Legend Maiden: Легенда о Девах Розена

Больше всего тюремная камера напоминала библиотечную кладовую: всюду, куда ни глянь, высились пирамиды из бумаги, исписанной корявым почерком, громоздились стопки массивных книг. Сквозь решетчатое оконце проглядывало прохладное солнце, которое никак не могло согреть маленькой темницы. Под звонкую весеннюю капель с замшелого потолка заключенный подставил глиняную посуду, взятую на время у кореша-надсмотрщика; пыль и паутина по углам довершали впечатление. Найти графомана-арестанта средь всех этих бумажных гор представлялось задачей непростой, но если у самого входа в камеру свернуть от Оглавления налево и попетлять между 18-ой и 27-ой Главами, то где-то возле груды рабочих черновиков можно было наткнуться на долговязого исхудалого мужчину. Он был молод и неопрятен, и сегодня утром его рабочее место, служившее одновременно и постелью — охапка жухлого сена — было пропитано багровой влагой. Бледный как смерть заключенный был неподвижен на своем ложе. Его грубую арестантскую робу усеивали алые пятна. Таковая картина, открывшаяся тюремщику сразу по приходу, стоила ему отличного настроения. Под его надзором содержался всего один пленник, и вот он найден мертвым. Тюремщик так и застыл возле решетки, впившись взглядом вглубь камеры, где виднелось белое лицо. Затем дрожащими руками нашарил ключи от темницы и бросился на помощь, сшибая на своем пути всю Часть 11 вместе с Предисловием. — Райнер! Эй, эй! — Мужчина, сам ни жив ни мертв, тряс безжизненное тело. — Парень, это не смешно! Очнись! Очнись, Райнер! Спустя десять секунд, показавшихся бесконечными в загустевшем воздухе, тело ответно всхрапнуло и пустило слюну. И вслед за этим распахнуло заспанные карие глаза. Свое семьсот третье проведенное в неволе утро Райнер Лют встретил в трепетных объятиях надзирателя. Надзиратель поспешил убрать руки, и Райнер смог со вкусом потянуться. — Ты живой! — Да что мне сделается... Белены объелся, м? М? — Обладатель самого сонного в мире голоса вдруг встрепенулся: он заметил жутковатого вида пятна на своей рубашке. — О, как неаккуратно... Похоже, опять уснул за письмом. Чернильницу опрокинул... Счастье, что не свечу, не то б погорели. — Чернила? — у тюремщика отлегло от сердца. — Это всего лишь чернила? — А ты всего лишь бледный, как привидение, — хмыкнул Райнер, дотянувшись до укатившейся замызганной чернильницы и теперь задумчиво вертя ее в руках. — Больше красных чернил мне не носи. Надо бы проверить, не попали ли пятна на доклад. И, черт возьми, моя одежда! Хотя называть одеждой это рубище по меньшей мере смело... И вообще, пора бы завтракать... или, может, перед завтраком еще разок вздремнуть?.. На лице мерно бормочущего узника был написан недосып: под усталыми глазами залегли темные круги, чересчур бледные небритые щеки ввалились, и он беспрерывно зевал, порой до слез. Однако так Райнер Лют выглядел постоянно. Спать он хотел всегда и находил в этом занятии наиболее интересное и наименее утомительное времяпрепровождение. Выспаться этот человек был патологически не способен. И все-таки порой он жертвовал сном, когда был особенно увлечен своим литературным трудом, просто называемым им «докладом». Тюремщик заметил, что стопка ближе к лежбищу стала немножко выше с предыдущего раза. Писал заполночь, не иначе. Взглянуть бы хоть одним глазком... но ведь этот безалаберный жмот ни за что не даст. Напряжение спало, и тюремщик позволил себе дать подзатыльник арестованному — чтоб неповадно было. «Избиение» арестант принял стоически, ведь его гораздо больше заботил урчащий желудок. Потом, сено совсем никуда не годится, его надо бы сменить, да и миска в углу уже почти переполнилась водой, ею тоже следовало заняться... Но Райнеру было так лень... — А кстати, ты принес мне книги, которые я просил? — вспомнил он, едва умостившись на крохотном чистом уголке лежанки. — Принес, — буркнул тюремщик уже по ту сторону решетки. — Но ты их не получишь, пока не вернешь Королевской библиотеке все остальное. — Не-а, — Райнер тряхнул растрепанной каштановой головой. — Мне нужны все эти книги. — Библиотекарь скоро отнимет у меня пропуск, — пожаловался его охранник. — Ох, одна морока с вами~ Ладно. Давай так на так. Я тебе отдаю, скажем... о! вот эту книжицу, — Райнер взвесил на худой руке объемистый том в зеленой кожаной обложке, — а ты мне — первое издание «Несерьезной мифологии Менолиса», что скажешь? — К чему тебе вообще «Несерьезная мифология», этими бреднями меня убаюкивали в детстве! — подивился тот, кивком соглашаясь на обмен. Между прутьями решетки протиснулась «Мифология» — довольно потрепанная и со вложенными страницами. — Ну, не скажи... Бредни бредням рознь. В детских байках, бывает, скрыты очень важные вещи, — пожал плечами Лют. — И что такого важного читали в детстве тебе? Райнер вновь пожал плечами, вмиг сделавшись рассеянным. — Ну ладно... — тюремщик окинул его понимающим взглядом. — Давай-ка, стаскивай свои лохмотья. Попрошу жену привести их в порядок. — К чему ее лишний раз утруждать? — Но, несмотря на свои слова, пленник стянул через голову перепачканную рубашку и вместо нее набросил на бледное отощалое тело тонкий плед, которым укрывался в самую лютую зиму. Тюремщик в очередной раз отметил про себя, что у бездельника Райнера Люта не такие уж дряблые мышцы. Хотя попробуй держать себя в форме, когда свою каморку можешь обойти в два шага... Оставляя узника в одиночестве, поднимаясь по лестнице во дворик, тюремщик уже не в первый раз размышлял о титанической писанине своего содержанца. Тюремщик не был глуп и по книгам, которые таскал в темницу по просьбе Райнера, давно понял, что интересуют Люта в основном легенды и предания, всякие россказни о великих героях, спасавших мир не по одному разу; а еще — география, вполне реальная история континента Менолис, труды современных философов и все в таком же роде. Как из этой мешанины могла получиться хотя бы одна бумажная пирамида, тюремщик даже представить не мог. Впрочем, ему и не надо. Его дело — следить, чтобы узник был накормлен, напоен и никуда не намылился. И, надо признать, арестантом Райнер Лют был образцовым, потому что капризничал мало, с охраной своей был неизменно дружелюбен и за два года не сделал ни единой попытки слинять из-под стражи. Порой у надзирателя создавалось впечатление, что Райнер полагает заключение чуть ли не курортом. Встречаются и такие психи. Райнер Лют был ни много ни мало политическим заключенным. Вид у него, впрочем, был безобидный, и трудно было поверить в то, что этот человек, явно стукнутый пыльным мешком по голове, может представлять для правящей власти хоть какую-нибудь опасность. Однако наружность его была обманчива, и сам Райнер прекрасно это знал. Поэтому мотал свой срок честно и с пониманием. Его устраивало все: и теснота, и скудность обстановки, и подтекающий потолок, и пауки размером с ноготь, и дурно пахнущий клозет... Раздражали только весенние сквозняки. Райнер сильно мерз, а уж без рубашки да на голодный желудок его мелко трясло. Он укутался в свой плед плотнее, все еще сжимая костлявыми пальцами «Несерьезную мифологию». Эта книжка интересовала его не больше и не меньше прочих, виденных им за два года отсидки, но пройти мимо нее, несмотря на название, Райнер не мог. Народное творчество частенько содержало в себе больше истины, чем казалось, и, может быть, именно эта книга наведет его на ту ниточку, которую узник никак не мог нащупать. Этому поиску он посвятил сотни страниц своего доклада, который близился к завершению. Интересно, чем бы ему заняться после того, как будет поставлена последняя точка? Не надо думать, что Райнера прельщали лавры литератора или исследователя, он даже не хотел никому показывать свой доклад. Просто ему было очень скучно, и из рисования, вязания, вышивания крестиком, лепки из глины и других занятий он выбрал письмо. Марать бумагу мыслями о насущном и не очень, притворяясь при этом, что вынесенные им знания чего-нибудь да стоят, — это его развлекало и скрашивало достаточно монотонные дни. Он был несерьезен, прямо как «Несерьезная мифология». И, по той же аналогии, наверняка эта книга скрывала в себе что-то, не соответствующее обложке. Почесав колючую щетину, Райнер решил не дожидаться завтрака и приобщиться к книжной мудрости вот прямо сейчас. Но стоило ему раскрыть книгу, как из нее выпало с десяток страниц, впихнутых абы как. Вздохнув, он принялся вставлять листки по номерам обратно в книгу и почти справился с этой задачей... только вот одному из них никак не находилось места. Эта страница не была пронумерована, она не была желтоватой по краям и выглядела белее всех прочих. По правде сказать, она ничего из себя не представляла, ведь было на ней всего лишь два слова:

«ЗАВЕДЕШЬ» «НЕ ЗАВЕДЕШЬ»

Моргнув, Райнер посмотрел на оборот: с другой стороны листок был девственно чист. — «Письмо счастья»*, хм? Да не похоже. — Райнер лениво бегал глазами от одного слова к другому. Скомкать листик да подтереться им, и дело с концом... Однако представшая перед ним загадка приковала его внимание. — «Заведешь»... или «не заведешь»? Черт его знает, может, и не загадка это, а просто мусор. На глаза узнику попались запасная чернильница и писчее перо. Задумчиво он обмакнул перо в синие чернила и сунул в рот кончик, прожигая темными глазами листок. — «Заведешь»... или «не заведешь»... Хм. Почему бы и не завести? — рассуждал Райнер, покусывая перышко. — Может быть, это означает «завести котенка». Котята — это хорошо, хотя здоровяк, конечно, будет против. А если это значит «завести жену»? Далась мне жена. Да и здешние условия вряд ли ей понравятся... — На его лбу пролегла морщинка. — Как-то меня все это заводит... Бесит думать. Перо дрогнуло и замерло над «НЕ ЗАВЕДЕШЬ». Все это походило на странную игру, в которой Райнер, тем не менее, находил смутное удовлетворение. Может быть, потому, что ему впервые за долгое-долгое время давали право выбрать? Он не выбирал даже, что ему дадут на ужин, а тут — на тебе, свеженькое чувство, предвкушение выбора, только его выбора. Сколько лет решали за него? И Райнера это устраивало. Но вдруг, откуда ни возьмись, он ощутил обиду. Да в конце концов, почему бы и в самом деле не завести? Ведь не умрет же он от этого. Это просто слово. Он обвел пером слово «ЗАВЕДЕШЬ», чуть не прорвав бумагу и посадив синюю кляксу. И пару минут, замерев, ждал неизвестно чего. Однако в камере все оставалось, как было. Котенок, конечно, ему не обломился, но и жениться зато не надо. Райнера накрыла тень разочарования, но вскоре он встряхнулся и посмеялся сам над собой. Уж не продуло ли ему мозги на сквозняке? Но вот он поднял глаза и увидел прямо перед собой внушительных размеров чемодан, отделанный коричневой кожей и золотыми бляшками. Райнер мог бы поклясться, что ничего подобного в его камере, изученной до последней щели в полу, раньше не находилось. — Э? Э, вот так штука! Официант! — басовито крикнул он, прижавшись лбом к пруту решетки. — Я это не заказывал! Но здоровяк, как ласково называл Райнер своего тюремщика за глаза, не откликнулся, пленник по-прежнему находился один. Наедине с загадочным чемоданом. Привычной магией тут и не пахло, это Райнер мог сказать наверняка, но не мог же подарочек появиться прямо из воздуха! Пододвинувшись, он бегло осмотрел чемодан, потрогал его (натуральная кожа была теплой), взглянул на миниатюрный золотой... нет, конечно же, позолоченный цветок розы на крышке. Сначала таинственный листок, теперь чемодан. Вероятно, у него сегодня день рождения, и его разыгрывают? Райнер в этом очень сомневался. На свой страх и риск он приоткрыл крышку чемодана и заглянул туда одним глазком. Он ожидал увидеть что угодно: письма, драгоценности, коллекцию монет, одежду или что там еще может храниться в чемодане? — но никак не... девочку. У него вырвался вопль, ведь девочка в чемодане была абсолютно недвижима, не дышала, и кожа ее была так бела, что казалась фарфоровой. Лишь когда бешеное сердцебиение немного унялось и Райнер нашел в себе силы пристальнее взглянуть на ужасающую находку, он понял, что перед ним — не человек и тем более не мертвец, а только хорошо сделанная кукла. Кукла! Она казалась мирно спящей, лежа на боку; крохотные руки были сложены у груди, ноги в лаковых туфельках — подтянуты к животу. По шелковой обивке дна, служившей кукле мягкой постелью, струились длинные золотые волосы. Кукла была наряжена в алое платье с оборочками, на голове у нее сидела изящная шляпка, завязанная на шее пышным бантом. Сходство с человеком было потрясающее, от кончиков длинных ресниц до кончиков ногтей, и даже губы ее были совсем не такие, какие Райнер когда-либо видел у кукол. Не пурпурно-блестящие, пухлой кляксой украшающие неживое лицо, а тонкие и бледные, поджатые так же, как их могла бы поджать обычная девушка, которой снится дурной сон. — Вот это да... — только и смог произнести нахмурившийся Райнер. Ситуация давным-давно перестала его забавлять. Сев скрестя ноги перед чемоданом, он откинул крышку и аккуратно вытащил красавицу-куклу наружу. Она оказалась большой — для куклы, разумеется; она доставала рослому Люту как минимум до колена. И она определенно не была сделана из фарфора, ведь даже ее кожа походила на мягкую человеческую. Кукла приятно пахла, насколько мог чуять Райнер, и ничто в ее облике не давало понять, откуда она взялась. Вернее, откуда взялся чемодан, а уж она — в нем. В полной растерянности он попробовал на ощупь ткань ее платья и поразился качеству и дороговизне материала. Одна только лента на ее капоре* была выделана из тончайшего черного атласа. Помимо платья и туфелек на кукле имелись настоящие панталоны и чулочки, каковые могла бы носить только дама из высшего общества. Нельзя сказать, чтобы Райнер очень разбирался в современной роландской моде, ведь он долгое время не покидал своей темницы... Но все, что подсказывал ему внутренний голос, указывало на одно: кукла очень и очень необычная. И натуральная до того, что становилось жутко. Но Райнер не был бы собой, если бы не протянул: — В таком уютном чемодане спать наверняка приятнее, чем на сене, что скажешь? Кукла, как и следовало ожидать, была безмолвна. Ее большая голова свесилась, руки и ноги болтались, когда Райнер приподнял ее на уровень своего лица, чтобы внимательнее рассмотреть. Глаза ее были закрыты, брови терялись в густой светлой челке, чуть вздернутый носик был премилым, а изогнутая линия подбородка — совершенной. Но даже когда ее потрясли, она не подала никаких признаков жизни. Жизни? Райнер готов был влепить подзатыльник самому себе. Это же кукла! Длительное нахождение за решеткой печальным образом влияло ему на голову. Живых кукол ему только и не хватало. Но на всякий случай он призвал свое проклятие, Альфа Стигму, и в сонных карих глазах вдруг вспыхнули сияющие пентальфы — пятиконечные звезды. Альфа Стигма, сколько бы ни отравляла юноше жизнь, все же была полезна. Она позволяла ему вникнуть в самую суть материи и, если от материи вдруг веяло магией, точно это определить. Словно сквозь призму он смотрел на удивительную куклу, и перед его взором мелькали символы. Итак, магии в кукле не было ни на грош. Но было что-то другое. Что-то, что Альфа Стигма не могла расшифровать, но могла почувствовать. У куклы было... сердце. Оно не билось, но должно было биться, словно живое, будто бы человеческое. Райнер едва подавил желание запихнуть искусственную девочку обратно в чемодан и вытолкнуть дурацкую штуковину в окно. Хотя окно было слишком маленьким, чтобы от чемодана можно было избавиться. Да и вообще удивительно, что в камере нашлось место для такого массивного ящика. Он мигнул, и Альфа Стигма вдруг указала ему на спину куклы: позади, на талии, был повязан бант, и в его центре находилось крошечное отверстие. Для чего? На это «проклятые глаза» могли ответить со всей уверенностью: к отверстию подходил ключ, лежащий в чемодане. Райнер только сейчас заметил сердцевидной формы ключик, позолоченный, как и детали чемодана. И ключ также был увенчан цветком розы. «ЗАВЕДЕШЬ» — вспомнил он. Может, если он заведет ее, она сумеет сказать пару фраз? А что? Кукла — неплохой сосед по камере. Сидит себе молча в уголке, ничем не мешает, а глаз радуется. А если еще и говорить научена, пусть даже невпопад, так ее можно и оставить! Отозвав Альфа Стигму, Райнер вставил ключ в отверстие на спине и принялся заводить. — Ну-ка, скажи «ма-а-ама»... — пробормотал он. Пару раз повернув ключ, юноша вдруг понял, что завод идет с трудом, еле-еле удается поворачивать дальше... В кукле что-то хрустело, скрежетало, и Лют уже начал всерьез опасаться, что она, того и гляди, сломается. Но вот кукла вздрогнула. Нет, она именно вздрогнула. Райнер больше не тряс ее, поэтому точно видел, что жутковатая кукла дрожит. А потом она распахнула прозрачные глаза и ожила. — МАМА! — уже позднее Райнер никак не мог признаться себе в том, что визжал в тот момент, словно дамочка, увидавшая грызуна. Он никогда не считал себя трусом... Потому что чаще всего он был слишком сонным, чтобы испугаться как следует. Но нынче его истошный крик наверняка слышали во всем Рейлуде. Руки сами отшвырнули куклу прочь, и Райнер, отползая к стенке, теперь в ужасе глядел, как кукла корчится на холодном жестком полу, пытаясь встать. Она мерцала, будто артефакт... или привидение. Давно он не плел заклинаний, ой как давно, но пальцы вмиг вспомнили нужный жест. — Призываю, блядь, удар грома!.. — вырвалось у него. Магическая печать, возникшая в воздухе, была направлена прямо на куклу (та уже поднималась на ноги), и с губ Райнера готово было сорваться слово, которое привело бы поражающее заклятие в ход. Но тут кукла глянула на него. У нее были глаза из голубого стекла, и сейчас они смотрели на Райнера без выражения, но пронзительно. Так они оба и застыли — ополоумевший маг с заклятием наперевес и живая кукла. Когда кукла сделала шажок, он дернулся всем телом, но деваться от ужасающего видения было некуда: слева — решетка, справа — стена. Стук каблучков по голому камню отдавался эхом. И, наконец, она подошла совсем близко. — Хам, — вот что четко выговорила кукла бесстрастным голосом, привставая на цыпочки, чтобы отвесить Райнеру Люту совсем не болезненную, но очень унизительную пощечину. В голове Райнера все как-то сразу поплыло, и теперь больше всего на свете он мечтал, чтобы здоровяк сейчас же пришел и... разбудил его. Боже милостивый! Ну как же он сразу не догадался, что спит?! А кукла, между прочим, покраснела — на белые щеки наползал милый румянец. — Появляться в таком виде перед леди... — говорила она, спотыкаясь на каждом слове. — На это способен только ужаснейший извращенец. — Но-но, повежливее! — вступил Райнер в диалог, ощущая себя смелее (ведь все это сон!). — Тоже мне, нашла извращенца. И одновременно он понял, что, стратегически отступая подальше от кошмарной игрушки, потерял свой плед и теперь восседал перед куклой голым по пояс. Это его не стесняло, но очень стесняло куклу. Настолько, что та даже отвернулась, и Райнер смог оценить ее статную осанку и абсолютно прямую спину, выражающую полное негодование. — Я не желаю тут оставаться, — твердо произнесла кукла. — Скатертью дорога, — не скрывал своей радости узник, — выход там. — Но выбора у меня нет. Услышав это, Райнер так и вылупился на нее. А кукла обернулась и неожиданно сделала изящный реверанс, взявшись маленькими руками за подол своего платья. — Мое имя — Феррис, и я Дева-Роза, Пятая из «Rozen Maiden», — она подняла голову, и золотые локоны рассыпались по плечам. — А ты — мой новый слуга.