Поторчи со мной

Две неправды, два минуса, Что не дают плюса, Однажды встретились, И никто не счел это важным. Они встретились, Когда луна дремала И видела черный сон, Когда тени деревьев Или что-то другое Закрывали лицо земли От любопытных звёзд. И две неправды Заглянули друг другу в глаза И о чём-то договорились. Может быть, в этот час Завыл волк Или имела место Другая обыденность: Заухала сова, Змея прошуршала в траве. Это всё, однако, Второстепенные детали. Главное в том, что зло Появилось тогда на свет. ( «Две неправды», Сью Оуэн в переводе И. Луковцева)

      Пожилой, умудренный на вид врач с седой бородой имел привычку трогать тремя пальцами тонкую оправу своих очков, когда нервничал, чего-то не понимал или едва заметно раздражался. Америку это откровенно веселило, так что приходилось каждые секунд десять давить лезущие наружу смешки. Вся эта ситуация, как маленького ребенка, вышедшего из-под контроля родителей, его порядком забавляла. – Итак, – начал доктор, вздохнув и снова поправив очки. Америка снова поджал губы, скрывая неудержимо лезущий наружу «хих». – Как давно вы употребляете наркотики? Когда начали и как это произошло. Расскажите мне. США невинно захлопал глазами, будто он тут не при чем. – Месяц. Два?.. ах, около года, я полагаю… Врач опять со свистом выпустил воздух из легких. Видно было, что тот не особо заинтересован ситуацией и пациентом в частности, еще когда американец зашел в кабинет. Ох уж эти государственные бюджетные больницы. Здесь всем плевать на тебя и твое самочувствие, и США почти наверняка знал, что продолжи он в том же духе, его вышвырнут отсюда уже через пять минут. – Меня подсадили, – когда врач ничего не сказал, продолжил парень, отводя наконец от него взгляд. Масляные безумные искорки, только что плясавшие в глазах, потухли быстрее, чем жизнь покидает человека с простреленной грудью. Сначала это казалось забавным – наблюдать за реакцией врача. Но США быстро разочаровался: ничего интересного на их сеансе не происходило. Он вспомнил, как Россия при первой их встрече вне колледжа – это было в ночном клубе, куда США хватило ума припереться в одиночку – восторженно-победно улыбался, кладя на язык однокурсника маленькую таблетку с нарисованным улыбающимся смайликом. Никакой чертовой конспирации. Было весело. В тот вечер Америка впервые за свою короткую жизнь нашел её смысл. Ну, знаете, не тот, что диктуют корпорации через телевизор, а настоящий смысл. Который словами не объяснить и который приходит к нам лишь в наркотическом трипе. А на утро было ужасно больно и хреново, но глупенький США все равно запомнил тот вечер и пробуждение как одни из поворотных, самых счастливых в его существовании. И даже не из-за русского, который сопел под боком в полупустой коммуналке – по крайней мере, Америка как есть убеждал себя, что в основном не из-за него. Россия открыл для него целый мир. Новый мир, полный чудесно-ужасных тайн, имеющий под собой суть, а не просто притворяющийся реальным, как делал это обычный мир. В обычном мире жили обычные люди, которые каждый день вставали в пять утра, пили кофе, проклинали свое жалкое бытие и ехали на работу, стоя в переполненном автобусе или метро. Мир, в котором ты должен был выживать, а не жить. Серый, уродливый мир без любви. Россия показал ему, что реальность – это не круговорот рутины, мелкого удовольствия от секса, пятничной выпивки, перехваченной по дороге сладкой булочки с кремом (в зависимости от предпочтений) или полученной премии из пары грошей, кинутых клеркам, как собаке кость. Реальность – она огромна. Она состоит из мелких переливающихся осколков бытия-и-сознания, из брошенных мимоходом взглядов, в которых читается всё, из скомканных фраз, резких окриков, карусели ощущений, звонов велосипедных колокольчиков, взмаха голубиных крыльев, несущих чуму… Реальность настолько же прекрасна, насколько отвратительна. Она сделана из бэд-трипов, тяжелого дыхания, дикого, всепоглощающего страха. Из абсолютной безмятежности и эйфории. Из самого Бога, спускающегося с небес, только чтобы ласково потрепать тебя по плечу и сказать «АпРхвтПрнулКскритВхпфРГ…» так, что после этого потока радиошумов тебе начинает казаться, что все человеческие слова – лишь неподдающийся осмыслению плеск воды. Что море говорит куда яснее, и оно единственное, кого ты понимаешь, а оно понимает тебя. Реальность бьет тебя под дых, когда наутро открываешь глаза не в своей квартире. Ослепляет тонким лучом из-за приоткрытой шторы, обрушивается тишиной и едва различимыми звуками работающего телевизора у соседей сверху, топота их ног. Тебя ломает и скручивает, как впопыхах закинутые в блендер несочетаемые продукты. Ты ощущаешь себя набитым солеными огурцами, сгущенкой, сырой рыбой, заплесневелым авокадо и протухшими яйцами. Тебя вот-вот вырвет – вернее, так только кажется, и лучше бы действительно вырвало. Но в итоге всё, что ты можешь делать – это лежать на сломанном диване из начала двадцатого века, загнувшись в спираль из ноющего болью мяса и хрустящих костей, слушая чей-то скулеж на заднем плане, который на самом деле вырывается из твоей осипшей пересохшей глотки. Губы сушит нещадно, и это уже не губы, а две крохотные сморщенные изюмины, припорошенные песчаной пылью. А потом сквозь оглушающий шум крови и стрекот в ушах до тебя доносятся чьи-то тяжелые шаги, скрадываемые прожженным «советским» ковром, хотя ты точно знаешь, что на самом деле знаменитый в СНГ узор изобрели на Востоке, а Союз подтихую негласно присвоил сей культурный феномен себе. Россия садится рядом на корточки. Ласково проводит теплой ладонью с огрубевшей кожей по щеке, задевая прилипшую ко лбу челку. А потом с размаху бьет. Комнату наполняет звенящий звук, разбивается на тысячи копий и калейдоскопом повторяется у тебя в голове. Звон – не только в ушах, но звенит все твое тело, как хорошо натянутая, готовая лопнуть струна. И следом вдогонку на голову льется ледяная струя воды из граненого стакана. …да. Определенно, на все сто процентов, тогда это были лучшие ночь и утро в жизни Америки. Первые, открывающие цепочку других самых лучших воспоминаний. Ключевые слова: первый раз, Россия, истиннаябезудержнаямолодость. – Так год или пара месяцев? – еще чуть-чуть, и пальцы, сжимающиеся с каждым разом все сильнее на ободке очков, сорвут их с лица и выкинут вон, разбивая дорогие линзы об искусственный камин у одной из стен. США снова мысленно хихикает, но уже без прежнего веселья. Злое, клубящееся, разочарованное раздражение уже поднимается со дна желудка и подбирается к горлу. Надоело. – Может быть, и то и другое, – пожимает плечами американец, скучающе оглядывая кабинет. Ни одной дорогой безделушки, которую можно спереть. Из самого ценного здесь только камин. – Говорят, время придумали люди. «И чисто из презрения к человечеству я отвергаю концепцию времени. Выкинем часы на помойку истории!». Он хочет вернуться к России. Сеанс еще не окончен. Россия заплатил за этот час с психиатром. И даже так дедок из бюджетного учреждения не хочет работать нормально. Не его проблемы. «Зачем мне психиатр, когда есть ты, хани-банни?» «Затем, что я подсадил тебя на эту дурь, и не мне тебя с неё снимать, – грубый хрипловатый голос. Сколько в нем любви, думает США. – Нелепо убийце просить прощения у родственников, если сам же намеренно всадил нож в их сыночка». Америка смущенно-счастливо улыбается, аккуратно прижимаясь к его боку. «Ты такой заботливый, – шепчет он, обвивая его руками нежно, как лоза широкий ствол дерева. – Я так тебя люблю». Россия молчит – но американец не видит ничего плохого в этом молчании. А потом чуть наклоняется и целует США в макушку, лишь на мгновение вынимая сигарету изо рта. Сильный, остро-горький запах табака ударят в нос. «Я тебя тоже, Америка. Я тебя тоже». Закравшаяся в последние слова насмешка остается не услышанной и не разгаданной. Ведь США уже знает, в чем его смысл, и другого ему видеть не нужно.