Сто тысяч миль. Призраки звёзд

      — Так какая она всё-таки, эта Земля?       Свой вопрос младший техник Харт озвучил заговорщическим шёпотом. Я едва разобрала слова — они потонули в шумном гуле общей столовой — и в ответ вздохнула.       — Знаешь, что такое безумие? Делать одно и то же в надежде на иной результат. Не думал провериться?       — Что, до сих пор боишься соглядатаев секретного корпуса? — насупился он. Его серые глаза, пылавшие нетерпеливым любопытством, потускнели. — Ну хоть пару слов!       — Прости, но я не хочу рисковать свободой ради пары слов.       — Свободой? Ты же ненавидишь эту грязную работу.       — Ещё больше я ненавижу сидеть взаперти без дела.       — Странная ты.       Пожав плечами, я молча уставилась в свой поднос с едой. Попади Харт в подвал «Второго Рассвета» хоть на денёк, сразу бы понял, как сводит с ума вынужденное бездействие. Попади он на допрос секретного корпуса и в их застенки сразу после того, как отец погибшего лучшего друга сошёл с ума и пытался убить всех, кто дорог… Он бы понял. Он бы не сказал ни слова.       Но он к своему счастью не понимал. Обижался. Харт был младше меня всего на полтора года, но часто казалось, что на все десять. Он выпытывал секреты с детской непосредственностью и совсем не думал о том, что его тоже потом запрут, чтобы не допустить распространения слухов. Вся информация об экспедиции была засекречена, пока господин канцлер не решит обратное. Хоть одна крупица правды о Земле — и, возможно, снова придётся сменить каюту на карцер. Но не то, чтобы моё положение могло стать сильно хуже. А вот всех сопричастных — ещё как.       Пюре из горошка с кусочками сои было абсолютно отвратительным и безвкусным. А когда-то оно мне нравилось. Когда-то в прошлой жизни. Так давно, что это уже казалось неправдой. До того, как я узнала другой мир, другую жизнь, другое всё. До того, как всем сердцем полюбила это другое тоже. До того, как…       Аппетит пропал без следа. Всё внутри свернулось в тугой ком. Я же обещала себе не вспоминать. Обещала думать только о настоящем.       — Я не видела Морган уже неделю, — тряхнув головой, поспешила перевести тему я. — Что с ней?       — Не знаю. Не спрашивал. А что?       — Ничего, — вздохнула я.       — Слушай. Свалить отсюда — всем за радость.       — Надеюсь, что дело именно в этом.       — Может. А, может, в том, что я похитил её! И не отпущу, пока не узнаю от тебя про Землю всё, что захочу! Уже чувствуешь желание начать говорить?       — Чувствую, что хочу окунуть тебя в концентрированную кислоту. Желательно до полного растворения, — с усталым раздражением бросила я.       — Кларк! Наконец-то я до тебя добралась. Как твой день? — я услышала радостный голос Бри за спиной. Она в несколько шагов оказалась рядом и уселась за стол. Я была рада, что смотрела она не на моё лишённое эмоций лицо, а на Алекса. Изменившись в лице, он уставился на неё. — Да, Алекс, привет, я тоже тебя вижу, можешь так не смотреть. Что с лицом?       — Просто не понимаю, что ты только в ней нашла? — брезгливо махнул рукой в мою сторону Харт. — Завидую ли я? Да! Сложно этого не делать, когда за тобой является дочка майора Паркера. Разве вам так можно?       — Моя мать вообще-то была в Совете, — напомнила я, снова устало вздохнув. — Мы встречались ещё тогда.       — Вот именно. И этот ангел от тебя не отвернулся, несмотря на твой отлёт на Землю и последующую опалу. Я не понимаю, что делаю не так. Я тоже так хочу!       — Признайся, что ты просто хочешь просторную каюту с иллюминатором, — закатила глаза Бри.       — Не только! Ещё хочу есть в вашей столовке. Судя по тухлому лицу Кларк, которое я вижу здесь каждый день, еда у вас там получше.       — Не-а, — возразила я равнодушно. — Это просто я сам знаешь где человечину попробовала. Теперь ничего больше не могу есть. Не вкусно.       — Человечину? — побледнел Алекс. — Там?       — Ага. Я сегодня не доела ужин, так что проверь, что поставил на дверь код безопасности. Или оформил завещание.       — Знаешь, её однозначно оправдают, — закивала Бри в подтверждение моих слов. — Она, по-моему, последняя на всём «Ковчеге», кто не хотела тебя прибить.       — Кто сказал, что не хотела?       — Ну вот. Даже она, Харт!       — Никто меня не понимает! Злыдни! Это просто…       — До завтра, Алекс, — перебила я. — Кстати, можешь доесть мою порцию. Ты должен быть мясистым. Понял?       — Фу! — возмутился Харт.       Бри прыснула с того, как он сморщился. Я только нахмурилась, отвернувшись, когда поднималась со своего места, и мы зашагали прочь. Всё было как раньше. Почти.       Только я больше была не как раньше. Каждой частью своей души я ненавидела этот спектакль. И одновременно не могла перестать в нём играть.       Мы шли по коридору, и я никак не могла найти, где спрятать глаза. Как уложить руки, имитируя умиротворённость.       — Сколько у нас ещё времени? — осторожно спросила Бри.       — Я должна быть у доктора Диаса к восьми.       — Когда они уже перестанут над тобой измываться?       — Не измываются. Это мой долг перед государством, — вздохнула я, чувствуя, как заученные слова вязнут на языке. — Таков приказ. Таков Протокол.       — Знаю. И знаю, что мне не положено спрашивать, но… Они же не творят с тобой какой-то ужас?       — Как ты можешь такое предполагать? — нарочито возмущённо осведомилась я. Прекрасно понимала как. Это была правда. Но правда была ещё и в том, что здесь никогда не называли вещи своими именами. — Я же в порядке. Видишь?       — Ладно. Прости. Я просто…       — Что? — мрачно усмехнулась я.       — Забудь, — она стушевалась. Потом воодушевилась, будто вспомнила что-то важное. — На самом деле, у меня есть кое-что, что может тебя порадовать. Кандидатуру твоего отца одобрили. Он баллотируется в Совет на ближайших выборах.       — Здорово, — вяло улыбнулась я.       — Здорово? И всё?       — А что ещё? Это ничего для меня не меняет. Мы даже не можем поговорить.       Социальная изоляция была частью наказания. Контактировать с провинившимися вроде меня без последствий можно было только строго ограниченному кругу лиц. Важные шишки станции в него не входили. Только такие же маргиналы, мои соглядатаи и… Бри. Она рискнула своей карьерой и репутацией, придя ко мне. Сказав, что скучала. Решив, что хотела вернуть меня. А если отец рассчитывал выиграть выборы, то нас с ним не должны были заметить даже в одном отсеке. Не то, что за беседой.       — Советник может убедить Совет пересмотреть дело, а Совет имеет право объявить амнистию кому угодно! — горячо парировала она.       — И зачем бы ему с этим связываться?       — Как это? Он же твой отец! Мой бы, наверное, что-то сделал…       — С нами всё было по-другому, ты же знаешь. Из-за… экспедиции. Он знал, что мы были обречены или покинуть станцию, или погибнуть в процессе. Я его почти не знаю. А он не пытался узнать меня. Мы никогда не были близки.       — Но это же хоть какой-то шанс? — неуверенно улыбнулась Бри.       — Может.       Непроизвольным жестом сквозь грубую ткань формы я коснулась кольца, висящего на шее на тонкой цепочке. Устав запрещал техникам любые посторонние предметы на руках и пальцах, но расстаться с ним я не смогла. Всегда носила с собой. Рядом с сердцем.       — Скажи, — не могла не попросить я. — Про Землю что-нибудь слышно? Как там дела?       Бри только помотала головой. Ничего. Она снова не узнала ничего. Чёрт. Каждый раз один и тот же ответ.       Я едва не зажмурилась, борясь с бессильным гневом. Если канцлер хотел меня от души наказать, то получилось у него даже лучше, чем он ожидал. Уже четырнадцать недель я сходила с ума в полном информационном вакууме. Доклады экспедиции были краткими и нечёткими. Они развернули промышленную инфраструктуру. Они строят целый новый город совместно с землянами и горцами. Они начали возводить электростанцию для него. Процесс идёт хорошо. И всё. Это было всё. В остальном младшим техникам не позволялось задавать вопросы о важных делах Совета. И даже если это позволялось дочери майора Паркера, то она предпочитала мне об этом не говорить.       — Не переживай. Я обязательно что-нибудь узнаю. Обещаю.       Она снова обещала. Каждый чёртов раз. Это начинало злить. Уже за первые пару недель я поняла, что её ответы не изменятся. Никогда. Она просто тянула время и водила меня за нос, кормя ложными надеждами. Но и потенциальных информаторов у меня было не так много. Потому я терпела и продолжала играть в этом дешёвом спектакле. Пусть даже визит в медотсек ждала с куда большим энтузиазмом, чем её.       — Не настаивай слишком сильно. Не хочу, чтобы твой отец запретил нам видеться, — попросила я, поражаясь тому, как искренне всё прозвучало. Как будто я в самом деле что-то к ней чувствовала. Как будто мне было не всё равно. Впрочем, мне правда было, но совсем по иной причине.       — Не запретит. Они там постоянно анализируют рапорты о твоём поведении. И они там у себя считают, что я хорошо на тебя влияю. И что наши отношения помогают тебе вспомнить то, каким образцовым кадетом ты была. Помогают снова стать частью нашего общества после того, как ты выпала из него на Земле.       — Их мнение весьма переменчиво. Летит в ту сторону, куда дует командор. Так что я немного боюсь.       — Всё будет хорошо, — улыбнулась она. — Я же с тобой.       Это меня ничуть не утешало. Скорее пугало. Раздражало. Душило своей безальтернативностью. Даже в темнице бункера я не чувствовала себя в таком тупике. Там я могла творить, что хотела, на правах залётной мятежницы. А здесь был мой дом. Здесь был Протокол.       Заметив мою очевидную грусть, Бри прижалась ко мне, погладила по спине. Наверное, хотела утешить, но мне стало только хуже. Я уже переборола рефлекторное желание её оттолкнуть, но всё равно не справилась с тоской по совсем другим рукам, от которых по телу всегда бежала приятная дрожь. Каждый раз. Это было больно каждый чёртов раз.       Спустя ровно девяносто минут я уже шла по коридорам в гордом одиночестве. Почти бежала, будто могла удрать от неприятного послевкусия встречи. Всё было не то. Всё было не так. Когда-то я думала, что любила её. Глупая. Наивная. Я осознала свою ошибку, когда влюбилась по-настоящему. Но Бри не хотелось только дружить. Ни тогда, ни сейчас. Ярким, чётким подтекстом шло, что нам позволили снова общаться только при условии возобновления отношений. А мне нужен был хоть кто-то знакомый. Хоть один. Остальных у меня забрали. Часть наказания. Чёртов Протокол.       Меня каждый раз выворачивало наизнанку это нелепое притворство. И каждый раз становилось жутко стыдно перед… перед ним, хотя никаких клятв и обетов я не давала. Мы, похоже, снова были в разных мирах. Будто никогда и не встречались. Будто то, что перевернуло всю мою Вселенную, абсолютно ничего не значило. Думая об этом наедине с собой, я отчаянно надеялась, что он исчез только потому, что забыл меня. И одновременно так сильно этого не желала, что становилось больно дышать.       У меня правда никогда не было времени думать о том, что будет после. И такое «после» не привиделось бы мне даже в страшном сне. Особенно когда я понимала, что сделала бы всё точно так же. Может, только поэтому я не сошла с ума в первые пару недель после нашего с мамой ареста. Я повторяла себе, что всё просто не могло быть иначе. Легче не становилось. Но я постепенно начала смиряться. Осознавать. И забывать, что когда-то любила своё государство, потому что оно расчётливо воспользовалось мной. И заперло, когда я стала больше ненужной.       Нижние уровни станции отличались от привычных мне верхних почти во всём. Вместо чистого воздуха — терпкие пары растворов и смесей из инженерных отсеков. Вместо широких светлых коридоров — узкие, с диодными лампами, от которых болели глаза. Вместо комфортабельных кают — чуланы без окон три на три метра. Здесь либо начинали свой путь наверх лоботрясы вроде Алекса, смышлёные, но из-за собственной лени завалившие финальные тесты, либо те, кому эти тесты в самом деле оказались не по силам. Либо такие, как я. Маргиналы, нонконформисты и бунтари, у которых нужно было напрочь отбить желание слишком много думать. Едкий натр и калий по мнению Совета хорошо этому способствовали, поэтому они переселили меня из карцера сюда и участливо позволили работать на благо станции. С присущим им лицемерным милосердием назвали это реинтеграцией в общество. Чёртовым возвращением домой. В сущности, это мало чем отличалось от заключения. Личной свободы совсем не прибавилось. Но я неукоснительно выполняла все правила и требования за шанс улыбнуться дурацкой шутке Харта за обедом, работать с формулами и реактивами и изредка увидеть Бри. Я больше не находила в этой рутине ни успокоения, ни уверенности в завтрашнем дне. Я её ненавидела. Но сидеть в карцере и медленно сходить с ума было ещё хуже. Намного хуже. Потому что здесь у меня был хоть какой-то шанс что-то изменить. Узнать. Спросить. Там — никакого.       Несмотря на все старания, я всё ещё знала смехотворно мало. Только то, что разрешили узнать всем. Благодаря исследованиям и образцам чёрной крови долгожданная вакцина против земного вируса была изобретена за рекордные пять недель. В тот же день населению станции гордо объявили, что Кейн отбывает на Землю с беспрецедентной по своей численностью экспедицией. Разумеется, со всеми пригодными к этому кадрами. Кроме меня. Временно исполняющим обязанности канцлера назначили Советника Пайка. Он теперь заправлял всем на станции и относился к своей работе даже слишком ответственно. Я знала об огромных зачистках руководящего состава лишь понаслышке, в основном со слов Бри. Но и только слов было достаточно, чтобы понять всю серьезность намерений Совета искоренить всякое инакомыслие. После теракта Джахи секретный корпус получил беспрецедентные полномочия, и слежка из просто повсеместной стала тотальной и безграничной. Мощности искусственного интеллекта сотней параллельных потоков беспрерывно анализировали видео с камер наблюдения, данные пропускной системы и коммуникации по внутренней сети. Айли, полностью лишённая усталости, предвзятости и прочих человеческих недостатков, ничего не пропускала. Пачками отправляла доносы, а солдаты командора не игнорировали ни один.       Зайдя в кабинет для осмотров, я почти улыбнулась. Потому что, возможно, пришло время перестать этого бояться. Потому что Айли всё ещё оставалась всего лишь компьютерной программой, какой бы самой лучшей и самой умной из них она ни была.       — Привет, доктор Диас. Готов меня принять?       — Что-то ты сегодня раньше обычного. Спешила?       — Да. Не терпится узнать результаты нашего маленького эксперимента.       — Маленького? — скептически приподнял бровь он. — Ну, присаживайся. Сейчас поглядим.       В небольшом медотсеке он был один. Первое время тут сновало несколько шустрых ассистентов, но вскоре они исчезли. Безукоризненной репутации доктора Диаса секретному корпусу показалось достаточно, чтобы не напрягать нас слежкой. Впрочем, зря.       Я уселась прямо перед ним, разглядывая механические лапы манипуляторов, предназначенные для извлечения и передачи предметов со столов или стеллажей. Левитт нацепил мне на палец датчик пульса и давления. На мониторе за его спиной тут же отобразились мигающие цифры.       — Я уже говорил тебе, что ты чокнутая?       — Примерно раз двести ещё до того, как мы решили воплотить это в жизнь.       — Хорошо. Не хочу, чтобы ты забывала об этом. Только полностью поехавшая и сумасшедшая вроде тебя могла на это согласиться.       — Или отчаявшаяся. Тут как посмотреть.       Он закатал рукава моего костюма и размотал бинты на запястьях. Посмотрел хорошо заживающие шрамы, удовлетворённо кивнул и обошёл меня сзади. Взглянул на шею, приподняв косу, скрывавшую ещё один свежий шрам. Там болело больше всего, но ныть я не собиралась. Слишком надеялась на успех.       — Марш в томограф.       — Прижились? — довольно улыбнулась я.       — Внешне — норма. Хочу убедиться, что точно срослись с нервными каналами. Если нет признаков воспаления, попробуем установить соединение с компьютером.       — А линзы принёс?       — Да. Хотя искренне надеюсь, что до них не дойдёт.       — Я думала, тебе не терпится испытать свои изобретения в деле.       — Не тогда, когда они могут поджарить чей-нибудь мозг. Особенно — твой.       — Почему особенно мой?       — А то ты не знаешь. Я словил лёгкий приступ эйфории, изучая его энцефалограммы. Потрясающе. Произведение искусства. Жаль, что вашего создателя уже нет в живых. Я бы ему поклонялся.       — То есть мои личные качества вообще ни при чём? — приподняла бровь я.       — Прости. Ничего личного. Я люблю только науку. И мозги.       — Надеюсь, я окажусь максимально далеко от тебя, если начнётся зомби-апокалипсис.       — В смысле? С меня он и начнётся. Ты будешь первым зомби в моей армии, — усмехнулся он.       — М-да, — выдохнула я. — А ты не предупреждал о таких побочных эффектах, когда всовывал свой чип мне в мозг.       Лучи сканера проползли по всему телу, оставляя под кожей приятное тепло. Левитт напряжённо всматривался в монитор с результатами и кивал каким-то своим мыслям. Я замерла, вглядываясь в его лицо. Только бы сработало. Только бы… Мой единственный шанс. Единственная надежда.       — Думаю, мы можем рискнуть, — наконец, произнёс он. Пристально взглянул: — Готова?       — Как никогда.       Левитт ткнул несколько кнопок на панели. Места со шрамами пронзила такая резкая боль, будто туда ткнули мощными электрошокерами. Везде и сразу. Несколько раз. Перед глазами побелело. Когда мир начал обретать очертания, я увидела перед собой ярко-белое пятно, похожее на медицинскую форму. Затем распознала фигуру. Лицо. Он что-то говорил. Я не разбирала ни слова. В ушах шумело. Хотелось только, чтобы этот яркий, бьющий по глазам свет исчез. Стоило подумать — и он потух. Лаборатория погрузилась в темноту. Светиться остался один компьютер, а доктор Диас из человека превратился в тень.       Что?       Он огляделся вокруг. Я ничего не видела. Подумала, что неплохо бы вернуть свет. И он тут же вернулся. Слишком яркий. Снова заболели глаза. Нет. Нужен не такой ослепительный. Хватит и половины. Лампы подчинились, потухнув через одну.       Вдох. Выдох. О, боги.       Я повторила трюк ещё раз. Выключила. Включила. Почти не чувствовала адской ноющей боли в затылке от восторженной мысли: правда? получилось? Пульс в висках. Солёный вкус во рту. Что-то потекло из носа по губам к подбородку — чёрное. Кровь. Я стёрла её пальцами и потянулась за салфеткой. Левитт переводил взволнованный взгляд с меня на панель с моими жизненными показателями.       — Прекрати. Остановись!       — Беда? — спросила я как-то хрипло.       — Будет. Да! Если не притормозишь. Твоя нервная система немного в шоке. Или много. Очень.       — Ещё бы. Я что, теперь могу делать так, когда хочу?       Лампы снова засветились, просыпаясь ото сна одной силой моей мысли.       Да. Сработало. Левитт действительно подключил меня к компьютеру медотсека. А чип успешно переводил нейроимпульсы в конкретные команды. По словам Левитта это уже было самое простое, на что он способен, и это уже невероятно впечатляло. Но возможности этой технологии, напрасно позабытой три века назад, были на деле почти безграничны. Наши предки в своё время научили эту штуку озвучивать мысли, полноценно заменять органы чувств или даже давать дополнительные способы восприятия мира — вроде экспериментальной способности видеть сквозь стены с помощью радиолокации, которая пришлась по вкусу военным.       А потом всё сгорело в пламени Третьей Мировой. Но магия постепенно возвращалась в этот мир. Магия, которую однажды породила технологическая сингулярность.       — Чёрт подери, — покачал головой он. — Обожаю свою работу. Я сейчас снова почувствовал себя богом.       — Ты-то? — я поморщилась от боли, стрельнувшей в висках. Но усмехнулась, когда лицо Левитта поражённо вытянулось при виде полностью потухшего монитора. Снова моими стараниями. — Богом?       — Да, тем самым, что на свою голову создал дьявола.       Я хотела встать, но в итоге только откинулась на спинку и уставилась в потолок медотсека. Сидела, рвано дыша, пока не почувствовала в себе силы коснуться ногами пола.       — Ты что? Ещё и ходить пытаешься?       — Почему нет? — кратко вздохнула я. С трудом поднявшись, зашаталась. — Куда дальше?       — Чокнутая, — неодобрительно нахмурился он. Указал в сторону, на узкий проход, запечатанный дверью: — Попробуй пройти в хранилище препаратов. Туда у стеллажа. Тебе туда входить не позволено. А вот твоему нейроинтерфейсу…       — Я поняла, — тяжело сглотнула я. — А что-то может пойти не так?       — Может. Примерно всё.       — Здорово, — нервно хмыкнула я. — Тогда чего тянуть? Я пошла.       — Я предупреждал, — сочувственно произнёс Левитт, поддерживая меня под руку, пока я, покачиваясь, шагала к цели. — Но ты же чокнутая.       — Ты говорил это уже тысячу раз. Значит, для всех систем я теперь своя?       — Нет. Не для всех. После того, что случилось, дыры здорово подлатали. А уязвимость нулевого дня пока нашлась только в одном сервисе ядра.       — Мониторинг?       — Да. Через любой компьютер твой чип должен обращаться к нему с первым уровнем привилегий. Но я не уверен, как это отработает. Особенно вот так. С человеком. С тобой.       Я бросила беглый взгляд на панель-считыватель пропусков. Поднесла и приложила ладонь. Чип в запястье должен был соединиться с чипом устройства. Лампочка пару раз мигнула, уведомляя об обработке запроса. Дверь отъехала в сторону. В потолке включилось освещение кладовки. Заблестели выставленные на полках ампулы, отбросили тени огромные коробки, на ящиках просматривалась пыль.       — Твою же мать, — со смесью шока и восторга произнёс Левитт. — Ты это сделала.       — Ты это сделал, — напомнила я, но он уже не слышал. Унёсся обратно к компьютеру разбирать логи доступов в хранилище.       Откуда Левитту было известно про эту дыру в безопасности и как именно он смог запрограммировать чипы, я ни разу не спрашивала. Это было неважно. Я не хотела заставлять его лгать мне в лицо. Правду услышать даже не надеялась. Конечно, мысли о Джахе и его так называемом сопротивлении, слухи о котором будоражили станцию уже несколько месяцев, напрашивались сами собой. Но Джаха хотел убить меня. Он меня ненавидел. Будь доктор Диас в самом деле его истинным соратником — стал бы вообще мне помогать? Точно нет. Хотел бы сдать меня Шамуэю или Пайку — уже бы сдал. Хотел в своих целях воспользоваться открывшейся способностью влезть куда угодно — пожалуйста. Как стало давно ясно, моё положение вряд ли могло стать хуже, даже если доктор Диас оказался бы редким мудаком и решил меня шантажировать. Но пока ничто этого не предвещало. Он сказал, что хотел вернуть мне свободу. Что я её заслужила. И я ухватилась за свой единственный шанс выбраться из этой бесконечной рутины и притворства. Любой ценой. Ценой всего.       Больше друг к другу в душу лезть мы не спешили и детальных мотивов не обсуждали. Я не осмеливалась ещё что-то у него просить, ведь самое бесценное уже получила. Ни к чему было проверять на прочность его добросердечность и напрягать ещё какими-то просьбами. Это тактичное молчание было даже слишком маленькой ценой за возможность проникнуть в дата-центры Совета и украсть там немного сверхсекретных данных. Например, про Землю, планы канцлера и советников. Из первоисточника. Из отчётов. И что-нибудь про то, как можно вытащить маму и украсть одну из спасательных капсул, чтобы мы с ней наконец-то вырвались из цепких лап Протокола. Особенно если перед отбытием можно было здорово нагадить в святая святых Кейна. Я была только за.       — Голова будет так жутко болеть всё время?       — Надеюсь, что нет. Но дам спазмолитики на всякий случай. Не терпи, если прижмёт.       — А линзы?       — Такими темпами ты точно станешь зомби, — покачал головой Левитт. — Только не милашкой, который хочет всех сожрать, а вот этим овощем, который только лежит, шипит и пускает слюни. Успокойся. Дай себе время на адаптацию.       — Не могу. Я ждала этого слишком долго, Левитт!       — Хочешь заработать внезапный приступ? И не один? Чтобы тебя забрали на детальное обследование и нашли эти забавные штуки у тебя под кожей? Тогда у нас обоих будут такие проблемы, что текущая задница покажется тебе раем. Готова пустить всё псу под хвост?       — Значит, в следующий раз?       — В следующий, — отрезал он.       — Ладно, — раздражённо пожала плечами я. Тоже мне, шеф.       Лишь на секунду я подумала, что здорово было бы механической рукой-манипулятором немного подвинуть на столе стакан с вот этим вот безобидным ярко-синим раствором. Прямо к господину начальнику. Прямо на него. Вот бы он не обрадовался. Механизм тут же пришёл в движение. Чёрт. Нет. Левит сдавленно выругался, глядя на тёмное пятно, расплывающееся по идеально белому комбинезону. Поднял на меня укоризненный взгляд. Я закусила губу, изо всех сил пытаясь не засмеяться. Стоило бы переподключиться к планшету, который не имел доступа к этим железным щупальцам. Но это потом. А сейчас…       — Что? — только развела руками я. — Я не виновата, что твой код восстал против тебя.       — Ага, — покачал головой он. — Просто подумал, что про дьявола я не ошибся.