Лики Богов. Часть I. Война с чёрным драконом

      Небесный купол, чистый, безмятежный, раскинулся над шелестящим лесом, отразился в глади озёр, рябом зеркале рек. Тяжёлый солнечный диск медленно двигался к зениту, желая взглянуть на великолепие природы. Его жаркие лучи нежно гладили пробудившийся мир, скользили по бревенчатым стенам острога. Именно здесь широкой земляной насыпью проходила граница двух мощнейших государств — Аримии и Тархтарии. По обе стороны насыпи располагались военные укрепления, соседи следили друг за другом, готовясь в любой момент отразить вражеский натиск.       Тархтарский острог не был столь велик, как Аримийский, в нём укрывалось меньшее войско, а поодаль разворачивались деревеньки. Лишь за ними, скрываясь за густым лесом, за быстрой рекой стояла каменная крепость. Возведённая двадцать лет назад Великим князем* Святозаром-Солнце, она застыла немым памятником его побед, напоминанием об ожесточённой войне. Теперь крепость пустовала, небольшой отряд располагался в ней, неся дозор. Лишь святилище Перуна* наполняло забытую обитель силой могучего Бога. Волхвы взывали к нему, молили о защите, мире, славили павших воинов. Казалось, так будет всегда… жила надежда на то, что крепость не познает боле детского плача и женских причитаний. Благословенная тишь, блаженное умиротворение, не то что в шумном остроге у вала.       А в остроге всегда царила суета. Не смолкали боевые кличи, не стихали мужские голоса, не переставала звенеть сталь. Это утро не было исключением. Серые льняные рубахи липли к взмокшим телам, мечи разрезали воздух, щиты укрывали от атак. — Шире шаг, резче удар! — гремел громовой глас воеводы. — Ивар, думаешь, раз ты стрелец, меч тебе без надобности? Что ты машешь им, аки палкой?! — Да, батый*! — гаркнул дружинник, выбрасывая клинок в воображаемого противника. Исходя потом, он пытался придать атаке скорость, чувствуя на себе испепеляющий взор воеводы. Этот взгляд чувствовали все, уважали, любили и страшились. Стараясь изо всех сил, дружинники оттачивали своё мастерство, не зная усталости. — Довольно, — вздохнул воевода, — разбиться по парам. Поднявшись с бревна, неохотно покинув тень раскидистых елей, он подошёл к подопечным. Воевода казался огромным — выше любого из дружинников на две головы, непомерно широк в плечах. Поседевшие волосы широкими волнами поблёскивали в лучах солнца, длинные усы переходили в бороду, скрывающую шею. Этот витязь уж встретил своё шестьдесят восьмое лето*, но меча из рук не выпустил. Устрашающий врагов, почитаемый соратниками, возвеличенный бесчисленными сражениями, ставший любимцем тархтарских былин — Аким Абатурович. Ученики смотрели на него с нескрываемым восхищением, ловили каждый его взгляд, каждый жест. Попасть в дружину Акима-Горы мечтал каждый, но вот пройти испытания могли лишь единицы.       Уперев широченные кулаки в бока, Аким кивнул. Скрежет мечей о щиты, позвякивание кольчуг вновь пронзили воздух. Воевода наблюдал за каждым, подмечал любую мелочь. — Батый, — голос за спиной отвлёк Акима от жаркой схватки. — Чего тебе? — пробурчал он, не оборачиваясь. — Всадник приближается к острогу, знамени у него нет. — Один? — вздохнул воевода. — Да, батый. — Тогда чего ты донимаешь меня? — взмахнул руками Аким. — Один в острог не полезет с дурными намереньями, а коли полезет, то не в лоб в свете дня. Впускай давай! Дружинник бросился к вратам, навалился с сослуживцами на засовы. Массивные створки медленно отворились, впуская путника. Гнедой конь ворвался на широкую площадь, поднимая клубы пыли. Тяжело дыша, скакун замер, повинуясь хозяину. Спешившись, путник стремительно направился к воеводе, попутно сбрасывая капюшон улепленного грязью плаща. — Велибор, — широко улыбнулся Аким, раскрывая объятия. Этого человека он очень хорошо знал и очень давно не видел, отчего встреча была ещё приятнее. Светловолосый воин обнял воеводу, похлопал по широкой спине. Отстранившись, смерил Акима взглядом: — Лета проходят, батый, а я всё так же чувствую себя дитём малым рядом с тобой. — Ха! — ухмыльнулся Аким, глядя сверху вниз. — Во власах твоих уж серебро блестит, скоро, аки я, седым станешь, какое ж ты дитя? Проведать меня решил? Похвально. Рад я тебе, Велибор. — Из Кинсая* к тебе прибыл, торговые ладьи сопровождал. Вот, оставил дружину там, а сам решил до тебя добраться, посмотреть, жив ли ты. Аким вновь рассмеялся, ударив гостя по плечу. Обернувшись к подопечным, махнул старшему дружиннику: — Рагдай, погоняй-ка их аки следует, до седьмого пота! — Как скажешь, батый! Покамест земля из-под ног не уйдёт, — ухмыльнулся тот, проведя шершавой ладонью по лысой голове. Аким сжал плечо гостя, пригласительным жестом указал на избу вдали: — Идём, расскажешь, что в мире творится. Демира давно видел? — В Византии сын твой, — пригладив усы, ответил Велибор. — Как в Византии? — Ну, сперва он с ладьями торговыми в Тархтарию Вольную* отбыл. Да как оказалось, вовремя очень, ибо кочевники измучили уж земли те… — Ох, ну что за напасть на земли те? — фыркнул Аким, взмахнув руками. — Без малого четыре лета назад гнали мы погань кочевую с Тагуровых степей. Крови сколько пролили, младой крови! Велибор, вспомнив минувшие битвы, лукаво прищурился: — Ага, токмо младую кровь Маренушка* не испугала. Вспомни, батый, как ученик сына твого на воеводу ногайского* кинулся. До сих пор понять не могу, то глупость им двигала али храбрость да преданность заветам предков? Аким передернул плечами, нахмурился, окунувшись в тревоги пережитого. Взглянув на ухмыляющегося ученика, ударил по плечу, отчего тот невольно подался вперёд. — Дабы щенку, едва шестнадцатое лето разменявшему, на чужого воеводу броситься, одной глупости мало, — рассмеялся старый витязь. — Ты вспомни, Велибор, Влуцек ведь стал с ордой* своей Кушаньские селения грабить, мало было ему злата Тагуровского. Ждали мы того? Нет. Посему в дозорах молодчиков оставили, кои токмо в дружину старшую вошли. Им бы струсить от одного токмо вида ногайских ордынцев, а Баровит возьми да грудью за мирян встань. Как же то глупостью назвать? — Мда, — почесав бороду, кивнул Велибор, — там уж внук твой к нему подоспел, остальные тревогу забили… Помню, Демир на звук рога со всех ног мчался. — Не он один, — буркнул Аким. — Покамест ты молод, иное ценишь. Себя показать стремишься, о братьях тревожишься. Опосле в дружину лучших воинов набираешь, младых учишь. А теперича знаешь, чего боюсь? — Кто? Ты? — не веря, ухмыльнулся гость. — Каждый боится чего-то. Я страшусь того, что земли эти без защиты останутся. Уйду я в Навь*, кто на место моё встанет? Посему полжизни смену себе готовил. Вот ты — мой ученик — воеводой Тангута* стал, постоишь за земли те. Сын мой Камул хранит, дочь названная — Родушка ненаглядная — по всем землям Тарха да Тары* прошла, сколько бед от мирян отвела. Вы отрада моя, мой покой. А дальше что? Рода была здесь прошлым летом, в Аркону* направляясь, заглянула мимоходом. Красна, величава, сила в руках её та же, да токмо мелкой сетью по ланитам* морщинки тянутся, серебро в косах проблёскивает. То же серебро в твоих власах вижу, думается мне, Демир не лучше вашего сохранился. Кто ж заместо вас встанет? Кто, Велибор? Верю, что ученик Демиров, тот самый бесстрашный али, аки ты сказал, глупый щенок, взрастет в витязя, коий возвеличит имя своё пуще мого. Во внуков своих верю — защитят землю родимую. А вот ни тебе, ни Роде за себя оставить некого. Так оно, Велибор? — Мне Боги сыновей не дали, — нахмурился гость, — в дочерях моих витязей не узрели. А ученик у меня толковый есть — Злат. Ему Тангут вверю. Остановившись у крылечка избы, Велибор задумался, помялся, словно не решаясь спросить о чём-то. — Про Роду я тебе опосле расскажу, — догадался Аким, — ты сперва про Демира доскажи. — А, да, — улыбнулся воевода Тангута, — так вот, вчера в Кинсай вольные* купцы прибыли, рассказали, что сын твой с ладьями торговыми в Кушанию прибыл, мимоходом подсобил князю Тагуру кочевников прогнать да остался чуток погостить. А туда уж вскоре приплыл посол византийский с мольбой императорской. Досаждают их землям арабы, спасу нет. Вот Демир, то ли не сумев мимо беды людской пройти, то ли поразмыслив, что греческое злато лишним камулской* дружине не будет, отплыл в Византию. — Во дела. А догадается ли чадо драгоценное к отцу родному на пути обратном наведаться? — усмехнулся воевода. — Чай, три лета уж не виделись. — Велю дружиннику свому в остроге у Невера* его дождаться, наказ твой передать, — кивнул Велибор. Аким лишь улыбнулся в ответ, толкнув дверь, пропустил гостя в своё жилище.

***

      Широченной тропой, мерцая в солнечном свете, раскинулся пролив, проложив тысячам кораблей путь из Русского моря в Мраморное. На его берегах развернулись малые селения, грады и крепости с грозными башнями. Но самым величественным творением человеческих рук был Константинополь. Звон колоколов, музыка, голоса наполняли массивные стены неприступной крепости; корабли разных мастей заходили в порт, свозя в богатейший город всевозможные товары. А за пределами Константинополя пёстрым покрывалом развернулись луга и деревушки, плодородные поля, сочные пастбища. Благословенная земля, прекрасная природа, многим был лаком этот край, а посему беда не проходила мимо.       Восстания, мятежи, бунты, словно свирепый шторм, рвали спокойную жизнь Византии. Тяжёлая рука императорского войска унимала пыл стремящихся к власти, затягивала путы желавших независимости. Гражданские войны отнимали силы, плодили врагов. Лета мира благоволили укреплению власти императора, но злые соседи, чуя ослабление империи, мучали эти земли дерзкими набегами, нескончаемой ненавистью. Разместив большие силы на границах Византии, Василий — владыка благословенной земли — оставил менее защищённым сердце страны, уповая на неприступность крепостей. Беда всегда находит брешь, вот и сейчас тысячи мирян всматривались в рвущийся в небо дым — ничего не останется после арабов, ни домов, ни полей, ни скота.       Сколько ещё эти ненасытные воины будут осаждать город? Сколько измучают народа, не успевшего укрыться за стенами крепостей? Ходили слухи, что император отправил посла к тархтарам — варварам* с обширных земель, непобедимым воинам, безжалостным завоевателям. Люди боялись, боялись, что, прогнав одних, обретут гнев других. Тархтары всегда требовали дорогой платы, торговых привилегий и нередко напоследок венчали своё отбытие грабежами. Хотя как повезёт. Те, что жили южнее, грабили всегда; те, что на севере, между Аримией и Ледяным морем, — принимали награду и уплывали, не задерживаясь понапрасну. Но разве ж успеет посол добраться до тех холодных краёв? Нет, снова приведёт малотархтарское* войско, снова князь их — Заремир Святозарович — отпустит дружинников погулять по византийским землям. Страх сжимал сердца уставших от войн людей, холодил кровь, порождал отчаяние. Лишь взывая к Христу, греки обретали надежду под расписными сводами храмов. И Спаситель слышал их, волею своей направляя на помощь надёжного союзника.       По безлюдному порту, успев хлебнуть греческого вина, шёл небольшой отряд арабов. Таща мешки с награбленным, мужчины говорили о чём-то, посмеивались. Их уже ждали соратники, приготовив корабль к отплыву. Увидев расправленные косые паруса, воины ускорились. Мешки со звоном повалились на палубу под одобрительные возгласы моряков. Богатая добыча, несомненно, порадует халифа*, а милость правителя ещё никому не была лишней. Пусть корабль отправляется к родным краям, а войско ещё «погостит» на византийских землях.       Моряки толкались, опуская мешки в трюм, места становилось всё меньше. Один из мужчин ударил соратника по плечу, указал наверх, повелевая подняться на палубу. Юноша, недовольно бурча, выбрался из тёмного помещения. Дневной свет ударил в глаза, заставив зажмуриться. Девичий силуэт шуткой теней возник перед ним; моряк потёр веки, вновь уставился на мираж. Златовласая девушка сидела у борта, возле мешков и тюков; вытащив из мешка красный шёлк, расправляла на коленях. Невнятно пробубнив что-то старшим соратникам, юноша направился к ней. — Мы что, и рабов повезём?! — крикнул он откупоривающим очередной бочонок вина воинам. Те не сразу обратили на него внимание, медленно осознавая суть его вопроса. Подойдя ближе, он заметил, что льняная рубаха прилипла к девичьему телу, крошечные капли стекают по широкой косе. Остановившись, юноша посмотрел на неё сверху вниз — нежные черты, светлая кожа, большие голубые глаза… слишком спокойный взгляд. Словно прочтя его догадки, девушка резко откинула шёлк, остриё сабли вырвалось из-под красного полотна, с хрустом вошло в тело. Моряк с хрипом повалился на палубу, забил ногами по высмоленным доскам. На его крик уже выскочили из трюма соратники; воины, бросив бочонок, ринулись к кораблю.       Выхватив из ножен вторую саблю, девушка отвела вражеский выпад, пригнулась, пропустив над собой клинок. Оттолкнув одного ногой, остановила саблю второго, вывернувшись, рассекла елманью* его шею. Перепрыгнув через бьющегося в агонии соратника, здоровяк замахнулся на незнакомку топором, но сразу же замер, непроизвольно схватившись за стрелу в виске. Девушка бросилась к носу корабля, слыша, как обмякшее тело рухнуло на палубу. Преследовавших её моряков одного за другим настигали стрелы, меткий хранитель уравнивал силы. Резко обернувшись, златовласая остановила меч араба, второй саблей атаковала его торс. Моряк резко отскочил, вновь изогнулся в выпаде. Девушка отразила удар, вращая сабли, ринулась на него. Мужчина пятился, едва успевая отводить атаки незнакомки; не понимая, куда делись сухопутные соратники, пытался осмотреться, но свистящие лезвия не давали такой возможности. Запнувшись о чью-то ногу, он рухнул на безжизненные тела товарищей, в отчаянной попытке выжить выставил перед собой меч. Лезвие противно заскрежетало по клинку; давя на рукоять, девушка нависла над соперником и, не упуская момента замешательства, вонзила вторую саблю в его тело. Небрежно обтерев оружие об штанины, она подбежала к носу корабля — два широкоплечих воина бились с арабами. Сердце сжалось, потянуло вниз. Девушка бросилась к ним, в самую гущу неравного боя.       Тяжеленный меч вращался в крепких ладонях, словно пёрышко; стальные пластины, покрывающие грудь, слепили глаза. Арабы втроём бросались на противника, но тут же отступали, лишь стоило тархтарской стали пронестись мимо их лиц. Подмигнув соратникам, арабский воин вытянулся в выпаде; второй араб, пригнувшись, – выскочил из-за его спины, желая застать соперника врасплох. Но тархтарин ловко увернулся от выпада, отразил коварную атаку. Меч с силой ударил по арабскому клинку, отчего оружие вылетело из ладони. Не успев отскочить, обезоруженный воин ощутил, как широченная лапища сжимает его шею, лишает воздуха. Тархтарин, не отпуская пленника, скрестил клинки с очередным противником, ногой оттолкнул его от себя. Третий попятился, напружинился для атаки, но тут полузадушенный соратник, хрипя, полетел в него. Непроизвольно схватив товарища, араб повалился на землю, не успев сообразить что-либо, увидел перед собой сверкающий шлем и холодный, безразличный взгляд светло-карих глаз. Меч снёс головы обоим, едва слышно свиснув в воздухе. Занеся клинок за спину, воин отразил атаку – араб, стоящий за его спиной, рычал, исходя ненавистью, желая отомстить за павших соратников. Шагнув назад, он бросил в лицо тархтарина сухую землю и мгновенно изогнулся в выпаде. Противник, зажмурившись, увернулся – лезвие противно скрипнуло о кольчугу, смазанный удар пришёлся на рёбра, отозвавшись болью. Схватив руку атакующего, тархтарин вонзил меч в его горло. Сбросив содрогающееся тело, он сорвал с пояса флягу, бегло промыл глаза. Опустошённая тара глухо ударилась о землю; провернув тяжёлый клинок, воин зашагал к шипящему клубку сцепившихся противников.       Арабы, рыча, окружили тархтарского дружинника; слыша за спиной крики товарищей и предсмертные хрипы, они понимали, что совсем скоро получат удар в спину, поэтому сжимали кольцо. Окружённый ими воин был настоящей громадиной, да ещё и вращал в руках мечи. Один его вид внушал страх, но о бегстве не было и мысли. Двое ринулись на тархтарина, отвлекая внимание на себя. Сабли с противным скрежетом поползли по покрытым рунами клинкам. Арабы наваливались на массивные мечи, впиваясь яростными взорами в серые глаза незнакомца. В этот миг ещё двое, вылетев из-за их спин, выставили клинки в голову витязя. Но тот резко скрутился ежом, подставив под удар закреплённый на спине щит. Потеряв равновесие, арабы повалились на землю; тархтарин, не мешкая, снёс им головы, развернувшись, атаковал остальных. Мечи шипели, лязгали о сабли и стальные пластины панцирей; тархтарин отбрасывал от себя арабов, словно щенков, норовящих ухватить за штанину. Непомерно широк и силён, он казался арабам и не человеком вовсе. Резко размахнувшись, витязь атаковал соперника, тот выставил саблю, пытаясь отвести удар. Пронзительный звон, блеск и резко утратившая в весе сабля — араб непонимающе уставился на обломок своего клинка, выхватил из ножен кинжал и замер, чувствуя острую боль, сковавшую горло. Горячая кровь стремительно пропитывала кафтан, страх сковывал сердце. Сжав рассечённую шею, он сделал шаг к отвернувшемуся врагу, выставил кинжал для атаки. Что-то круглое резко ударило в грудь, заставив осесть на землю — голова товарища лежала у его ног. Это было последним, что он видел.       Закрутив мечи, витязь попятился, пытаясь осмотреться. Арабы боялись растянуться в кольцо, ведь их осталось мало, и жались друг к другу, думая, как же одолеть соперника. Заметив на его лице улыбку, воины насторожились, остановились. Тяжёлая ладонь легла на плечо одного из них, сжала до хруста и отбросила в сторону. Обернувшись, воины ахнули — ещё один такой же громадный витязь заносил над ними меч. Остатки смелости улетучились вместе с хмелем, воины с криками бросились врассыпную. — Волот, не упусти их! — крикнул кареглазый, пускаясь в погоню. Волот лишь ухмыльнулся в ответ, перехватив меч, бросил его в беглеца, второй меч — в следующего; резко выхватив сакс* из ножен, поразил третьего. Арабы корчились от боли, впиваясь пальцами в дорожный камень — броня уберегла от мгновенной смерти, но всё же впустила тархтарскую сталь в тело. Волот подошёл к первому, обхватил рукоять торчащего из спины меча и надавил, оборвав мучения поверженного. Высвободив меч, направился к следующему. Оглянувшись, крикнул: — У тебя все, Баровит? Но друг скрылся из виду, и это настораживало.       В два шага настигнув одного из беглецов, Баровит снёс ему голову, бросился за вторым, но тот успел пролезть под разрушенным основанием каменного забора. — Радмила, нагони его! — крикнул витязь, взглянув на крышу дома. Приглушённый стук и срывающаяся с крыши черепица стали ему ответом. Незримый соратник отправился на поиски беглеца. Баровит осмотрелся — трое арабов бежали вдоль пристани в сторону торговых площадей; витязь бросился следом. Воины хотели было разделиться, но увидав узкую улочку, ринулись к ней, желая заманить противника в ловушку.       Понимая, куда его ведут, Баровит ускорился; вытянув руку, ухватил араба за ворот кольчуги, резко отбросил за спину. Несчастный повалился на дорогу, с грохотом покатился по мостовой. Витязь вошёл в жерло западни, всмотрелся в ухмыляющиеся лица соперников. Арабы выхватили кинжалы, предвкушая победу, бросились на тархтарина. Баровит уклонился от клинка, схватив руку противника, рванул на себя; сжав затылок несчастного, впечатал голову в стену. Мужчина обмяк, оставляя на стене кровавый след, сполз наземь. Пыл второго резко убавился, и тот, развернувшись, бросился прочь дальше по улочке. Но широкая ладонь вмиг накрыла плечо, сильный удар сбил шлем. Сжав подбородок беглеца, Баровит резко развернул его голову. Бездыханное тело глухо рухнуло, слабо отозвавшись эхом. Сделав шаг назад, витязь уже был готов направиться к выходу, как что-то холодное под стальной скрежет кольчуги коснулось шеи, поползло по щеке. Коснулось и остановилось. Резко ухватив клинок, Баровит обернулся — тот самый араб, которого он бросил на мостовой, стоял перед ним, вытянув меч. Не сразу витязь заметил стальное остриё в его шее. Остриё медленно спряталось в рассечённой плоти, и сражённый тут же осел. Баровит увидел девушку за спиной противника, обеспокоенный взгляд красивых голубых глаз. — Вовремя ты, — ухмыльнулся витязь, рассматривая мокрые золотистые прядки, прилипшие к лицу и шее. Девушка коснулась его щеки, стерев капельки крови. — Не сильно он тебя? Её прикосновение отозвалось жаром, отчего сердце учащённо забилось. Сделав шаг назад, словно от прокажённой, Баровит затараторил: — Ладно всё, Умила. Поспешим к остальным. Кольчугу надень. Далеко оставила? Умила замерла на миг, не опуская руки. Непонимание разрасталось в груди, обида, страх. Тот, с кем росла с малолетства, теперь сторонился её, словно мавку* на болоте. — Недалеко, — шепнула она и направилась к выходу. Стоило покинуть сырую улочку, как Умила едва не врезалась в грудь Волота. Витязь обхватил её плечи, закрутил: — Цела? — Да цела я, цела, — фыркнула девушка. — Радмилка где? — Тут, — улыбнулся Волот, заприметив Баровита. — Теперича куда? — Возвращаемся к батыю, токмо разделимся, — ответил Баровит, всматриваясь в тень на крыше каменного дома, — мы с Радмилой по торговым площадям пройдём, а вы с Умилой вдоль пристани Золотого Рога*. — Ладушки, — улыбнулся Волот. Умила покосилась на Баровита; встретившись с ним взглядом, отвернулась, зашагала к причалу. — Ты куда? — прошипел Волот. — За кольчугой да луком. Идём, надеть подсобишь. Баровит смотрел ей вслед, чувствуя, как тоска рвёт душу. Тихие шаги отвлекли от тяжёлых мыслей, низкий женский голос коснулся слуха: — Ещё постоим малость али пойдём уже? — Не думал, что так шибко соскочишь, — нахмурился витязь. Обернувшись, всмотрелся в лукавую ухмылку. Светловолосая девушка, подбоченившись, ковыряла носом сапога мох на дорожном камне. Кожаная безрукавка укрывала торс, короткие рукава кольчуги поблёскивали на красной рубахе. — Араба догнала? — буркнул Баровит, пройдя мимо неё. — А как же, — ухмыльнулась Радмила, хищный блеск вспыхнул в огненных глазах. Сжав лямку налучья, девушка направилась следом.