив им помочь. Бункер Решено было оставаться в кофейне и ждать Йорга. Тот, конечно, звал посмотреть, во что превратилась после недавнего выбрыка мироздания его комната, но ни Ник, ни Бликса на приглашение не отреагировали. Выходить повторно на улицу, где царил орднунг и ненатуральное какое-то благолепие, не хотелось. — Сыграем во что-нибудь? — предложил бариста, прихлёбывая уже не кажущийся отвратительным, хотя и донельзя унылый американо. Они удостоверились, что магнитофон работает как надо, хоть вместо привычных кассет (добрую половину из которых в разное время понатащил как раз Буттгерайт) на полке рядом громоздился ворох кинопопсы и восточной кинопропаганды. — Смотреть всё равно нечего. — Играть тоже, — Ник потянулся и ловко отобрал у Бликсы чашку. — Сиди пока, — допил он залпом содержимое, — у тебя руки уже от этой дармовой жижи трясутся. — Не от неё, — пробубнил бариста. — Ну хоть загадку отгадай, жалко, что ли? Ответа он дожидаться не стал — откашлялся и громко, почти зловеще продекламировал: Wenn man es braucht, Wirft man es weg. Wenn man es nicht braucht, Holt man es wieder zurück.* Выглядел Бликса к тому времени откровенно нездорово. Ник, правда, не мог припомнить, чтобы с момента их знакомства (вернее, с первого увиденного по ТВ концерта), Баргельд хоть раз выглядел нормальным. Но даже для человека, сделавшего из аскетичной худобы, пылающего взгляда и нечеловеческих криков подобие личного бренда, Бликса слишком походил на мумию. А теперь ещё и древними загадками заговорил. В голове Ника промелькнуло несколько интригующих образов: загримированный Бликса, Бликса в саркофаге, Бликса, мумифицированный по методу тибетских монахов... Впрочем, на последнем Ник не настаивал. Тибетские мумии были, на его вкус, слишком уж молчаливы. А над загадкой он подумает...***
— Он чудом остался жив! — затараторил наконец-то добравшийся к ним Йорг. — Слышите? Я должен вам его показать, пока не поздно. Не представляете, как я тащил его к вам из дома, там такое... — Кто жив? — не понял Ник. — Кого тащил? Отца своего, что ли? — от неожиданности Баргельд даже из образа вышел. Но Буттгерайта-старшего в баре не наблюдалось, к счастью. — Мы и так его — ну, кино о нём — здесь крутим. Крутили, пока плёнка не делась куда-то вместе со всеми остальными. — Я же о фильме, — запоздало уточнил Йорг и как-то вдруг погрустнел. — Что, у вас тоже всё пропадает? Вот и у меня копия «Папеньки» исчезла, — в голосе звучала неподдельная досада, — и вообще все мои старые фильмы. Только этот, только что доделанный, — Йорг извлёк кассету на всеобщее обозрение, — остался. Так я его пару дней сторожил, на ночь чуть ли не под подушку и... — Когда его снял, говоришь? — прервал Бликса. — С неделю назад. Вот только до ума всё довёл — и началось. Так мы смотрим? Новый шедевр Йорга Буттгерайта оказался как всегда суров и бюджетен: разрываемый своими отравленными было приспешниками Гитлер, кровь на стенах бункера, рвущиеся на свободу зомби... Ближе к написанным от руки титрам у менее подготовленных зрителей возникло бы два вопроса: как и зачем это выжило? Бликса ограничился одним негромким «как?». — Такое чувство, что за нами ходит кто-то с тряпкой и стирает всё, что ни сделаем, — продолжил он. — Причём не сразу, а этак постепенно подбирается. — Озарения обычно посещали Бликсу Баргельда в несколько другом состоянии, однако на безрыбье и кофеиновый передоз был ценен. — Вот только нахера. — Давай думать, — заботливо наполнил его чашку минералкой Ник. — Ты сам сказал: нас хотят стереть какие-то конформисты. Или напугать, что сотрут. Или исправят, — уточнил он. Перспектива быть принудительно исправленными не радовала ни Йорга, ни Бликсу, поэтому несколько секунд все молчали и сосредоточенно размышляли каждый о своём. — А если их — тех, кто нам это всё устроил — опередить? — первый нарушил атмосферу военного бункера Йорг. — И самим что-то исправить? Ну, хотя бы пообещать это сделать. — Вообще-то может сработать, — оценил идею Бликса. — Ник, а ты что скажешь? — Дорогое мироздание, мы всё поняли и больше не будем! — с готовностью отозвался тот, воздев руки к потолку. — Как-то так? Или надо более прочувствованно?***
Не то чтобы сеанс групповой психотерапии казался Кейву чем-то из ряда вон. Просто разлёгшийся на барной стойке, как на кушетке психоаналитика, Буттгерайт вызывал после сегодняшнего фильма стойкие ассоциации с покойницкой. — Что гложет тебя, дитя моё? — поколебавшись секунду, Ник положил ему руку на неожиданно тёплый лоб. Погладил по голове. — Наверное, зря я снял ту короткометражку про отца со скрытой камерой, — признался Йорг. — И сюда принёс тоже зря. Он, конечно, та ещё бюргерская сволочь, но лучше б я этого не делал. Если всё вернётся, я эту ленту... — Йорг явно переживал внутреннюю борьбу. — не уничтожу, конечно, но отредактирую. Исправлю, в общем. — Принято. Бликса? Баргельд предпочёл остаться там, где стоял до этого. — Если нормальный мир вернётся, хрен я ещё притронусь к кофеину, — неожиданно искренне высказался тот. — Я на него хуже наркоты подсаживаюсь. — Возражений нет? По-моему, честно и убедительно, — кивнул Ник. Сам себя исповедовать Кейв не захотел, поэтому улёгся на облюбованную было Йоргом стойку. Прямо над ним зависли оба приятеля — получилось что-то среднее между экстренной психологической помощью и перекрёстным допросом. — А ты о чём жалеешь? — раздалось справа. Судя по звукам, Бликса снова что-то себе заваривал. — Что сделал бы по-другому? — донеслось слева. Йорг. — Точнее, исправил. — Может, тоже слез бы с веществ? — предположил Бликса. — Кристина Фельшериноу смогла, получится и у тебя! — Да херня эти аддикции, зависимости и привязанности! — не выдержал Ник. Он совершенно искренне отказывался считать пристрастие к опиатам своей собственной ошибкой, которую, к тому же, нужно было ещё и исправлять. У всех свои недостатки: у него, например, немного героина — четыре года как «немного героина» — и практически дохлая музыкальная группа в анамнезе. — Надо будет, брошу. Но обычно оно само, — заверил он. Бликса и Йорг недоверчиво переглянулись, но смолчали. — Хотя группу я бы, пожалуй, всё-таки разогнал… — протянул Ник, наконец. — Если действительно надо что-то исправлять, я выбираю добить затянувшийся проект. Пойдёт? — Что с тебя взять? Покатит. — Ну и славно. Бликса, ты ещё не всё здесь выпил?***
Время шло к закрытию метро, и атмосфера бункера начинала давить на окопавшуюся в «Рисико» троицу. — Ну что, расходимся домой, смотреть, подействовала ли наша терапия? — первым не выдержал Йорг. — А если нет? — параноидально зыркнул Бликса. Ник в целом был с ним солидарен, но пока отмалчивался, думая, как им поступить. Придумывалось как-то не очень. Но внезапно всё, включая недавнюю загадку Бликсы, встало на свои места. — Так, — постучал Ник щипцами для сахара по своей чашке и выразительно откашлялся. — Есть идея. Чтобы не рисковать собственной башкой, нам нужно сначала выкинуть что-то ценное и посмотреть, произойдёт с ним нечто нехорошее или нет. Если мы всё сделали правильно, вещь останется там же, где и была. Как якорь! — гордо посмотрел он на Бликсу. — Возражения? Возражений не последовало — во всяком случае, до тех пор, пока «якорем» не объявили кассету Йорга. Та оказалась ему особо дорога — как-никак, единственное свидетельство творческой карьеры. Но Бликса с Ником были непреклонны: либо за дверь пойдут «Кровавые эксцессы в бункере фюрера», либо их создатель — и желание жить в очередной раз возобладало над авторским эго. Встань и иди С того момента, как Йорг с изрядной долей нежности завернул кассету в пакет для круассанов и оставил на крыльце кофейни, для Ника потянулось ожидание. Бесконечное и отупляющее, несмотря на разговоры об эстетике отвратительного и судьбе постмодернизма в на глазах изменившемся мире — Бликса оказался чудесным собеседником, но мозгам Ника яростно не хватало сна. Он даже перестал гипнотизировать часы — бесполезно, стрелки будто приклеились к циферблату. — Может, заберём уже фильм? — попросил Йорг, оставшийся и без своего детища, и без внимания. — Если с ним что и случилось, оно уже. Того. — От взгляда Йорга, смиренного и печального, как у пьеты, становилось не по себе. — Давай сходим, — согласился Кейв. — Проверим, имеет ли что-то против нас мироздание. Кассета оказалась на месте и, к вящей радости Йорга, даже воспроизвелась на магнитофоне. И даже содержимое не изменилось — разве что свастику на стене немного размыло. — Что, уже уходите? — светски осведомился Бликса, протирая вместо отсутствующих бокалов чашки и переставляя стопки картонных стаканчиков. Сам Баргельд, казалось, был вполне удовлетворён перспективой окопаться в личном бункере с бесконечным запасом кофе, перестать тратить жизнь на бесполезный сон и окончательно порвать с разочаровавшим его внешним миром. Его следовало спасти от самого себя. — Да, и ты идёшь с нами, — решительно обошёл стойку Ник, жестами призывая Йорга загонять Баргельда с другой стороны. Тот понял, и вскоре они уже тащили вяло сопротивляющееся тело к выходу из заведения. Метро было закрыто, однако Ник, к счастью, жил не слишком далеко. Можно сказать, близко, но с недосыпа, в темноте и с кофеиновым наркоманом в охапке это становилось целым турпоходом с восхождением на этаж. Ник почти с ностальгией вспомнил свою школьную поездку к скале Улуру — каменной махине, которую, казалось, невозможно обойти и на которую нереально забраться. Во всяком случае тогда ему, щуплому кенгурушнику, это было не под силу. Вот и теперь отдельным испытанием стала лестница на антресоль, которую, собственно, Кейв и приспособил под комнату. — Вот, собственно, — развёл руками Ник, насколько позволяло сжатое пространство. — Располагайтесь. — Никогда не спал в шкафу, — доверительно сообщил Бликса, влез к под хозяйское одеяло и отрубился. Ник не нашёл в себе сил хоть как-то отреагировать на обвившиеся вокруг него руки. И ноги — не человек, а плющ ползучий. — Спокойной ночи? — прошептал Ник в надежде, что тот услышит и ляжет нормально. — М-хм... — не просыпаясь, Бликса прижался крепче. Ну охренеть теперь. Хорошо хоть Йорг молчал и, очевидно, дрых: он как-то сразу сунул пакет с фильмом под подушку и засопел. Ночной сквозняк шелестел книжными страницами, пришпиленными к стенам, поскрипывала оконная рама — задрёмывающему несмотря на все притеснения Нику нетрудно было представить себя в доме на дереве. Или в заброшенной библиотеке. Ну или в шкафу со скелетом. Синтез этих образов лучше было оставить на потом — на сегодня впечатлений Нику Кейву было вполне достаточно.***
— Подъём, Берлин! — раздалось ближе к полудню, громко и надрывно, с яростным аккомпанементом металла по металлу. — Aufstehen! Hinlegen! Встать, лечь! Так разбудить мог только один человек. Другие двое буквально подскочили от адской какофонии — с тем различием, что Ник, привычный к антресолям, ухитрился не зацепить макушкой потолок. Йоргу повезло в этом плане куда меньше. — Ну, я поеду, — отмазался он от дальнейшего участия во всём этом, потирая голову. — И дома уже хватились, наверное. Ник, уже колдовавший над газовой плиткой, не стал его удерживать: — Да, спасибо, что помог вчера. — Еды всё равно от силы хватило бы на двоих, даже с учётом того, что ни сам он, ни Бликса не питали излишнего интереса к съестному, предпочитая пищу скорее, э-э-э, духовного толка. Если под рукой не случалось марок, гостю вроде Бликсы всегда можно было предложить поразглядывать открытки. — Коллекционируешь монашек? Не знал о таком твоём хобби, — прозвучало почти дружелюбно после того, как Бликса опустошил полный чайник крепкого чая. Ник знал, что оставлять страждущего совсем без дозы себе дороже, но постарался перевести друга на более мягкие субстанции. — Или просто втайне религиозен? — подозрительно глянул на него Баргельд. — Вообще-то там вперемешку с порнухой было, — замялся Ник, — но... Как «нет там ничего такого»? Ник отчётливо помнил, как обшаривал блошиные рынки в поисках того и другого. Значит, половина его коллекции превратилась в религиозные открытки? Плевать, что половина изначально ею была, важно, что ничего они своими признаниями вчера не изменили. Не жизнь, блин, а минное поле.