«ЗВЕРСКОЕ УБИЙСТВО В ЦЕНТРЕ ЛОНДОНА ПОТРЯСЛО ВСЁ МАГИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО!
Убийство было совершено изощрённо и с особой жестокостью. Злоумышленники проникли в дом 717 по Ноубл-стрит минувшим вечером около восьми, после чего зверски расправились с его единственной жительницей — мисс Теодозией Найтингейл, волшебницей французского происхождения. Как сообщается, свидетелями преступления стали два маггла, которым удалось застать момент, когда убийцы покидали место преступления. Вот, что рассказал маггл Джон Джонсон нашему спецкорреспонденту Ноубиллиусу Лавгуду перед тем, как мракоборцы передали его в руки стерателей памяти: «Их было трое. Они были облачены в длинные чёрные одежды, на лицах были видны маски, старинные такие, фарфоровые что ли, знаете, будто музейные («музей» — место, где магглы хранят старинные вещи и выставляют их на обозрение другим магглам (прим.ред.)). Казалось, один из них был главным. Он шёл впереди остальных и что-то говорил на иностранном языке, арабском, может быть… Потом… потом — они просто растворились в воздухе, просто исчезли, как по волшебству! Нам повезло, что они нас не заметили, иначе бы убили. В этом нет сомнений. Когда мы зашли в дом и нашли ту женщину… Сложно описать тот ужас, который с ней сотворили: на ней не было живого места, она была вся… обожжена, изрезана, её пытали, она умирала медленно и в муках». Пока нам не удалось получить комментариев от представителей Мракоборческого штаба о произошедшем, однако нам стало известно, что к расследованию уже подключены сотрудники французского Министерства Магии. Наше доверенное лицо сообщило, что жертва в прошлом была их служащей и, даже, какое-то время работала в Великобритании, пока не была отправлена в отставку по неясным причинам. Мы будем держать вас в курсе расследования.— Спецкорреспондент Клементий Скиттер».
Дочитав, я опустила газету на колени и прикрыла глаза. В голове неожиданно прозвучали слова отца, брошенные им невзначай когда-то давно на новости в газете о поимке Геллерта Грин-де-Вальда: «Ещё одна фигура покинула шахматное поле». Ещё одна светлая фигура покинула шахматное поле. И фигур этой команды осталось совсем мало, когда как чёрные заполняли почти всю доску. Были целы почти все пешки, конь, слон, ферзь и король. «Наверное, чёрный ферзь тоже скоро выйдет из игры», — раздался в голове голос Роксаны. Последнее время она была немногословным собеседником. Либо она не хотела со мной разговаривать, либо ей нечего было мне сказать. Последний раз я слышала её несколько месяцев назад. «Или ты забыла, что Эдмунд умирает?» Я стукнула кулаками по подлокотнику кресла, в котором сидела и мысленно процедила в ответ: «Конечно, не забыла. Я делаю все, чтобы найти этот проклятый камень!» «Не всё», — оглушил звонкий голос. «Ты же знаешь, что Материя исчезла по собственной воле. И наверняка понимаешь, что, чтобы она вернулась, тебе всего лишь необходимо признать, что ты её хранительница, такая же, как и наш отец в своё время. Просто ты не хочешь этого». — Пошла ты! — крикнула я в пустоту. Голос эхом отразился от голых стен квартиры. «Что и требовалось доказать. Из-за страха, упрямства и обиды, ты не хочешь признать тот факт, что должна нести ответственность и всеми силами оберегать предмет, который всем сердцем ненавидишь, который убил наших родителей и разрушил всю нашу жизнь. Поэтому ты позволяешь Эдмунду страдать. Поэтому чёрный ферзь скоро покинет шахматное поле». — Лучше бы тебе сидеть, где сидела, Роксана, не вылазить и молчать! — прошипела я и швырнула газету в горящий камин. Ответа не последовало. Роксана снова умолкла, возвращая сознанию прохладную, успокаивающую, такую нужную тишину. Я поднялась с кресла и направляясь к окну. Не для того, чтобы посмотреть, что происходит на тихой ночной маггловской улице, а чтобы подумать. Думать, глядя в окно, было легче, будто мысли, самые плохие и страшные, утекали в это самое окно и можно было не переживать, что они надолго застрянут в голове и будут терзать разум. Роксана, как всегда, была права и неправа одновременно. Я знала и признавала о себе все, даже самые нелицеприятные факты: что я была невыносимой всезнайкой, считала себя умнее окружающих, временами, была импульсивной, совершала поступки необдуманно, под влиянием чувств, а ещё, часто хотела усидеть на двух стульях сразу, как например: я пыталась не дать Тому обрести всемогущество, которым он собирался добиться власти, но одновременно с этим — не могла отпустить его окончательно. Часть меня, испытывавшая к Реддлу смесь полярных, но сильных чувств ещё со школы, каждый раз при встрече, рвалась к нему, пытаясь достучаться до того Тома, которым он был всего несколько раз на моей памяти, до того Тома, которого не надо было ни бояться, ни ненавидеть, до того Тома, которого, возможно, уже даже не существовало, до того человека, который переступил через своё тщеславие и выполнил обещание, данное моему отцу, и не позволил мне кинуться за родителями в эпицентр испепеляющих языков пламени Эфира навстречу смерти, когда вместо этого мог с лёгкостью напасть, застигнув врасплох, и, скорее всего, завладеть этим проклятым камнем, о чём так давно мечтал. Возможно, мы слишком многое пережили вместе, чтобы иметь возможность отречься друг от друга окончательно и стать не противниками, а настоящими врагами. Я хотела остановить злодеяния, которые Том стремился совершать, но я не хотела остановить самого Тома, потому что он, в извращённой, больной манере, был дорог моему сердцу, как был дорог и Эдмунд. Эдмунд с каждым годом все больше напоминал мне отца: он был настолько же заботлив, как, временами, и строг, всегда был добр и ласков и принимал меня такой, какой я была. Он был своеобразным, но он был родным. Поэтому, Роксана ошиблась. Лестрейндж играл такую же важную роль в моей жизни, как и Том, если не большую, и ради него я была готова не на многое, а на всё. Я сделаю все, что потребуется, чтобы не потярять его, и если для того, чтобы спасти его надо признать, что Эфир принадлежит мне, и я по собственной воле и от чистого сердца хочу защитить его от злых рук — я признаю. Я обязуюсь оберегать это тщеславное, высокомерное, равнодушное, жестокое нечто до конца своих дней, потому что я в глубочайшем отчаянии. Я обещаю, что расшибусь в лепешку для того, чтобы спасти его, но только если оно спасёт Эдмунда. И я надеюсь, что оно достаточно всемогуще, чтобы услышать меня и достаточно разумно, чтобы понять, что я — единственный человек, который стоит между ним и двумя весьма могущественными, умными и жестокими тёмными колдунами. Внезапно, раздался сильный грохот и от неожиданности, я подпрыгнула на месте. В голове промелькнули мысли, будто нечто услышало мой ультиматум и таким образом откликнулось на него. Возможно, принимая условия сделки?.. Нет, это было бы слишком фантастично. Я покачала головой и огляделась, ища источник шума. Им оказалось соседнее распахнувшееся окно. Выдохнув и нервно посмеиваясь над своей паранойей, я подошла, чтобы закрыть его, как вдруг встретилась глазами с неподвижно сидящим на оконной раме вороном. — А ну, брысь! — я попыталась согнать птицу взмахом руки, но та, нет, мне точно показалось, будто специально увернулась, пригнув голову, продолжая сидеть и сверлить меня взглядом чёрных глаз-бусин. — Я точно схожу с ума… Улетай, ну же. У меня совершенно нет сил бороться и с тобой тоже. Брысь! — ворон снова увернулся и, словно, прищурился, недовольно, хитро, раздражённо. — Ну, ты сам напросился! — и, стоило мне достать из кармана мантии волшебную палочку, птица, расправив широкие, иссеня-чёрные крылья, моментально взлетела и скрылась в темноте ночи. На этой странной ноте и закончился этот странный день. Я была абсолютно обессилена после тяжёлой смены на работе и странного разговора с Руфусом Скримджером, который, почему-то, снова решил открыть дело о нападении на «Горбин и Бэркес» и подозрительно настойчиво интересовался у меня о том, не заметили ли мы тогда с Генри Хеймли ещё чего-то интересного, на что могли просто не обратить внимания. — Нет, Руфус, — сглотнув, постаралась ответить я как можно более непринуждённо, — всё что мы тогда нашли и увидели, я описала в отчёте. — Да, да, конечно, — сказал мужчина, почесав подбородок, — ну, а что на счёт того взрыва? Как думаешь, он не кажется тебе знакомым? Тут я почувствовала, как от испуга холодеют пальцы ног. — Знаешь, и правда, кажется, — ответила я и заметила, как вдруг взволнованно блеснули глаза Скримджера, — ведь что-то похожее случилось в доме Фламелей, верно? — А… да, точно, — разочарованно протянул мужчина, — я совсем забыл про это. Ты права. Но, если честно, я не об этом. — А о чём? — Я-я… знаешь, тут перелистывал дело твоего отца, вернее — расследование гибели твоих родителей и… некоторые детали мне показались очень знакомыми, — я нервно поджала губы и перевела взгляд кусок пергамента, который Скримджер извлёк из внутреннего кармана пиджака. — Вот, послушай. В отчёте алхимиков сказано: «Несмотря на мощь и температуру взрыва или возгорания, которая составила по приблизительным оценкам 2000 градусов, оно имело очень узкий радиус, около 10 футов. В составе найденного на месте происшествия вещества, обнаружен всего один элемент, предположительно — конечный продукт неопознанной алхимической реакции, его происхождение — неизвестно, его формула — неизвестна, аналога не обнаружено». Это едва ли но тоже самое, что сказали нам алхимики о взрыве в «Горбине и Бэркесе»! — Я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать, — только и смогла выдавить из себя я. — Тебе не кажется это странным? — Возможно, но это может быть простое совпадение. — Нет, — категорично покачал головой мракоборец, поджимая тонкие сухие губы, — не при таких обстоятельствах и полученных данных. Они идентичны, Роксана. — Ты на что-то намекаешь, Руфус? — нахмурившись, спросила я внешне спокойно, пока в груди и глотке клокотала дикая паника. — Я хотел спросить, может, тебе известно что-то большее, нежели указано в материалах следствия об обстоятельствах гибели родителей? — Нет… к сожалению. Я бы отдала всё, чтобы узнать, что с ними случилось. Что убило их. — И у тебя нет даже предположений? — продолжал давить Скримджер. Наш разговор всё больше начинал напоминать допрос. — Нет. — И ты не знаешь, над чем работал твой отец перед гибелью? — Нет. — Его отправили в отставку, но причина не указана, — мракоборец развернул ещё один пергамент и тыкнул в него пальцем — говорят, вроде как, засекречено бывшим Министром Спенсер-Муном. Если честно, то почти вся его работа засекречена. Я понимаю, что это Отдел Тайн, но всё же. Я к чему это всё веду, может, в процессе своих расследований он на что-то наткнулся, что могло… Он тебе ничего не рассказывал? — Нет, — снова отрицательно покачала я головой, точно болванчик, — не думаю. А что ты подразумеваешь по словом «что-то»? Мракоборец прищурился, бегая глазами по моему лицу, и задумчиво пояснил: — Нечто, чьё неправильное использование могло повлечь за собой колоссальный выброс магической энергии и убить его. Понимаешь? Такой же энергии, что обрушила «Горбин и Бэркес» и дом Фламелей. Я поджала губы. Скримджер подобрался слишком близко. Глупо было полагать, что никто не догадается сопоставить все эти события и не найдёт в них общую составляющую, очень глупо и очень плохо, что эти размышления привели его ко мне, потому что если он начнёт копать… — Сожалею, Руфус, но я правда не знаю, как всё это объяснить. Ты прав, всё это как-то связано, но мы с отцом не были близки, он даже с мамой ничем, что касалось работы, не делился, даже когда его посадили в Азкабан. Не знаю, чем я могу помочь. — Понимаю… Спасибо за откровенность, ты помогла, чем смогла, я представляю, насколько тяжела для тебя эта тема. Что же, я пойду. Хорошего дня, — и, круто развернувшись на каблуках кожаных туфель, мракоборец стремительно зашагал вперёд по коридору по направлению Атриума. Спасибо за откровенность… Было в этих его словах нечто странное, фальшивое. Нет ничего более заметного, чем наигранное сочувствие — и его не уловил бы в его словах разве что глухой. Мысли об Эдмунде, Эфире и Скримджере ещё долго не давали мне заснуть. Я всё думала, думала и думала, в конце концов решив, что бессмысленно ждать помощи от столь жестокого и порочного нечто, как Материя Эфира, нужно решать проблемы самой. В конце-концов, был ещё один вариант, как помочь Эдмунду — кровь единорога. Я не знала, насколько много могло её потребоваться для его исцеления, но была готова рискнуть. В этих размышлениях я и заснула, и, казалось, что проспала очень-очень долго, пока меня не разбудил голос. — Доченька, милая, вставай. Я резко распахнула глаза и села на кровати. — Что, страшный сон приснился? — заботливо поинтересовался голос. — Мама? — опешив, выдавила из себя я. — Конечно, кто же ещё. Ну-ка, обувайся и пошли, тебя давно уже ждут, — и она быстро скрылась за дверью, так и не дав мне себя рассмотреть. Её силуэт показался мне расплывчатым. Спрыгнув с кровати в своей родной комнате в Вилл-мэноре, я обула розовые тапочки и застыла на месте. Из отражения зеркала, висящего на платяном шкафу, на меня смотрел мой детский образ, лет двенадцати. «Должно быть, я всё ещё сплю», — решила я и влепила себе пощёчину. Боль обожгла ладонь и щёку, но мираж не развеялся. — Роксолана Хара Вилл, нам долго тебя ещё ждать? Спускайся, родная! — донёсся мамин голос снизу. — Невежливо уважаемых людей заставлять ждать! Сглотнув и собравшись с духом, я быстро побежала к лестнице. — Кто там пришёл? — крикнула я, спускаясь на первый этаж. — Роксана очень экспрессивна и эксцентрична, простите её, мистер Винидилиус, — послышался тихий голос мамы из гостиной, — а, вот и она! Я вошла в гостиную и осторожно остановилась недалеко от выхода. Мама поставила на поднос чайник и, взяв одну из чашек, наполненных чаем, протянула её представительного вида мужчине. — Роксана, познакомься, это мистер Винидилиус. Он тебя уже заждался. — Извольте, просто Альфред, госпожа Вилл. Рад знакомству, Роксана, — мужчина вежливо улыбнулся, отчего его длинные, завитые усы шевельнулись. — Что же, мне пора, я оставлю вас, — и, не сказав ни слова, мама прошла мимо меня, закрывая за собой тяжёлые дубовые двери. «Альфред Винидилиус — мне знакомо это имя, — решила я, — очень знакомо». — Я вас знаю, — вместо ответной любезности, выпалила я. — Вполне возможно. Я рассчитывал на это. — Но… откуда? Что вам нужно, мистер Винидилиус? И, тут меня осенило. — Я пришёл поговорить. «Альфред Винидилиус жил в пятнадцатом веке в небольшом городке на юге Шотландии, и был одним из самых талантливейших алхимиков своего времени. Всю свою жизнь этот импозантный, чудаковатый мужчина посвятил одной цели — созданию так называемой Материи Эфира — гипотетической субстанции, что, согласно легенде, была способна подчинять любую магию и повелевать ею»… — Вы… Вы создатель… — Да. — Вы же мертвы. — Не совсем. — Это сон? — Его подобие. У вас непростой характер, юная леди, и я создал всё это, — обвёл мужчина руками гостиную, — чтобы знакомая обстановка расположила вас к доброжелательному разговору. Присядете? — Что вам нужно? Вы вообще что такое? Материя Эфира? — Её сознание, — кивнул Винидилиус, сложив руки на коленях, — вернее — его осколок, у Материи есть собственное самосознание, но оно слишком сложно для понимания человека. Я, как бы правильнее выразиться, переговорщик, посланец, делегат. — И что вы пришли обсуждать? — То, что вы решили, наконец, признать. Почему вы решили это признать и на каких условиях. — Материя читает мысли? — удивлённо спросила я. — Скорее — она всё видит насквозь и всё знает, ничего не остаётся не замеченным ею. — То есть, всё-таки, читает мысли. — Наверное, — Винидилиус пожал плечами. — И… Вы… она… согласна? Вылечить моего друга? Мужчина с промедлением кивнул. — Она не против. — Но? — Но этот человек союзник того, кто желает заполучить её и использовать в корыстных целях. — Это неважно, тот человек не получит её. К тому же, твоя Материя была совсем не против служить колдуну Ксхавехайру на протяжении столетия. Сомневаюсь, что его цели были благороднее целей этого колдуна. — Материя никогда не служила Ксхавехайру, — холодно отрезал мужчина, — то, что он владел ею, не значит, что мог использовать. Всё, что он делал — это лишь пугал окружающих её могуществом, остальную силу он получил через темнейшие заклятия и алхимию. — Как бы то ни было, если Материя выполнит свою часть сделки, я выполню свою — и защищу её ото всех посягательств. Винидилиус кивнул. — Хорошо, на это мы и рассчитываем. События, которые грядут — чрезвычайно важные, весьма опасные и очень печальные, мне очень жаль, но они должны произойти, чтобы потом, в будущем, произошли многие другие события, чудесные, волшебные и великие, которые приведут мир и магию в равновесие. И подарить им это будущее должны вы. Искренне был рад знакомству. — Что вы имеете в виду под очень печальными событиями? — настороженно спросила я. — Почему вам жаль? Я вообще выживу? — Простите, но мне нельзя об этом говорить. Мне пора, — протараторил мужчина и, подняв правую ладонь вверх, собираясь щёлкнуть пальцами, добавил: — о, и, чуть не забыл, не прогоняйте больше ворона. Щёлк — и меня волоком потянуло прочь из сна. Я села на кровати и сильно потерла глаза. Голова шла кругом. — Мне очень жаль, — повторила я слова Винидилиуса зло, — а мне как жаль! Поднявшись с кровати, я быстро прошагала до окна и с силой рванула шторы в сторону, от чего те чуть не слетели с крючков. Сидящий на подоконнике по ту сторону окна ворон даже не шелохнулся, уставившись на меня большими глазами-бусинками. В утреннем свете оказалось, что глаза у него не чёрные, а кроваво-красные, жуткие до ужаса. Он потянулся и постучал по стеклу клювом. Сглотнув, я осторожно повернула ручку и распахнула окно. Птица тут же залетела в комнату и, облетев её, спикировала и уселась на круглый столик, цокнув когтями по лакированному дереву. Я закрыла окно и повернулась к ней. — И что тебе нужно? В ответ ворон громко каркнул, даже показалось, что рявкнул, и выронил из клюва небольшой камешек, источавший слабое алое свечение, не такое яркое и ослепляющее, как виденное мною прежде, но ясно дающее понять, что именно за камень сейчас находится передо мной. — Не может быть… — прошептала я онемевшими губами. — Дракл меня побери… Я осторожно подошла к столику и протянула к камню дрожащую руку, однако не осмелилась взять его в руки. Ворон поднял на меня осуждающий взгляд и подтолкнул лапкой камень ближе. Снова каркнул, заставив меня напряжённо вздрогнуть. — Ладно, ладно. Беру. Видишь? — я быстро схватила Эфир в руки и зажмурилась, однако, ничего не произошло. Он снова, как в последний раз, когда я держала его в руках, перед тем, как отдать Альбусу Дамблдору, ответил мне волной приятного тепла. — Что же, это действительно произошло. Ты снова у меня… Поверить не могу… — Роксана, Роксана, ты тут? — вдруг послышался из гостиной тихий голос. — Вилл! Вилл, ты тут? Ответь! — Сиди здесь! — шикнула я птице и положила рядом с ней камень. — И охраняй его! Забежав в гостиную, я увидела в камине красновато-оранжевый образ Кристиана Нотта. В языках пламени его напряжённое выражение лица выглядело карикатурным. — Да, я тут Нотт. Что такое? Что-то с Эдмундом? Он в порядке? — Нет… да, — Нотт ворочал головой из стороны в сторону, будто бы оглядываясь, не подслушивает ли его кто-нибудь, — он… он в порядке. Вилл, тут такое… тащи сюда свою задницу, быстро! — Что случилось? Ты можешь объяснить? — У меня нет времени, меня в любой момент услышат. Живо тащи сюда свою мракобрческую задницу, Сумрачный Проулок, одиннадцать. И, если что, — Кристиан взглянул прямо на меня и мне показалось, что его правый глаз дёрнулся, — ты узнала это не от меня, от кого угодно, но не от меня. Хоть от самого Мерлина, хоть от Годрика, дракл его, Гриффиндора. Поняла? — Да, да. — Мне пора. Пошевеливайся. Едва связь прервалась, я вернулась в спальню и быстро сменила сорочку на первое попавшееся платье и повседневную чёрную мантию. Перед уходом, я спрятала Материю в волшебную шкатулку, подаренную мамой в детстве, где хранила разные полезные вещицы и наказала ворону продолжать следить за камнем. Тот зыркнул на меня своими кровавыми очами, спрыгнул на пол, вальяжно прошагал до шкафа, уселся на полку, где стояла шкатулка с Эфиром и… замер. Я посчитала это знаком к тому, что могу уходить и сразу же трансгрессировала в Косой Переулок. В голову лезли разные мысли, самые страшные. Но что бы там ни случилось, если Нотт позвал, если Кристиан Нотт позвал, значит, дело было серьёзное, плохое или хорошее — уже другой вопрос. Закрадывались мысли и о том, что все это было ловушкой, однако они быстро улетучивались. Если я что и поняла за годы знакомства с «друзьями» Тома, то это то, что из всех них, если не брать в расчёт Эдмунда, Нотт был единственным, кто всегда думал исключительно своей головой. Эйвери и Мальсибер были настолько бестолковыми, доблестно преданными фанатиками, что о неповиновении Тому не то что не думали, а даже не додумались бы. Эйвери был просто бестолковым, противным, жутко богатым и этим богатством избалованным прихвостнем, а Мальсибер — громилой-прихвостнем, со всеми вытекающему после встречи с ним неприятностями. Розье же, был где-то по середине. Он не казался дураком, никогда не лез на рожон, всегда был рассудительным и не импульсивным, однако редко воспринимал происходящее всерьёз, во всём умудряясь отыскать долю юмора, зачастую — долю мерзкого, гнусного, чёрного юмора. О нём я почти ничего не могла сказать, потому что он был настолько скрытным и загадочным, что я о нём ничего толком и не знала, но Розье вполне создавал впечатление человека, способного пырнуть тебя ножом в тёмном переулке, если у него будет на это резон. Ещё был некто Антонин Долохов, с которым Том познакомился и сблизился во время работы в «Горбине и Бэркесе». Вроде бы, Долохов принадлежал к старинному русскому дворянскому роду, но был изгнан из семьи и отправлен в ссылку в Британию. Он был настолько подлой и отвратительной личностью, что мне не хотелось его даже вспоминать. Все неприятности, который Том не мог доставить людям в силу своего отсутствия, с лихвой и большим удовольствием доставлял за него Долохов: угрожал, вымогал, запугивал и убивал. Он был ублюдком. Форменным, отъявленным, безнадёжным ублюдком, садистом и просто психопатом. Нотт от всех них разительно отличался. Это был человек, который из двух вариантов выбирал третий, а в конце любого спора всегда говорил: «И вот ещё что…». Кристиан Нотт был одновременно со всеми и был ни с кем, и всегда, абсолютно всегда не на чьей-либо стороне, а на своей собственной, отвечающей его исключительным представлениям о морали, совести, чести и выгоде. Поэтому, это не было ловушкой. Нотт не поступил был так со своим лучшим другом, со мной — возможно, скорее всего, но не с Эдмундом, никогда. Сумрачный Проулок встретил гробовой тишиной, нарушаемой разве что замогильными завываниями ветра. Казалось, сюда боялись соваться даже прожженные обитатели Лютного Переулка, что наталкивало на определенными мысли о том, что же здесь такого мрачного и мерзкого могло происходить. Натянув поглубже капюшон, я ускорила шаг. Когда вдали показался знакомый дом номер одиннадцать, около него уже стояло несколько фигур, облачённых в подобные моей мантии: глухие, чёрные и тяжёлые. Приготовив на всякий случай палочку, я направилась к ним. — Кем бы ты ни был, подходить ближе не советую, — раздался жесткий голос Долохова издали. — Опусти палочку, Антонин, — я попыталась придать своему твёрдости, — я пришла сюда не для того, чтобы драться. Подойдя ближе, я немного приподняла капюшон, показывая своё лицо. Розье, Эйвери и Мальсибер, стоявшие позади Долохова, нервно переминались с ног на ногу и молчали. Нотта видно не было, как и Эдмунда, и Тома. — Мисс Вилл, неужели вы решили почтить нас своим присутствием? — едко поинтересовался мужчина, разводя руки в стороны. — С чего такая честь? — Я пришла к Эдмунду. — Неужели? — Где он? — Не твоё собачье дело, — выплюнул Долохов, скривив губы. — А я думала, что пёс здесь ты, цепной. Вот стой и жди команд. Не тебе решать моё это дело или нет. Эдмунд мой друг и я имею право здесь находиться. — Ах ты, сука… — Достаточно, — раздался голос Тома, внезапно появившегося за открытой входной дверью. — Роксана, что ты тут делаешь? — Я пришла к Эдмунду, — вновь повторила я причину своего визита и сглотнула. Капюшон мантии Реддла не был накинут на голову и мне хорошо было видно его лицо: бледное, жесткое, без намёка на румянец или оттенок жизни в теле его обладателя. — Откуда ты узнала, что… — В последний свой визит я поставила охранное заклинание, оно сработало и, вот, я здесь. Что случилось? Реддл прищурил змеиные глаза. Спустя время он ответил: — Можешь зайти, посмотреть, — я настороженно посмотрела вглубь дома, — не бойся, — последнюю реплику он произнёс удивительно мягко и отошёл в сторону, на крыльцо, открывая проход. Помедлив, я, всё же, рискнула и направилась внутрь. — Мой Лорд, она же!.. — попытался возмутиться Долохов за моей спиной. — Оставь своё мнение при себе, Антонин… — я услышала только начало реплики, потому что, едва войдя в дом, сорвалась с места и побежала вверх по лестнице. Дверь в комнату, в которой находился Эдмунд была не заперта и слегка приоткрыта. За спиной чувствовалось присутствие Тома, молчаливое и тёмное, словно тень. Эдмунд стоял у окна, полубоком к двери. Он был одет в красивый дорогой костюм, какие постоянно носил и кожа его лица, слегка повёрнутого ко мне, выглядела вполне здоровой и румяной. Он о чём-то тихо разговаривал с Ноттом, когда мы вошли. Первое, на что я обратила внимание — это на стены. Они, да, и, в принципе, всё остальное, были покрыты легким слоем красно-бурой, знакомой мне сажи. Комната выглядела так, будто Материя Эфира здесь действительно побывала, но не учинила очередной акт «самозащиты». Комната выглядела слегка потрёпанной, если не считать разбитого окна, но не разрушенной, как было в «Горбине и Бэркесе». Едва Нотт заметил нас, тут же воскликнул: — Роксана, что ты тут делаешь?! Том, это ты её позвал? — Я пришла сама, — подыграла я Кристиану, едва сдерживая улыбку от театрального выражения его лица, — к Эдмунду. Что здесь произошло? Эдмунд, всё это время стоящий в пол-оборота, наконец, повернулся, показывая вторую половину своего лица. — Привет, Рокс. Я удивлённо моргнула. — Чт-то п-произошло? — Да, вот, Материя Эфира в гости заглянула, подлечила. Как я тебе? — Я… Я так рада тебя видеть! — только и смогла выдавить из себя я, быстро подошла и крепко обняла его, чувствуя щекой исполосованную шрамами кожу его лица. Эдмунд долго не решался обнять меня в ответ, но, когда решился, обнял так сильно, что кости захрустели. Спустя минуту или две нашего молчаливого, но радостного объятия, он отстранился и вновь поинтересовался: — Так, что скажешь? Красавец? — Эдмунд, ты… мне без разницы, что с тобой, ты не стал хуже ни на каплю. Глядя на его обезображенную половину лица, по которой от самой шеи и до правого, помутневшего глаза тянулись длинные линии белых шрамов, образующих плотное переплетение между собой, напоминавшее разряд молнии, я видела всё того же Эдмунда, улыбчивого, обаятельного, задорного. — Да брось, — без тени веселья усмехнулся Лестрейндж, — красавец лучше прежнего, хоть сейчас на первую полосу Ежедневного Пророка! — Эдмунд, это ты брось. Лучше расскажи, что случилось? Что с глазом? Ослеп? — Почти. Реагирует на только свет, но зрения не вернуть. Однако, наверное, я должен сказать спасибо, либо так, либо я уже был бы мёртв. Шрамы — последствия распространения инфекции, они везде на теле, глаз тоже пострадал от неё, следующим был бы мозг, если бы она не появилась. — Материя? — Мг, — кивнул Эдмунд, потерянно глядя куда-то в сторону, — это произошло ночью. Я лежал, почти что спал, как вдруг раздался звон стекла, я открыл глаза и едва не ослеп. Она появилась непонятно откуда, будто материализовалась из воздуха, и зависла, прямо надо мной, пуская волны энергии, такой… тёплой и гипнотизирующей. Она окутала меня и стало очень жарко, внутри всё горело. А потом раз — и всё закончилось, а я отключился. Проснулся на рассвете, от болезни — ни следа, точнее — следы остались, практически везде, но самой болезни нет и я полностью здоров. — Это чудо, — проговорила я тихо, — я так рада, что ты здоров, я так за тебя беспокоилась, собиралась уже пойти на… — Пойти на что? — прервал идиллию жесткий голос Тома. Я нахмурилась. — Ни на что. — Выздоровление Эдмунда — это, конечно, очень хорошо, просто замечательно, но мы все прекрасно понимаем, что чудом здесь и не пахнет. — На что ты намекаешь, Том? — спросил за меня Эдмунд. — На то, что к случившемуся явственно кто-то приложил свою руку. У тебя нет догадок, чья это могла бы рука, Роксана? — Том навис надо мной грозной тучей, прожигая тёмным взглядом. Эдмунд, стоявший рядом, вдруг крепко сжал мою ладонь. — Понятия не имею, — спокойно ответила я, пожав плечами. — Жаль, что о Материи известно так мало, знай мы чуть больше, могли бы хотя бы предположить мотивы её поступков. И, я понимаю, на что ты намекаешь, Том. Будь она у меня, я бы воспользовалась ею раньше и не дала бы Эдмунду ослепнуть на один глаз. Ясно? — Ясно, — в манер мне ответил Реддл, опустив взгляд на наши с Эдмундом руки, — предельно, Роксана.