Письма к А.

В этом мире тишина И сверкающий покой, Всё здесь дышит и живёт Чистотой и простотой. Этот мир живёт без злобы, без вранья которой год. Беда стучится в его двери, постоит и отойдёт.       Может быть, когда-нибудь, я напишу всё это от руки, размашистым неаккуратным почерком на белых нелинованных листах, сложу их втрое, перевяжу лентой и подарю тебе. Да, так и сделаю.       У нас, конечно, не будет серебряной или золотой свадьбы. Сомневаюсь, что случится даже обычная. Но разве это так важно давать друг другу клятвы перед государственным служащим в присутствии родных? Когда моя бабушка передаёт тебе привет, она всегда немного понижает голос и добавляет: «берегите друг друга». И это больше, чем штамп. Он не на бумаге вовсе, это оттиск на сердце: моём и моей семьи. Ты уже моя семья, а так ли важны подписи?       Да, обязательно подарю. Пока не знаю, будет ли это кипа или всего несколько листов. Не представляю, вообще, как сознаюсь тебе, что накатала столько всего. А как это всё пишется, ты даже не представляешь. По крупицам, по абзацам, по обрывкам мыслей в заметках телефона. Дома, на работе, в лифте или в пробке. Да-да, я помню, как ты ворчишь за телефон за рулём. Каждый раз, когда хватаю его что-то записать, вспоминаю этот взгляд. Прости, это просто невозможно не записывать.       Раз уж это письмо первое, давай начнём с самого начала.       Помнишь, как было неловко? И как мы потом хохотали, когда я, знатно покраснев, созналась, каков был первоначальный план. О, мне он казался идеальным. Всё было тщательно продумано и подготовлено. Я не учла одного — тебя. Ты, — это я поняла уже после, — вообще, не вписываешься ни в один план.       «Мы» сложились так странно. Так неожиданно и, сначала даже казалось, не своевременно. Только потом поняла: лучшего времени невозможно было придумать.       Эмоционально пустая, уставшая, не готовая ни к чему, я почему-то согласилась провести вечер в компании своей старой подруги. Киры. Давай назовём её Кирой, ладно? Вдруг я когда-нибудь решусь это опубликовать.       С Кирой мы всегда были близки как-то иначе, не так как с другом в привычном понимании. Мы много молчали, но всегда чувствовали, когда нужно помолчать вместе. Бывало она приезжала ко мне, и мы пили кофе, не произнося ни слова, или говорили о ерунде: работа, планы, новости. Или читали стихи. Серьёзно, весь вечер мы могли вслух читать кого-то из современных поэтов. А бывало даже Кира читала строки, которые мне потом нигде не удавалось найти, и я подозревала, а сейчас уже почти уверена в том, что она сама их писала. Только никогда не доверяла общественности.       У меня, если честно, всегда было ощущение, что я никак не вписываюсь в её понятие «друзей». Вокруг неё всегда была куча людей, тысяча и одна девица, готовая хоть сейчас на край света, миллиард каких-то мимолётных знакомых. Имена в её историях сменялись со скоростью света, и в какой-то момент нашего знакомства я даже перестала запоминать, где Маша, а где Настя, и в чём между ними разница. Я выбивалась из круга её знакомых хотя бы потому, что меня никто не знал. Я в этом её кругу была «выдуманной» подругой, о которой слагали легенды. С кем-то она даже знакомила меня за своей барной стойкой, но эти «кто-то» менялись с такой скоростью, что статус «никто не знает» всегда оставался актуален.       Она знала, что вечерами я теперь одна. Она не спрашивала, хочу ли я пойти. Да ты и сама знаешь, она никогда не спрашивает. Звонит и ставит перед фактом: сегодня идём. И я даже сопротивлялась для приличия, придумывала какие-то дела дома, сочиняла усталость, сетовала на загруженность на работе, Кира терпеливо ждала в трубке, когда я скажу, во сколько и где смогу её забрать.       — К нам приедут девчонки, с которыми я живу, — как бы между делом ляпнула она, когда уже сидела в моей машине.       Я поморщилась. Ну вот, опять какие-то девчонки. А я так рассчитывала на то, что мы просто, как обычно, помолчим.       — Они нормальные, — зачем-то уточнила она.       Мне, в целом, вообще было наплевать, нормальные они или нет, мне просто хотелось оказаться на своей кухне, но заднюю давать было поздно. Мы уже подъезжали к адресу, который она назвала. Поэтому я принялась искать место для парковки, а Кира уткнулась в телефон, кажется, она писала тебе.       Мы сидели в какой-то кальянной, из тех, что «только для своих». И Кира там, конечно, как и много где, в общем-то, была своей. Столики были разделены многослойной органзой, и дым так витиевато в ней путался, что я не могла оторвать глаз. А Кира смеялась по телефону над тем, что среди всех таксистов мегаполиса вам почему-то достался самый одарённый. Для начала он не знал, где в Петербурге находится Дворцовая площадь, а в завершении вроде предложил вам вместо навигатора указать дорогу — я не вдавалась в подробности.       Не вдавалась и тогда, когда наше комфортное молчание отменили разом несколько девиц — они были удивительно молоды. Даже не так, давай честно, — молоды тогда были мы, а они, вообще, почти подростками. Восемнадцать? Девятнадцать? Я давно отвыкла от компаний такого возраста.       Помню, что поднялся страшный шум — круговорот каких-то странных (безответных, это понятно) влюблённостей. Их было трое. Они то приходили, то выходили — поговорить, поплакать, поругаться. Создавали просто какой-то фон, раздражали тем, что постоянно дёргали эту самую дымную органзу.       Кроме этих троих была ещё ты. Мне понравилось твоё имя: первая буква совпадала с моим, а общее звучание как-то удивительно приятно ложилось на язык. Хотелось его повторять, и я, наверное, слишком злоупотребляла обращениями. Какие-то старые Кирины истории ложились на твой образ, приклеивались, в них проявлялось лицо, голос, жесты — они переставали вдруг быть для меня безликими. Вы наперебой что-то рассказывали и, кажется, смеялись — я плохо помню суть.       Из кальянной мы вышли поздно. И втроём. Фон ликвидировался куда-то сам. Помню, подвезла вас до дома, и уехала в тёмную осеннюю ночь. Кататься. Набережные были почти пустыми, и я носилась по ним, меняла стороны мостами и сильно превышала.       Мне, знаешь, всегда нравилось почему-то, как удивлённо на редких светофорах любопытные водители разглядывают девушку за рулём. Не просто девушку, а ту ненормальную, которая танцует, поёт в телефон и рвёт со светофора, растворяясь в точку. О, эти недоумённые взгляды будут нравиться мне ещё больше, когда в лютых пробках мы будем отчаянно целоваться, нисколько не смущаясь их. Ты будешь невероятно хороша, а мои щёки будет заливать краска вовсе не от смущения. Маленький бунтарь внутри меня будет в восторге.       Мне всегда нравилась скорость, движение, огни ночного города, капли октябрьского дождя на стекле. В тот вечер дома меня никто не ждал, и я не торопилась. Хотя последнее звучит крайне нелепо, если учесть скорость.       Я торопилась. Но не домой. У меня было самое настоящее свидание. С городом.       Я улыбалась. Странно для тех дней. В какой-то момент даже показалось, что вот такой улыбчивой мне хотелось бы случайно встретить того, кого встречать больше не хотелось никогда вообще. Глупая, тогда я ещё не сообразила, что случайности закончились. Те случайности. Просто потому что закончилось всё между нами. Вселенная, знаешь, как бы глупо это ни звучало, не дура. Я сказала, что это последний раз, — мой каприз послушно исполнили. Никаких больше случайностей, никаких встреч — в той истории уже стояла жирная точка.       А потом тем же вечером (уже ночью, на самом деле) где-то по дороге к дому мой импровизированный «микрофон» тирлинькнул сообщением: Кира интересовалась, как я. Удивительная, на самом деле, чуткость, при её общем распиздяйстве. Я ответила, что в полном порядке, но разговор почему-то продолжился, коснувшись прошедшего вечера. Будучи далеко не самым корректным человеком, я поделилась впечатлениями начистоту: «Знаешь, все эти твои соседки какие-то припизднутые. А. из них самая адекватная.»       О, если бы я только предполагала, сколько мы будем смеяться над этим после. Никогда не знаешь, какое брошенное слово станет таким знаковым. Потом снова и снова ты будешь самозабвенно хохотать, что счесть тебя адекватной было ещё одной моей ошибкой. Вместе с возникшим примерно в ту же ночь планом.       Кстати, о плане. Настолько банально, что даже смешно. Видишь ли, я оказалась свободной. После почти трёх лет непонимания, я вдруг почувствовала себя не брошенной и несчастной, а свободной. И почему-то вдруг решила, что хочу использовать эту свободу так, как, например, использует Кира. Я решила с тобой переспать. Может быть, не один раз. Мне казалось, всё идеально — подруга моей подруги. Той, чьи контакты не задерживаются надолго. У меня была пустая квартира и сублимированное тяжёлым разрывом желание пуститься во все тяжкие. У тебя — приятная внешность, приятное имя и (вот такими категориями я и мыслила) целая пара рук, вероятнее всего, не робкого десятка.       Мне хотелось верить, что не робкого десятка. Мне хотелось рисовать тебя настойчивой, может, даже немного грубой. Мне почему-то представлялись мы на столе. Или на полу. У стены в коридоре. Самое главное было не в этом. Главное выяснилось потом — мне легко представлялись «мы» с самого первого дня. Это была какая-то программа, которая запустилась по щелчку тумблера и неминуемо вела нас туда, где мы сейчас.

***

      Через несколько дней ты принесла кофе мне на работу.       Вокруг работы была тысяча кофеен. В половине из них меня ждали знакомые бариста. Но мы начали общаться в сети и ты, узнав, где именно я работаю, вдруг сообщила, что работаешь на другой стороне той же площади. И я, разумеется, не могла пропустить это мимо: «Заходи в гости».       Запущенная программа работала на ура. Естественно, оказалось, что ты освобождаешься раньше, и как раз успеешь зайти. А мне так хотелось наделить эту встречу ещё каким-то смыслом, кроме самого очевидного — простого увидеть тебя, — что я тут же придумала: «с кофе!».       Почему-то я очень хорошо помню, о чём мы говорили в переписке. Помню, как ты присылала мне видео с концертов, вешала на меня клеймо трудоголика, подшучивала на тему того, что вместо личной жизни у меня дома кот и две кофеварки. Но совершенно, абсолютно, безнадёжно не помню, о чём мы говорили лично. Абсолютный провал.       На тебя было приятно смотреть — ты улыбалась. Лукаво щурила глаза, которые под определённым углом вдруг становились из карих почти янтарными, с удивительным жёлто-зелёным отблеском. У меня в руках был самый обычный стаканчик с капучино из известной сети фастфуда, даже не из кофейни. Но в суетном рабочем дне — эти несколько минут вне работы были без сомнения лучшими. Я курила. Ты рассматривала, как тлеет в моих руках сигарета. Помнишь, ты не курила тогда? Это всё моё дурное влияние.       Очень хотелось тебе нравиться. Вот именно тогда, на веранде ТЦ, которую персонал приспособил под курилку. В самом сексуальном смысле. Флиртовать, может, и демонстрировать лучшие свои стороны, качества, интересы. Но сил не было — я толком и сама не понимала, как могу нравиться кому-то в том раздробленном состоянии. Всю дорогу до этого я была «недостаточной», продолжая при этом относиться к себе с большой симпатией. Я, наверное, смирилась с тем, что на меня не смотрят восторженными глазами, не пожирают взглядом, как в пресловутой романтической литературе. При встрече со мной не падают с неба лепестки роз, и не играет на фоне красивая инструментальная музыка. Но это всё вовсе не значит, что мне не хотелось так.       Но, давай начистоту, разве когда-то было интересно жизни, как хочется её подопечным. Расскажи о своих планах, чтобы насмешить бога, слышала о таком? В бога я никогда не верила, но ты блестяще заняла тогда его место в этой комичной истории. Даже при условии, что я не рассказывала тебе о планах.

***

      Нелепейшее стечение обстоятельств оставило нас с тобой наедине ночью в моей машине. Перед разведённым мостом. В ноябре. Ещё раз прочти внимательно: разведённым мостом в ноябре. Такого не могло случиться по определению. Но случилось.       Хотелось целоваться. Чувствовать себя свободной окончательно. Позволить себе эту шалость. И тебе позволить, может быть, даже больше того, на что ты могла рассчитывать через две недели знакомства. Но мы говорили. Говорили и слушали музыку. А даже гипотетическая возможность прервать эти разговоры поцелуем выглядела кощунственно — с тобой было интересно.       Ты много говорила. Взахлёб. О музыке, концертах, о странном спорте, которым ты занимаешься, о поездках, о переезде в Петербург, о вечеринках, друзьях, гитарах, о неполученных правах. Мне казалось, в тебе говорит юность. Совершенно очаровательный задор.       Разница в возрасте совершенно плёвая — пара лет. Пара лет, за которые я успела превратиться из такой же болтливой веселушки в замкнутого трудоголика. Пара лет, на которые ты опоздала. Тогда мне, глупой, казалось, что опоздала.       Несколько лет спустя я буду ворчать:       — Почему так сложно позвонить в какую-то службу и решить какую-то проблему? Когда ты меня соблазняла, была болтушкой.       Ты пожмёшь плечами и улыбнёшься:       — Это была чрезвычайная ситуация.       В ту ночь ты даже не коснулась моей руки. Под утро, когда мост соизволил вернуться на положенное место, я отвезла тебя домой. А пока неслась по пустым дорогам к дому, отчаянно думала, что же со мной не так. Ладно, не надо лепестков и музыки, но неужели я «недостаточна» даже для пары ночей? Эта мысль не огорчала. Она просто была. Что ж, каждому, пожалуй, стоит принять себя. И я принимала — вот такой, «недостаточной».       Была ли я в твоих глазах особенной уже тогда или стала много после — в целом, совсем не важно. Важно то, что они были обращены ко мне. И обращены по сей день.       А помнишь лучший свой комплимент? Я до сих пор уверена, что тебе ни разу не удалось превзойти его. Я обещала написать книгу «Записки девушки технаря». Да, такая уже есть. Но моя была бы исключительной: «Записки девушки девушки-технаря». Там написалась бы тысяча комичных историй. Она бы началась с того, как я вставила в розетку погрызенный щенком провод и выбила к чертям все пробки, а закончилась… Она бы не закончилась, потому что мы продолжаемся.       Опять улыбаюсь — удивительно, как, не говоря ни слова, ты убеждаешь меня в моей же исключительности. Ах да, комплимент… Впрочем, давай подробнее.       Я вошла в ту же кальянную, где мы познакомились. Меня позвала не ты, Кира. Вот ведь сваха! Но об этом я расскажу, пожалуй, отдельно и в каком-нибудь следующем письме. Вы отмечали День Рождения. Смешные, слегка пьяные, налетели на меня с требованием съесть торт. Немедленно! Хотя бы кусок!       Я снимала пальто, кляня осеннюю промозглость. Стряхивала морось с волос. Отбрыкивалась от торта. А потом, наконец, поймала на себе твой взгляд.       — О! Ты в платье!       Удивительно, правда? Это было сказано так, будто я бородатый двухметровый мужик, который никак, никогда, ни за что, ни за какие коврижки, даже если проспорил и даже если очень пьяный (и если проспорил пьяный, впрочем, тоже) не может оказаться в платье.       Наверное, тогда ты впервые по-настоящему увидела меня. Почему оказалось так важно, что я именно в платье? Когда мы пили кофе на той недоверанде я, между прочим, тоже была в платье. Но это восклицание было совсем о другом. Тебе хотелось его рассмотреть — это я просекла. А вместе с ним автоматически рассматривалась и я. Сомневаюсь, что тебе удастся повторить этот взгляд. Любопытство. Удивление. Похоже, ты правда была удивлена, столкнувшись с тем, что на меня можно смотреть. Вот так, не беглым взглядом хороших знакомых.       Это был лучший комплимент, клянусь. Ты сделала его взглядом. И дело было совсем не в платье.

***

      Так вот, о плане. Я всё время отвлекаюсь. И пишу, ты даже не представляешь, насколько медленно. Отвлекаюсь. Погружаюсь в воспоминания. Замечаю в прожитых картинках новые детали. Кайфую от того, какую историю мы сделали вместе.       Я старалась, правда. Через, наверное, несколько дней я пригласила вас в гости. Вас. Тебя и Киру. С расчётом, разумеется на то, что Кира — девочка взрослая, и ей непременно куда-нибудь понадобится сразу после кофе. Но ей даже не пришлось быть взрослой. Шестерёнки крутились, подстраиваясь одна под другую, ускорялись, ускоряя друг друга.       Ты оказалась у меня дома одна.       О, если я когда-то это опубликую, читающие будут ждать сцену с рейтингом «18+», но мы-то с тобой знаем, кто всё испортил, да? Кто болтал со мной всю ночь, кто выпил половину месячного запаса кофе за один вечер.       Потом ты скажешь, что раскусила меня, но я всё равно буду ворчать. Раскусила, и что? Нельзя было разве раскусить и хорошо провести время, м? Чертов тактик и стратег. Всю ночь ты рассказывала мне смешные истории, слушала мои. Мы очень много смеялись. Признайся уже, что хотела сломать мою операционную систему. Вызвать ошибку, или как там это называется вашим сложным техническим языком. Сколько можно лукаво молчать?       Мы сидели на широком подоконнике и смотрели на тёмную холодную улицу. Ты говорила, что боишься высоты. Говорила, что вряд ли будешь жить долго. Говорила, что уже очень поздно. И наверное было бы неплохо лечь спать… И только тогда я начала замечать, что взгляд твой перестал подниматься выше моих губ. Вот оно! Я поймала тебя с поличным.       Кто потянулся первым? Не помню. Помню, что сидела на подоконнике, а ты стояла на полу. Помню, что в комнате не было света, а фонари с улицы заглядывали лишь украдкой. Помню, что от тебя пахло кофе — конечно, после количества выпитого ты состояла из него, наверное, процентов на пятьдесят.       Потом как-то рядом оказался диван. Очевидно, в 4 утра ты не собиралась уезжать. Всё происходящее было и правильным, и неправильным одновременно. Нам было чуть больше двадцати — очевидно, мы должны были (прости, но как сказать иначе?) трахаться до самого утра. Темперамент, в конце концов, гормоны, очевидная между нами химия. Но нет! Как опытный факир ты баюкала мои взрывоопасные желания нежностью. Удивительной. Такой, на которую способны только подростки, или, напротив, люди сильно старше. Как эта нежность могла оказаться в отвязной любительнице рок-концертов, я не разгадала до сих пор.       Что ты сделала дальше? Смеешься? Смешно ей, посмотрите-ка!       Я, позволь, всё же напишу — вдруг через много лет мы станем плохо помнящими старушками. Ты уложила меня спать. Серьёзно! В моём доме на моём диване. Вместе со всеми моими планами, с темпераментом, с желаниями. Развернула спиной к себе, обняла обеими руками, ткнулась в шею сзади, привычно отодвинув волосы. Будто делала это сотню раз. Будто каждый вечер засыпала вот так, нежно убирая непослушные патлы.       — Спокойной ночи!       «Да ты, блин, издеваешься надо мной?» — единственное, что мне хотелось спросить. Но я не успела. Ты оказалась, как всегда, права. Я уснула, едва почувствовав тёплое дыхание в шею.       Не знаю, как это вписывалось в рамки моего нового «свободного» статуса, но через три недели после болезненного разрыва я спала с тобой, почти не зная тебя. Спала охренительно крепко.       Ноябрь. Это был ноябрь. И с той ночи мы считаем годы. Никто ничего не предлагал. Просто вдруг мы стали близки — обе согласились с этим. Обе шагнули навстречу.       И да, я досталась тебе разбитой, разочарованной и растерянной. Но от того открытой. Лишенной части защитных механизмов, у которых в арсенале столько яда и сарказма, что порой мне самой с ними сложно. Нет, не страдающей. Это было другое. Уже завершенное, уже отпущенное, выдохнутое.       В искреннем разочаровании нет трагедии, нет слёз. Всё это остаётся на пути осознания своих ожиданий неоправданными. Принятый же факт вселяет ощущение покоя, тихого теплого ветра после шторма. Да, тут и там ещё показываются разбитые мачты, едва покачиваются рябью рваные паруса. Но буря стихла, скалы остаются вдали и уже не кажутся острыми. Тихо. И пусто. Свободно. Последними угольками тлеет сожаление о потерянном корабле.       Победить не сложно, правда ведь? Стократ сложнее восстановиться после. И ты так играюче согласилась участвовать в этой реконструкции, так мастерски направляла, так быстро наполняла меня, пустую, что я не успевала противостоять. Пыталась, правда. Ты слушала возражения, смотрела в упор невероятными то карими, то зелёными глазами. И говорила:       — Уже поздно, идём спать, — обнимала со спины, убирала в сторону волосы с шеи, согревала дыханием. Кнопка у меня там какая, что ли? Как нашла её с такой скоростью?       Мы никогда не говорили об этом, и сомневаюсь, что когда-то будем. Но ты совершила подвиг. Ты показала мне меня. Целую, светлую, сильную.       Пока я кричала о разнице в возрасте, пока в страхе дрожала перед огромным чувством, пока психовала и убеждала тебя в том, что едва ли существует характер тяжелее моего, ты делала нас всемогущими.       Нет, ты не уворачивалась от моих снарядов и не лупила в ответ. Ты стояла передо мной, гордо распрямив грудь. Они все летели в тебя и… Пролетали сквозь.       — Ну и что? — говорила ты. — Боишься, ну и что? Посмотри, как классно получается.       И ведь получалось! Ты теряла работу, а Мы покупали билеты в Крым. Я кричала, что не хочу ответственности, а Мы заводили лучшего в мире пса. Мы всегда были успешнее, проще, лучше.

***

      Ты никогда не расскажешь, была это тактика или импровизация. Поняла ли ты сама, как много сделала для меня. Я никогда не спрошу.       — Я просто тебе не дала, — будешь ты смеяться, когда история придётся к слову в компании друзей. — На пару раз! Ещё чего захотела.       Будешь обнимать. Лукаво щуриться на солнце. Любить. А я оставлю этот вопрос на глубокую старость. Пусть пока подождёт.