Три слова

«Ты такая красивая, Когда рядом никого…» Коваль не спеша, хрипловатым голосом, тянет мелодию. — Да ты заебал, — едва слышно шипит Орлов, вопреки своим словам тычась носом куда-то в щеку лежащего рядом парня. С ним хорошо, Господи, как же с ним хорошо. Дима замолкает. В голубых глазах игривым светом переливаются маленькие искорки. А строчки из песни звучат по-прежнему, отдаваясь в голове Орлова тихим звоном. «Пацаны мне завидуют, Потому что ты со мной…» Сережа приподнимается на локтях, отодвинувшись от Диминого лица, и с какой-то щемящей, трогательной нежностью перебирает чужие волосы. Они — словно лоснящийся шелк, касаться которого хочется так по-особенному трепетно, снова и снова, отбросив в сторону все глупые и ненужные мысли, роем беснующиеся в голове. Продолжая поглаживать тонкие пряди, Сережа переводит слегка поплывший взгляд на их обладателя — и засматривается. А тот неотрывно смотрит в ответ — любуется не меньше Орлова, и в смеющихся теплых глазах читается ироничное «Да ну, серьезно заебал? Пиздишь ведь.» «Скажи мне эти три слова, Чтобы я полюбил тебя снова…» — Какой же ты, Дима, все-таки… — пропуская особо длинную прядку волос сквозь пальцы, бормочет Сережа, но Коваль, конечно, бормотание парня разбирает. — Ну и какой? — уточняет насмешливо. Сережа не отвечает, только прислушивается к Диме, ловит нотки его родного голоса. Заглядывает в глаза, неторопливо гладит острые скулы, спускается к кадыку. Легкими поглаживаниями кожи ведет по одной из ключиц, обнажившейся благодаря слегка приспущенной футболке. «Знаешь, я люблю тебя…» Ему сейчас и Дима, и весь окружающий мир кажутся ненастоящими. Ведь так не бывает. Пройдет какое-нибудь жалкое мгновение — они очнутся от этого сладкого, дурманящего сна, вырвутся из его ласковых объятий… И пространство заполнится пустотой, а реальность станет черно-белой, как раньше. Или же все это — правда? «Этот мир — он ведь ничего не значит, Без тебя я никому не нужный мальчик…» Диме с Сережей комфортно. Он тонет в упоительной ласке, расслабленный, счастливый. Влюбленный. «Без тебя мне не нужен рассвет, Другой жизни без тебя нет…» С Орловым можно душу наизнанку вывернуть. Тот поймет, он ведь всегда понимает, пускай не сообщает об этом напрямую. Примет. Поддержит. Обнимет крепко-крепко, как умеет только он, а еще по-щенячьи заглянет в глаза, вот как сейчас. И сразу наступит спокойствие… Знал бы Коваль нужное, самое приятное слово, чтобы описать лохматое чудо под боком, произнес бы чуду, не раздумывая, а потом повторил еще не один раз. Но пока приходится довольствоваться суховатыми, какими сам Дима их находит, — «потрясающий», «невероятный», «очаровательный». Хотя Сереже вроде бы нравится. «Целуй, целуй меня прямо в губы, Целуй меня так, будто завтра этого не будет…» Иногда Дима с трудом верит, что все это теперь про него: бесконечно тискать Сережины щечки, затаскивать фыркающего, упирающегося парня под свою безразмерную толстовку, шептать какую-то блаженную чушь перед сном и целовать по поводу и без, просто так, в любой момент. Покрывать русую макушку беспорядочными поцелуями — с некоторых пор любимое ковалевское занятие. А потом он выныривает из размышлений и обнаруживает себя на кухне, наливающего в орловскую миску щедрую порцию манной каши. Ставит еду на стол, за которым уже сидит Сережа — рассеянный немного и потрепанный после сна, но уже чему-то своему радующийся, — хмурится, пока тот подносит ложку ко рту и выдыхает с облегчением, услышав непривычный пока вердикт: «Вкусно.» Понимает: да нет же, он все-таки настоящий. И Сережа тоже настоящее некуда, довольные чавканья не дадут солгать. «Мы прошли огонь, остались медные трубы, Просто держи мои руки…» Диме нравится общаться, но не всегда и не со всеми. Кажется, раньше он готов был любому рассказать, о чем думает, чего хочет добиться, каким видит мир вокруг себя, только после каждого диалога внутри Коваля непроизвольно сжимался болезненный комок вопросов. Почему, зачем, для кого обнажалось самое сокровенное?.. «Знаешь, вокруг все смеются, Над тем, как я сильно тебя люблю…» Дима покидал очередного собеседника — знакомого или не очень — с совершенно очаровательной улыбкой на лице, желал приятного остатка дня и заверял, что встретиться как-нибудь снова — отличная идея, лучше не придумаешь. Но врал. Конечно же, он врал. Ему ни к чему такое общение — пустое и наигранное, после которого ничего, кроме желания самоубиться, не остается. После подобных встреч, доходя до ближайшего угла, откуда его уже не могли увидеть, наспех щелкал зажигалкой и с облегчением пускал в легкие дым. Столь успокаивающий. Столь необходимый. Всеми способами стараясь избегать мест, где можно было столкнуться с многочисленными знакомыми, Дима угрюмо семенил по московским дворам, попадая изредка в тусклый свет фонаря. Он с поразительным упорством шел прочь от шумных дорог, оживленных скверов и кофеен, отчего расстояние до дома заметно увеличивалось. Но не поступай он подобным образом, всё бы повторялось… И все повторялись. «Друзья говорят: «Да братан, забей: Она не твое — ты не можешь быть с ней…» Появление Сережи перевернуло реальность Коваля. Она теперь другая, уникальная — как и его избранник, — совсем не похожая на ту, прежнюю. Все с ним стало иначе, заиграло непривычными красками; с ним сигареты не нужны, да и никто, наверное, не нужен больше. Орлов любые разговоры с неподдельным интересом поддерживает; оживленно моргая, рассказывает истории про чью-то мать, отца, деда, рыбалку, блевотину, котов, — у него этих историй на всю жизнь хватит, но для Димы всегда найдутся особенные. Сережа, увлеченный беседой — отдельный и самый завораживающий вид его — Диминого — личного искусства. «Ночь за окном, мы с тобою вдвоем, Никому не понять то, о чем мы поем…» Им хватает друг друга сполна. Ребята лежат в обнимку, накрывшись теплым одеялом, вдыхая такой волнующий запах чужого тела, и оба понимают, что нашли свое счастье, что вот оно — здесь, рядом. Ближе некуда. «Сердце твое загорится огнем, Ты можешь сказать, почему я влюблен?»