Письма к А.

      Мы не решали жить вместе.       Не было официальных предложений и согласий, подареных ключей, красивых жестов. Вообще даже мыслей не было. Само собой, мы же не те пещерные лесбиянки, которые на второе свидание приходят с чемоданами!       Откровенно говоря, у нас и второго свидания-то не было. А на первое я увезла тебя в лес. Это ты так говоришь. Я же предпочитаю рассказывать иначе. А кто пишет, тот и предпочитает. Поэтому вот моя версия: я увезла тебя на море.       Лес там тоже был. Рядом. Удивительное, вообще, свойство этих северных морей так близко соседствовать с лесными зонами. Не три легкомысленные пальмы, не ананасы, зарытые наполовину в землю, а серьёзные сосны-великаны, осыпающие песок хвоей. Наполняющие воздух головокружительными запахами смол и коры.       Знаешь, я когда была маленькой говорила, что жить хочу на море. Мне тогда, конечно, хотелось тепла, персиков, которые едва помещались в двух маленьких ладонях, и надувного дельфина. Мне тогда, конечно, казалось, что жить на море — это всегда быть в том, что родители называли «отпуском».       Но вот мне уже за тридцать. И я прожила «на море» долгих тринадцать лет. И любила его всем сердцем. Северное, холодное, мелкое море. Его кусочек. Его Финский залив. Его, моря, крупный песок, перемешанный с ветками и иголками.       Туда я тебя и увезла. Точнее я собиралась везти себя. Но шестерёнки крутились, ты помнишь?       Это был как раз тот вечер, перед разведенным мостом. Пятница. Я ехала с работы на метро и планировала скорость и громкую музыку. Ты была в компании друзей, вы, кажется, что-то отмечали. А дальше? Ну, вспоминай, хотя сомневаюсь, что ты забыла.       — Одна?       — Да скорее всего. Я люблю погонять по городу, — лукавила я, зная, что поеду от города подальше.       — Будет скучно, приезжай к нам, — это уже был шаг, но мимо. Я не планировала компаний.       — Я прям даже завидую, — твоя вторая попытка через несколько реплик в синих облаках переписки.       — Друзья будут готовы меня отпустить, — третий, на этот раз в центр мишени, если ты вообще куда-то целилась.       И через пару часов переписка прервалась на том, что я стою по указанному тобой адресу.       Мы оставили машину на парковке и спустились к воде. У залива было темно и шумно. Волны нападали на берег белыми пенными барашками, с грохотом разбивались и отступали, шурша камнями и песчинками. Я курила. Ты смотрела на меня. Наши ботинки были полны песка, а ветер насквозь продувал моё шерстяное пальто. Мне хотелось сыграть дешевую драму: замерзнуть и прильнуть к тебе — уверена, каждая девочка хоть раз в жизни проворачивала такое. Но язык никак не поворачивался напроситься на объятья. Меньше всего в тот момент мне хотелось быть отвергнутой.       Протоколы безопасности диктовали не переступать черту, обсуждать музыку, концерты, жизнь в Москве, жизнь в Питере, жизнь в принципе. И мы обсуждали. Удивительно, но ты больше говорила, а я больше слушала.       — Отвезти тебя к друзьям или домой? — украдкой отвлекаясь от дороги, я смотрела на то, как пролетающие мимо фонари на доли секунды освещают твоё лицо.       — Друзья уже спят.       Если честно, я уже тогда хотела, чтобы мы поехали ко мне. Знаешь, что меня остановило? Я поняла это много и много позже. Беспорядок! Блядский беспорядок, который скопился в квартире новоиспеченной холостячки за длинную рабочую неделю: разбросанные по поверхностям вещи, пыль, шерсть кота, которой сдобрено всё, что не протиралось больше пары дней, кружки на столе, полотенца на двери ванной.       — Значит домой, — решила я, с сожалением вспоминая полную раковину грязной посуды, скопившейся от завтраков на скорую руку. Было бы удобно, если бы поехать ко мне предложила ты, я бы смутилась, мол «там не убрано, хотя это, в общем-то не самое важное», и мы бы обязательно поехали. Но ты не спрашивала. И я повернула в направлении центра.       Вот там то и случился разведенный в ноябре мост. И случились мы. Уже тогда.

***

      Так о чём это я? А, да, мы не договаривались жить вместе.       Удивительно, что сейчас, когда спустя почти два года я снова вернулась к этому тексту, мы уже совершенно другие — как многое успело измениться, пока Земля совершала свои два оборота, — и в то же время невероятно такие же «мы», как были той самой осенью Или это теперь весна? Но… обо всём по порядку. Я же всё-таки хочу когда-то сложить это в одну большую историю.       События тогда развивались настолько стремительно, насколько они зачастую развиваются в посредственных фанфиках. Я, конечно, — да и не только я, наверное, — в процессе чтения таких скороспелых сюжетов закатываю глаза и экспертно заявляю: «так не бывает». Заявлять такое сюжету собственной жизни мне было некогда. Да я даже не помню, отслеживала ли я время. А если отслеживала, то точно ли понимала его значение?       Я помню, как мы не могли разомкнуть рук. Как мне было всё время тебя мало и я упрашивала минуты мчаться скорее во время коротких разлук, заклиная их замедляться, когда мы были вместе. А они, как и положено минутам, делали всё наоборот. Дни на работе тянулись в измерениях от утра к вечеру, и скакали сумасшедшим галопом в контексте недели, месяца, года. Хотя до года дело и не дошло. Не упустить ни одной минуты, ни одного часа, ни одной ночи, что можно быть украсть у времени между работой и работой. Без сна, разумеется.       Ты приезжала сразу, как только появлялась возможность. Приезжала и оставалась, и оставалась, и оставалась снова. Моё огромное личное пространство стало заполняться твоими вещами, и они удивительно не раздражали. Все вписывалось, вкладывалось, вставало на свои места. Дом становился домом. В ванной появилась вторая щётка, вторая пара мокрой обуви в коридоре, вторая куртка на вешалке. Вторая кружка с недопитым кофе, наспех оставленная на столе. Второй комплект ключей, брошенный в коридоре. Вторая, смятая за ночь, подушка.       — До скольки ты сегодня? Заберешь меня с работы?       — Я жду дома, не задерживайся!       — Сколько можно работать? Когда домой?       — Какой смысл платить за комнату в которой ты не живешь?       В моём инстаграме в ту осень (или весну?) фото стаканов с кофе, интерьеров моего магазина, открыток, кота, тебя. Едва уловимо, в профиль, через другого человека, просто, чтобы отметить для себя дату, в которую после мы будем отсчитывать годы.       Мы наряжали елку, когда я вдруг осознала важное. К глазам подступили слёзы. Я не могу вспомнить точно, но, кажется, мы в очередной раз обсуждали мои страхи, которые всё ещё не отпускали, хотя я уже разделила с тобой свой быт. На полу стояла коробка с шарами, кот играл с запутанными золотыми бусами, в первых ветвях от макушки уже запуталась цветная гирлянда, а в твоих глазах тогда читалась ужасная усталость от бесконечной вереницы моих опасений, которые я, совершенно не стесняясь, высыпала на тебя.       Тогда мне на секунду показалось, будто усталость эта касается меня напрямую. Будто ещё секунда, ещё шаг, ещё один страх, ещё одна брошенная мною случайно фраза о нашей разнице в возрасте (до сих пор не понимаю, почему два с небольшим года пугали меня так сильно), и ты уйдешь. Просто скажешь «довольно!» или не скажешь вообще ничего. Обуешь промокшие насквозь, совершенно не подходящие Петербуржской зиме, кроссовки, посмотришь на меня разочарованно и устало, глубоко вдохнешь, прикрыв глаза, и выйдешь в промозглую зиму. И, конечно, никогда больше не вернешься.       Самые безрассудные поступки мы совершаем из любви и из страха. Мир движется и меняется из страха и любви. И я не знаю, чего во мне тогда было больше. Но к глазам подступили слезы, осознание собственной глупости и мелкости вдруг высыпалось на меня крупными шарами из новогодней коробки, больно ударяя затылок. Я замедлилась, снизу вверх наблюдая, как ты, опустившись на подлокотник дивана, распутываешь провода с яркими лампочками. Как клубок моих страхов. С ними ты справлялась так же ловко, в то время как я злым Гринчем продолжала путать их с другой стороны.       Я позвала тебя по имени. Всегда нравилось произносить его. Признаться, я обожаю это до сих пор, и потому в моих к тебе обращениях не прижились никакие «котики» или «зайчики». Позвала и поднялась на ноги, становясь выше, забрала твои руки в свои вместе с гирляндой. Они, как всегда, были горячими. Я смотрела в огромные очень уставшие глаза и никак не могла подобрать нужных слов, ни одно слово не клеилось, не складывалось, не помогало выразить точно то, что уже некоторое время зудило под кожей. От твоего взгляда физически становилось душно, где-то между лопатками застывало бетоном тяжелое чувство вины. Не доверяя никому в тот момент, сомневаясь во всем, рьяно защищая себя от любых чувств, любой гипотетической, предполагаемой, будущей (или не будущей) боли, я совершенно точно поняла: эти глаза не должны смотреть так. И ещё кое-что: я уже не справилась.       — Я люблю тебя.       Так просто и правильно. Так безрассудно и романтично. Так, как в глупых однодневных романах и как в метафорах мировой поэзии. Через месяц с хвостиком после того, как я узнала тебя. В тот момент, когда я не знала о тебе и десятой доли, но хотела знать всё и даже немного больше. И это точно не был рассказ с меткой «слоуберн», потому что в рамках общепринятого времени мы вспыхнули мгновенно.       Ты ошарашенно замолчала. Сейчас я пытаюсь вспомнить, сказала ли ты о любви в ответ в тот момент или уже позже, но не могу. Удивительная память затерла так много важных слов, но я очень хорошо помню, что увидела в твоих глазах столько тепла, что в словах совершенно не нуждалась.       Елку мы закончили наряжать только на следующий день. Счастливому коту на целую ночь достались бусы. А слова о любви с тех пор со мной ежедневно: перед сном, утром, в любой случайный момент, когда я вдруг, глядя на тебя в миллионный раз, понимаю: я люблю тебя всем своим сердцем. И хочу, чтобы ты снова узнала об этом. Немедленно. Хочу снова обозначить: я выбираю тебя, принимаю тебя, я рядом. Я хочу с тобой всего, и всё мне по плечу. Нам вместе.       Как-то публично заявить о том, что у меня есть ты, я решилась только в январе. Да, мне на полном серьезе казалось, что я уже скрывала тебя целую вечность и продолжать это просто невозможно. На тот момент мы уже два месяца жили вместе и пока не знали, что через ещё один у нас появится смешной длинноухий щенок, который вырастет в самого вредного и в то же время самого очаровательного и любимого пса. Не знали, что с такой же невероятной скоростью пролетят следующие восемь лет. Не знали, что через долгие семь, наполненные приключениями и разочарованиями, победами и поражениями, приобретениями и потерями, серьезный государственный судья в кроссовках адидас спросит нас, согласны ли мы, и, ни секунды не сомневаясь, мы по очереди ответим: «да».       — Что бы ты подумала, если бы в том ноябре, тебе рассказали, что всё будет так? — вопрос возник совершенно внезапно. Мы шли домой по вечерней улице нового для нас города, держась за руки. Ты курила, я смотрела на тебя. — Ты бы удивилась?       — Нет.       И слезы снова подкрались как-то совершенно нежданно.       — Я бы охуела, — честно ответила я на свой же вопрос. — Но была бы совершенно счастлива.