Тьма внутри

В Эонар нет дороги. С тех пор как несколько дней назад они свернули с главного тракта, они шли по тонкой тропинке, вьющейся среди кустарников; пыльная тропа едва виднелась в выжженной коричневой траве. Всю дорогу она держит голову опущенной, пока солнечные лучи падают на ее волосы. Во рту у нее пересохло от жажды, но она молчит. Все происходящее едва ли кажется реальным, хотя она могла бы легко протянуть руку и коснуться одного из двух храмовников, идущих рядом с ней. Они даже не обращают на нее внимания – да и зачем? У нее нет магии, она не воин... они знают, что она уже сломлена. Форт – это гнетущая каменная масса на горизонте, словно впитывающая в себя краски с неба. На мгновение она забывает дышать, потому что с каждым усталым шагом стены становятся все выше. Она делает вид, что не замечает россыпи костей, торчащих из земли: хрупкие осколки, похожие на черепки разбитой керамики; кости, когда-то источавшие силу, изрыты выбоинами; череп, верхняя часть которого расколота, как яичная скорлупа, с пустыми глазницами, которые тупо смотрят на них сквозь завихрения пыли. Небо кажется тусклым, когда они проходят сквозь стены и попадают во внутреннюю часть крепости. Храмовники оставляют ее здесь, и один из них − тот, что с печальными глазами − бросает взгляд назад, прежде чем ворота закрываются за ними. Новый храмовник ведет ее внутрь; его голос звучит странно и хрипло, словно он очень редко им пользуется. Он приказывает ей раздеться, и Лили удивляется тому, насколько не задумываясь это делает, методично вынимая каждый кусочек своей прежней жизни и аккуратно складывая его на скамью рядом с собой. Храмовник выглядит старым и изношенным, как камни вокруг, как все это место − как будто его кожа и волосы покрыты пеплом. Он не ухмыляется, а только протягивает ей простую льняную рубаху, чтобы она надела ее. Странно думать, что в последний раз она стояла вот так − обнаженная и уязвимая − с Йованом. Воспоминание тянет крючковатые пальцы к глубинам души, норовя вытянуть на свет то, что лучше оставить похороненным, поэтому она быстро натягивает одежду через голову, когда храмовник манит ее вперед. Ей следовало бы интересоваться тем, что ее окружает, но Лили охватывает апатия. Они поднимаются по лестнице, ведущей в недра форта, камень под ногами становится все холоднее. В воздухе висит странное безмолвие, похожее на тишину спальни перед утренним пробуждением, но которое так и не сменяется успокаивающим шепотом повседневных звуков. Только шорох ее шагов по лестнице, глухой лязг доспехов храмовника и зловещее ощущение пустоты. Они поднимаются все выше и выше, − снаружи крепость не казалась такой высокой, − проходя этаж за этажом по длинным коридорам, ответвляющимся от лестницы. Вдоль каждого коридора выстроились двери, все закрытые; их обитатели молчаливы и неподвижны. Когда лестница заканчивается, храмовник ведет Лили по самому верхнему коридору к единственной открытой двери. Не моргнув глазом, он жестом приглашает ее войти, и дверь за ней захлопывается. Задвижка со щелчком встает на место, прежде чем его шаги удаляются. Комната лучше, – чище, – чем она ожидала. Эонар всегда представлялся ей подземельем с сырыми, грязными камерами, кишащими крысами. Ее комната... кажется почти комфортной. В углу соломенный тюфяк, маленький столик с единственным стулом, даже есть окно, забранное решеткой. Она стоит так некоторое время, прежде чем лечь на тюфяк. Кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как она в последний раз спала, и тяжесть усталости тянет ее вниз, в сон. *** Когда она просыпается, уже темно, даже больше, чем темно. Словно колодец черноты поглотил ее целиком, и она лежит совершенно неподвижно, напряженная и выжидающая. Лили ощущает тишину вокруг себя, как вздымающиеся бока какого-то огромного зверя, отчего ее сердце болезненно колотится в груди. Она пытается сглотнуть, но в горле пересохло. Сама тьма давит на нее, и она боится пошевелиться, почему-то уверенная, что оно чувствует ее страх. Ее дыхание сбивается, перемежаясь испуганными вздохами. Завеса здесь тонка − до нее доходили все слухи об этом месте. Она не может не вспомнить истории, которые пересказывали друг другу тихим шепотом в девичьих спальнях церковные послушницы, и теперь все слухи об этом месте наваливаются на нее, погребая под собой любую надежду на успокоение. Она помнит окно. Там было окно. Она видела его. Снаружи должен быть хоть какой-то проблеск лунного света. Ее охватывает дикий страх, перерастающий в безумную панику, когда она бросается от тюфяка к стене. Окно на месте − она хватается руками за решетку, − но внизу вместо пейзажа – непроницаемый мрак. Небо окутано густым туманом, земля внизу – просто дымка. Нет выхода. Нет спасения. Она поворачивается, прижимаясь спиной к окну, оправдывая себя тем, что то, что снаружи, должно быть безопаснее того, что внутри. Лили всхлипывает, желая, чтобы тьма ушла, но она цепляется за нее. Мгновение тянется, пока она ждет, что спадет напряжение, ждет, что из темноты вырвется какой-нибудь ужас, прежде чем мрак поглотит ее... но ничего не происходит. Она сползает по стене, сворачивается калачиком, обхватывает руками колени и плачет. *** Она не помнит, как заснула, но когда открывает глаза, то снова видит свет. Сначала ей трудно пошевелиться, потому что мышцы все еще скованы и болят после сна на полу. Поднос с едой и водой проскальзывает в маленькое отверстие в нижней части двери, и она одеревенело двигается к нему; события ночи просачиваются в ее мысли. Она заставляет себя есть. Еда, как и сама комната, на удивление хороша − довольно сытное рагу и толстая краюха хлеба − хотя она так ее и не пробует. Закончив, Лили заталкивает поднос обратно и пользуется ведром, которое ей предоставили, чтобы справить нужду. День проходит в гнетущей тишине. Она придвигает стул поближе к окну и садится, прислонившись головой к решетке. За окном ничего не видно − одно и то же серое пятно сверху и снизу − Лили понимает, что все это место каким-то образом защищено. И все же здесь, рядом со светом, она чувствует себя в чуть большей безопасности. Когда тени удлиняются, ее тело начинает дрожать. Она не может заставить себя лечь, поэтому вместо этого тащит тюфяк к окну. Прижавшись спиной к стене, она сидит и ждет, когда наступит ночь. *** Новая ночь такая же, как и предыдущая. Она раскачивается взад-вперед, желая, чтобы время прошло. Она должна молиться, но слова Песни словно поглощаются вакуумом этого места, и ничего не выходит. *** Еще один день. Еще одна ночь. Дни пролетают слишком быстро, ночи тянутся невероятно долго. Она уже потеряла счет времени, которое провела здесь. Ее рубаха теперь грязно-серая, как кожа храмовника, который привел ее сюда и запер. Она ловит себя на том, что ее сознание плывет − она так устала. *** Сегодня все по-другому. Она слышит крики. Как бы ни был ужасен этот звук, есть странное утешение в том, что она не одна. И только когда звук не прекращается, Лили понимает, что кричит она. *** Она больше не может переваривать еду и отодвигает поднос, так ничего и не съев. Лили пытается вспомнить, почему она здесь; ее голова кажется ужасно тяжелой, как будто она сделана из камня. – Лили? Голос вырывает ее из раздумий, пробуждая воспоминания. Она поднимает голову, когда к ней подходит мужчина и опускается на колени рядом с тюфяком. Его глаза мягкие и теплые, наполненные добротой и заботой, и ей требуется мгновение, чтобы понять, что это не сон. Он смотрит на нее так, словно боится пошевелиться. – Лили, – шепчет он, – это я. – Йован? – она удивлена, что все еще может говорить, хотя вырвавшийся изо рта звук едва ли похож на ее голос. Он кивает. – Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда. Он выглядит знакомым, но не совсем таким, каким она его помнит. Она крепко прижимает колени к груди, желая, чтобы в его словах было больше смысла. – Нет ничего, кроме этого места. Теперь Йован выглядит печальным. – Я обещаю, что есть. Я могу освободить тебя, если ты мне доверишься. Она не может сдержать смех, который рвется наружу. Она помнит, как однажды доверилась ему. – Я тебе не верю. – Теперь все по-другому. Я изменился, – он проводит пальцами по волосам. – К тому же, ты же не хочешь остаться здесь. Пойдем со мной. Она долго изучает его лицо. – Как? – Я не понимаю… – Как? Как ты сюда попал? Как мы сможем уйти? – она медленно встает, одной рукой опираясь на стену для равновесия. – Я не мог жить, зная, что ты здесь в ловушке из-за того, что я сделал. Мне так жаль, Лили, – он протягивает руку и касается ее; холодные пальцы скользят по ее щеке. – Обещаю, я все объясню позже. А сейчас нам нужно идти, пока не стало слишком поздно. – Пока не стемнело? – она ничего не может поделать с дрожью, которая выдает ее страх. Он энергично кивает. – Пойдем со мной. – Что нужно сделать? – Я могу сотворить заклинание, которое защитит тебя. Когда мы выйдем отсюда, храмовники тебя не увидят, – он наклоняется вперед, почти нетерпеливо. – Ты просто должна дать мне разрешение использовать заклинание. Она делает паузу и думает, прежде чем ответить. – Начинай. Он снова касается ее щеки. – Ты только скажи, что впустишь меня, иначе ничего не получится. Это Йован. Мужчина, которого она любила – нет, любит − и он здесь, действительно здесь. Есть что-то, что Лили должна помнить, но это ускользает, прежде чем она может сосредоточиться. Больше никакой тьмы. Она почти всхлипывает. – Ты можешь войти. Он опускает голову, и его губы касаются ее губ. – Спасибо.