Во власти грёз

Капитан Блад давно не навещал губернаторский дом. С тех самых пор, как его "Арабелла" после долгого плаванья пришла в порт перед началом сезона дождей. Впрочем, в тот раз его визит был таким кратким, что Мадлен д'Ожерон едва ли успела обменяться с ним парой фраз, когда он пришёл к отцу с докладом. Уже тогда она заметила, как сильно изменился корсар со времени их последней встречи. Лицо его приняло непроницаемое, словно маска, суровое выражение, взгляд стал холодным и отчуждённым, даже в голосе звучали непривычные жёсткие интонации. Эти перемены, напомнившие, казалось бы, уже позабытый страшный сон, по-настоящему встревожили девушку, но выяснить их причину ей не удалось. А потом он больше не появлялся. Много недель подряд на острове царила отвратительная погода. Помимо частых ливней, дул ураганный ветер, каждый год зарождающийся у берегов Африки, принося с собой сырость и мелкие колючие песчинки, которые забивались во все щели, попадали в дом, ложась, словно пыль, на мебель и паркет, пробирались на кухню и в спальни. Мадемуазель д'Ожерон скиталась по комнатам одна, как призрак, не находя утешения ни в книгах, ни в музыке, ни в занятии живописью. До неё доходили слухи - один ужаснее другого. Будто бы капитан Блад потерпел какую-то серьёзную неудачу в последнем походе и теперь топит своё горе в бутылке рома. Будто бы он дни напролёт проводит в портовых кабаках Тортуги, а потом по нескольку дней не выходит из своей каюты. Будто бы он больше не управляет своей эскадрой, и команды пяти кораблей вот-вот поднимут бунт... Мадлен безмерно огорчали такие рассказы, хотя она и считала, что добрая половина из них - пустые выдумки. Раньше она могла облегчить душу, поговорив с сестрой, выслушать её разумные возражения, принять искреннюю поддержку и заручиться одобрением. Теперь же, после отъезда Люсьен, у неё не осталось ни друга, ни соратника. Мадемуазель д'Ожерон не раз посылала капитану Бладу приглашения то на обед, то на ужин, то на чай. Но в ответ она получала лишь короткие записки, в которых корсар сдержанно благодарил девушку за любезность - и в очередной раз не являлся. А потом пришло сообщение из Парижа о начале войны с Испанией. Месье д'Ожерон, и без того с головой погружённый в заботы, сделался совсем хмурым и чаще обычного стал наведываться в форт, проводя там всё своё время. Так продолжалось до тех пор, пока однажды утром в Кайонскую бухту не вошло французское судно с важным пассажиром на борту. Это был губернатор французской части острова Гаити, господин де Кюсси. Прибывший на Тортугу высокий гость поселился в том самом гостевом особняке, который чуть более полугода назад занимал Жан-Поль де Меркёр со своим секретарём. Какой же радостью стало привезённое им среди прочей корреспонденции коротенькое письмо от Люсьен, в котором она сообщала, что благополучно добралась до Франции и начинает обживаться на новом месте. Письмо передавалось из рук в руки, по нескольку раз к ряду зачитывалось вслух прислуге, вызывая вздохи и слёзы умиления. В первый же день месье де Кюсси обедал в резиденции. За столом он сразу объяснил цель своего прибытия на Тортугу: французкая Вест-Индская компания желала нанять на службу опытных корсаров для проведения разного рода операций в свете начавшейся войны. - Месье д'Ожерон, - проговорил де Кюсси, отставляя в сторону опустевший бокал, - мы все, конечно, знаем о талантах вашего знаменитого, если не сказать легендарного, капитана Блада. Сможете ли вы поспособствовать тому, чтобы он поднял французский флаг, хотя бы на время войны? - Вопрос весьма деликатный, - осторожно ответил губернатор. - Флибустьеры - народ вольный, они не очень-то жалуют подчинение властям. - Знаю-знаю, - нетерпеливо махнул рукой де Кюсси. - Но их служба будет вознаграждена по заслугам. - Что ж, попробовать, конечно, можно, но результат я вам гарантировать не могу, - протянул д'Ожерон, не в силах представить себе реакцию капитана Блада на подобное предложение. - Отлично! - воскликнул де Кюсси, потирая руки. - Завтра же съездим в гавань и потолкуем обо всём с капитаном. *** Прошло несколько дней. Как-то за завтраком месье д'Ожерон невзначай обмолвился о том, что к ужину должен явиться капитан Блад для обсуждения кое-каких нюансов, связанных с предстоящим походом, в котором он согласился-таки принять участие. Сердце Мадлен забилось в радостном предвкушении: наконец, она снова увидит того, по кому так истосковалась её душа! Нужно будет подготовиться к долгожданной встрече: выбрать лучший наряд, подобрать украшения, поручить Амели завить волосы в романтичные локоны, которые так подчёркивали безупречные черты её лица... До вечера время тянулось нестерпимо долго, будто бы намеренно замедлив ход. Мадемуазель д'Ожерон, величественная и неотразимая в рубиново-красном бархате, была бледна и молчалива, словно мраморная статуя. Она ждала. Пришёл господин де Кюсси и завёл с отцом скучнейшую, никому не нужную беседу. Пробило семь. Наконец, раздался стук в дверь, девушка встрепенулась и ожила, расслышав знакомые шаги. Впрочем, радость, сверкнувшая в её тёмных глазах, сразу угасла, едва она взглянула на вошедшего. Мадемуазель д'Ожерон не сразу узнала своего возлюбленного героя. Облик его являл собою плачевное зрелище: измятый камзол, растрёпанные волосы, небрежная щетина, давно не чищенные сапоги. Но более всего её потрясли глаза Блада: тусклые и безжизненные, с выражением полного равнодушия и какой-то безнадёжности, застывшей в них, словно лёд на некогда тёплом озере. Что же с ним произошло?.. Мадлен хотела что-то сказать Бладу, но поняв, что не сможет сделать этого спокойным светским тоном, сдержалась. Сидя за большим, богато сервированным столом в красивой гостиной, Бертран д'Ожерон, месье де Кюсси и капитан Блад обсуждали какие-то малопонятные для Мадлен вопросы, уточняя детали будущей военной операции. Девушка не притронулась к еде, так сильно было её душевное потрясение. Она не сводила с корсара печальных глаз, ловя каждый его жест, каждую фразу и всё больше убеждаясь, что с Питером Бладом стряслась непоправимая беда. Мужчины же не обращали на неё никакого внимания, занимаясь своими делами. Когда ужин был окончен, месье де Кюсси откланялся и ушёл к себе, а губернатор и ирландец остались сидеть за столом, не прерывая дружеской беседы. Мадлен взяла с полки книгу и, никем не замеченная, устроилась в кресле неподалёку, делая вид, что читает. Это нарушало все правила приличия, но ей было безразлично. Девушка не могла даже помыслить уйти к себе, пока капитан Блад находился в их доме, ведь она ждала его целую вечность. Мадлен страстно хотелось подойти поближе и обвить руками его сильную шею, жарко прильнуть губами к его гордым губам, растопить этот невыносимый лёд в его душе, однако она прекрасно понимала, что никогда этого не сделает. Ни о чём не подозревающий капитан Блад продолжал подливать себе вина, опустошая свой бокал в несколько раз чаще хозяина. Вскоре вино в хрустальном графине иссякло, и слуга отправился в погреб за новой порцией. Гость же пододвинул к себе стоявшую на столе бутылку рома. - Месье д'Ожерон? - Блад потянулся к бокалу губернатора. - Благодарю, друг мой, - покачал головой Бертран д'Ожерон, - пожалуй, я останусь верен старому доброму канарскому. Вы же угощайтесь, всё для вас! Мадлен с тревогой отметила, что бутылка опустела на глазах. Так значит, гнусные слухи хоть отчасти оказались правдой... Время было уже далеко за полночь, когда корсар, спохватившись, собрался было уходить. - Ну что вы, что вы, я никуда не отпущу вас ночью, - запротестовал д'Ожерон. - Переночуете здесь, а с утра отправитесь к себе на корабль. Поскольку ирландец не выразил ни согласия, ни протеста, губернатор кликнул слугу и велел тому проводить капитана наверх, в комнату для гостей. *** Мадлен долго лежала в постели, но сон никак не шёл. Где-то рядом, совсем близко, находился сейчас капитан Блад. Он был здесь, в нескольких шагах от неё. Эта мысль не давала девушке сомкнуть глаз, будоражила её сознание, заполняла собой всё пространство тёмной спальни. Наконец, Мадлен, устав бороться с искушением, тихонько встала и, взяв свечу в дрожащую руку, вышла в коридор. Медленно и беззвучно она открыла дверь и прислушалась. В гостевой комнате не было слышно никаких других звуков, кроме мерного дыхания спящего капитана Блада. Она вошла, плотно притворив за собою дверь, поставила подсвечник на низкий столик у кровати и замерла, вглядываясь в силуэт лежащего навзничь капитана. Он был без камзола, в тонкой батистовой сорочке, расстёгнутый ворот которой открывал сильную, загорелую грудь. Питер Блад был красив даже в нетрезвом сне. Мадлен, чуть дыша, приблизилась к нему и присела на край постели. Она невольно залюбовалась его прекрасно сложенной фигурой, красивыми руками с длинными тонкими пальцами, тугими мышцами, ещё не утратившими былую мощь. Трепет и волнение охватили мадемуазель д'Ожерон, переполнили её тело сладостным желанием. Она не задумываясь отдала бы сейчас жизнь за единственную ночь с этим мужчиной. В порыве чувств, она неосознанно потянулась к его губам - всё ниже, ниже, ниже... Вдруг дыхание капитана стало прерывистым и тяжёлым, он застонал. Мадлен выпрямилась, так и не осмелившись поцеловать своего возлюбленного. Она робко коснулась его небритой щеки и прошептала: - Шшш, всё хорошо, всё в порядке. Эти слова произвели на капитана странное действие. Он весь напрягся и вдруг порывисто обнял девушку, притянув её к себе и повторяя, словно в бреду: - Вы здесь? Вы пришли? Это и вправду вы? Мадлен задыхалась в его железных, судорожных объятьях. Едва дыша, она смогла лишь вскрикнуть: - Отпустите! Крепкая хватка сразу ослабела. Капитан Блад проснулся и приоткрыл глаза. Сквозь адскую головную боль и мутную пелену он обвёл глазами комнату и остановил тяжёлый взгляд на мадемуазель д'Ожерон, облачённую в одно только шёлковое дезабилье. Корсар с трудом заставил себя сесть на кровати. - Мадлен? Что вы здесь делаете? - приглушенным, чуть хриплым голосом спросил он, отбросив к чертям всякие церемонии. - Вы... Вы кричали во сне, и я пришла узнать, всё ли в порядке, - дрожа, словно осиновый лист на ветру, ответила девушка. Капитан Блад потёр разрывающиеся от боли виски и снова посмотрел на француженку. - Всё в порядке. Ступайте спать. Такой холод прозвучал в его словах, что Мадлен сжалась в комок и почувствовала, что к горлу неудержимо подбирается рыданье. Питер Блад сделал над собой чудовищное усилие и поднялся с постели. Он взял со стола стакан, отпил глоток, затем, поняв, что это вода, раздосадованно поставил его на место и отошёл к окну. Его шатало от выпитого вина и рома, но он старался не подавать вида и крепко держаться на ногах, как не раз стоял в шторм на качающейся палубе своего корабля. Наступила звенящая тишина. - Неужели же вы не видите, что я люблю вас? - наконец, в отчаянии произнесла Мадлен, глядя сквозь слёзы на капитана Блада. Он обернулся и посмотрел на девушку, потрясенный её признанием. - Да, я люблю вас, - с жаром повторила она, поражаясь собственной смелости. - Люблю больше жизни! Я перешла уже все границы дозволенного, стараясь вам понравиться. Обо мне судачат во всех тавернах Тортуги. Горничная, моя горничная, шепчет мне на ухо, что благородной девице не пристало волочиться за кавалером. Я не могу появиться в городе без того, чтобы кто-нибудь не шушукался за моей спиной... А вы... Вы упорно не замечаете меня! Почему? Почему?! Скажите, умоляю! Питер Блад помолчал, собираясь с мыслями. Он не привык к подобным излияниям и девичьим слезам. Он без страха и колебаний бросался на абордаж, яростно сражался с вооружёнными до зубов врагами, но вид признающейся в чувствах дочери губернатора Тортуги привел его в смятение. Она испытующе смотрела на него, ожидая ответа. По щекам её струились горькие, невыплаканные слёзы. - Дело вовсе не в вас, Мадлен, - наконец, тихо проговорил Блад. - Не во мне? - она не отводила взгляда от корсара, скрытого полумраком комнаты. - Что же тогда не позволяет вам обратить на меня внимание? Повисло долгое, напряжённое молчание. У него перед глазами по-прежнему плавал тошнотворный зыбкий, колышущийся туман. - Вы... Вы любите другую женщину, да? - нерешительно, почти шёпотом проговорила мадемуазель д'Ожерон. По тому, как вздрогнул бесстрашный флибустьер и как он отвернулся от неё, снова глядя невидящим взором в тёмное окно, она поняла, что её догадка оказалась верной. - Но почему же вы тогда так несчастливы? - продолжала Мадлен срывающимся голосом. - Вы пьёте ром и тоскуете... - внезапно её осенила догадка. - О Боже, неужели она не отвечает вам взаимностью? Она смотрела на него, даже не подозревая, какой раздирающей болью отдаются её слова в душе капитана. - Как же можно не любить вас? Такого... мужественного, доблестного, красивого... - она снова заплакала, на сей раз от пронзившей её жалости. Мадлен показалось, что она впервые в жизни по-настоящему увидела этого человека. Не героя, не божество, а простого смертного с израненной душой, с разбитым от безответной любви сердцем. - Tempus sanat*, - мягко проговорил Питер Блад по-прежнему стоя к ней спиной, чтобы она не могла видеть его лицо. - Всё пройдёт, Мадлен. Пройдёт и это. Девушка встала и нерешительно подошла к капитану. Она тихонько положила дрожащую руку ему на плечо. Он был рядом, и в то же время, она понимала, что он потерян для неё навсегда. - Прошу, простите меня... - умоляюще произнесла Мадлен. - Вы ни в чём не виноваты, - Блад повернулся к девушке, глядя в её бархатистые, влажные от слёз глаза, и усилием воли заставляя себя не качаться. - Мне очень жаль, что я не могу дать вам то, о чём вы мечтаете. Простите, что невольно причинил вам столько страданий. Вы заслуживаете лучшей участи. Верю, что впереди вас ждёт благополучная жизнь. - Без вас? - горько спросила она. - Вряд ли. - Suae quisque fortunae faber. Каждый сам кузнец своего счастья. Вы молоды и прекрасны, Мадлен. Судьба непременно подарит вам счастливую встречу. - А как же вы?.. - Для одинокого морского волка остаётся только море... - он невесело усмехнулся. - Завтра утром мы отплываем в Картахену. Мадлен вышла вместе с капитаном Бладом в сад, чтобы проводить его до ворот. Солнце ещё не встало, но небо на востоке уже начало светлеть, приобретая нежный опаловый оттенок. Ночные птицы уже не пели, над островом царила необычайная, возможная только в этот единственный час перед рассветом, тишина. - Ещё раз, прошу, простите меня, - проговорила мадемуазель д'Ожерон на прощание. - Я буду молиться, чтобы вы вернулись из похода живым и невредимым. - Теперь это уже всё равно, - проронил Питер Блад. - Но в любом случае, спасибо вам за доброту. Прощайте, Мадлен! И он ушёл. Ушёл навсегда. Навсегда! Девушка чувствовала это всем сердцем, которое болезненно сжималось от жестокого, словно смертный приговор, слова. Яркий, многоцветный витраж, изо дня в день создаваемый ею с любовной тщательностью, рухнул, разлетевшись на миллионы мельчайших осколков. Неужели, это была лишь иллюзия, беспочвенная фантазия, питаемая несбыточными надеждами? Новая волна горя обрушилась на Мадлен, грозя погубить своей беспросветной чернотой... Мадемуазель д'Ожерон бросилась в конюшню, разбудила заспанного грума и потребовала немедленно оседлать ей лошадь. Тут только девушка сообразила, что не одета. По большому счёту, ей теперь было всё равно, однако, повинуясь инстинкту, она схватила старый полинялый плащ, висевший тут же на гвозде, и закуталась в него. Вскочив в седло, Мадлен пустила лошадь неистовым галопом. Они помчались на восток не разбирая дороги, никуда не сворачивая, словно гонимые ветром листья, всё вперёд и вперёд, навстречу занимающейся заре. Через четверть часа бешеной скачки кобыла, тяжело дыша, перешла на рысь, а затем и вовсе на шаг: путь их пролегал через гористую местность и поднимался уступами, будто гигантские ступени. Тогда Мадлен выскользнула из седла и побежала по каменистому плато к краю обрыва, отвесно уходившему в пенные волны моря. Остановившись в шаге от пропасти, девушка закрыла глаза и широко раскинула руки, отчего плащ взвился за спиной, делая её похожей на огромную чёрную птицу. - Пресвятая Богородица Дева Мария, помоги! - закричала она голосом, полным горя и страдания. - Избавь меня от этой проклятой любви! Я не желаю её более! Освободи моё сердце, заклинаю, не дай погибнуть! Мадлен умолкла. Она стояла, отдавшись порывам свежего утреннего бриза и не размыкая глаз, пока у неё не закружилась голова. Тогда девушка медленно приподняла длинные ресницы, но не увидела ни неба, ни моря, ни солнца: всё вокруг превратилось в ослепительное розовое сияние. Потоки света омывали её полуобнажённое тело, стирали со щёк солёные дорожки слёз, проникали внутрь, исцеляя душу от мрачного, беспросветного отчаяния. С каждым новым вдохом ей становилось легче, боль постепенно отступала, давая место спокойствию. Мадлен потеряла счёт времени. Солнце поднялось высоко над горизонтом, перекрасив мир из розового в золотой, а она всё стояла над бездной, возрождаясь заново, будто алокрылый Феникс. "Он отпускает меня... Мне тоже нужно его отпустить... Он никогда не принадлежал мне. Он - не мой! Он - словно вольный ветер над морем... Лети же! Лети с Богом и будь счастлив!.." Так размышляла в одночасье повзрослевшая дочь губернатора Тортуги, красавица Мадлен д'Ожерон, столько лет жившая во власти грёз. ____________ * Время лечит (лат.)