«Шеи, затянутые петлёй, Они врали так, будто говорили правду. И мы подозреваем, что это ты, Ты полосуешь их из автомата. Этот проклятый майский день, Они клянутся, что я сумасшедший, Разве ничто меня не спасёт…? Я сломлен, я это чувствую, Я беззащитен, повержен, Меня трясёт, я дрожу. О боже, я истекаю кровью!»
Джисон усмехается, прикрывая рот ладонью. Песня продолжает играть на тихой мощности, но он отчётливо слышит каждое слово, что заставляет его окунуться в собственные чувства. Ток проходит по телу, Хан даже не замечает того, что старший появляется в салоне автомобиля, и что они выезжают со двора участка. Рука тянется к кнопкам с целью переключить песню. — Оставь, — негромко бросает Минхо, прибавляя скорость. Вздыхает, отворачиваясь к окну и кусает губы, подавляя в себе желание ослушаться хёна. Каждая строчка песни пропитана его душевной болью и слушать её становится совсем невозможно. Мелодия давит и душит, текст напоминает о всём самом плохом, а биты сравниваются с пульсом сердца. Фотограф мечется в мыслях, сжимая края куртки. Они проезжают мимо высоких жилых домов и широких улиц, где повсюду течёт своя жизнь. Толпы народу. Люди, что вечно куда-то торопятся, идут в разных направлениях, иногда забывая посмотреть по сторонам, дабы перейти дорогу. Им сигналят водители, наверняка негодуя с такого поведения. Смех детей, которые скачут вокруг своих родителей слышен даже в машине, хоть и мимолётно. Зеваки медленно перебирают ногами, то и дело поправляя свою одежду. Школьники стоят на остановке в ожидании своего автобуса, и парень ловит себя на воспоминаниях. Года два, а может три назад, он также стоял вместе с друзьями, обсуждая каждые новости и идеи. Это нагоняло мимолётную грусть и тоску по прошлым событиям. Проезжая по забитой машинами проезжей части, Джисон вновь вглядывается вдаль, рассматривая каждого человека. Сейчас только позднее утро, но город активен, несмотря на циферблат часов, которые показывают время. Была бы сейчас ночь, стало бы гораздо более шумно, чем сейчас. Он смотрит на то, как беспрерывно пополняются потоки людей, и Джисон думает, что хотел бы потеряться в этой толпе.«Время летит быстрее, Когда тебя заставляют, И мы осуждены и запуганы, Так кто же, чёрт возьми, во всём виноват?!»
Сердце делает непроизвольный кульбит. Это становится последней каплей его терпения. Резко выключает радио, на что сбоку слышит удивлённый хмык. — Мне не нравится песня, — высоко сипит не своим голосом и прочищает горло, неловко потирая запястья. Неуверенность заполняет его, а настрой снова сбивается, из-за чего хочется шипеть от досады. Дорога длится больше часа, но на нужное место приезжает пара как раз вовремя. Местность, в которой Минхо назначил встречу, была безлюдной и тихой. Район тут был почти не жилой, что только играло ему на руку. Старший отогнал машину за угол старых потёртых ворот, помогая Джи перетаскивать канистры к мусорным бакам. Там же они прячут сумку с вещами. Ли терпеливо ждёт, когда парень найдёт более незаметное место, где можно будет сидеть в засаде и ждать сигнала. Вертит в руке бутылку со снотворным и шмыгает носом от холодного ветра. Щёки и нос мгновенно розовеют, поддаваясь морозному потоку. Адвокат фыркает, натягивая шарф на лицо. Перебирает каждую полочку собственных раздумий, натыкаясь на выдуманный угол. Лабиринт чувств и поступков привёл его в тупик, из которого выбраться почти невозможно. Хочется разбить каждую стенку, дабы найти заветный выход. И даже если это получается, мысленная дверь только сильнее отдаляется, скрываясь прочь от него. Проблема в нём. Однозначно. Качает головой, сам себя спрашивая, где же тот обычный Ли Минхо, который радовался каждой мелочи до четырнадцати лет. Что пошло не так? Когда проблемы переросли в огромный нераспутываемый ком? В какой момент случился сбой в голове? — он честно не знает ответов на эти вопросы. Иногда хочется разобраться в себе, расставить всё по местам, обрести наконец покой и жить нормальной жизнью, где нет необоснованной агрессии или же абьюза по отношению к людям, которые находятся рядом с ним. Минхо, бывает, понимает, что нужно сходить к хорошему психологу, а может даже к психиатру. Вылечить своих тараканов в голове, спрятать страшные скелеты в огромном шкафу и запереть этот шкаф на замок, чтобы тот больше никогда не открывался. Есть желание почувствовать себя по-настоящему таким же, как другие люди. Чтобы забыть про все невзгоды и проблемы, которые реально трудно и почти невозможно разрешить. Каково это быть самым простым работником в юридической компании, где ты выполняешь свою работу адвоката, не думая о том, что вот: «этот человек меня так бесит, что я даже не против расчленить его и приготовить из свежего мяса вкусный ужин». Каково это не думать о ужасных вещах по типу убийств людей, насилия и жестокой любви, что приносит нескончаемую боль, от которой избавляться совсем не хочется? — Минхо этого не знает. Он уже не помнит, когда в последний раз хорошо проводил время в кругу шумной компании и близких друзей. У него и не было шумной компании близких друзей. Нет, совсем не было. Кристофер ему уже как старший брат, союзник по интересам, человек с таким же плохим детством, но только гораздо хуже. Кристофер ему вторая семья, которая без оговорок становится самой первой. Собрат по несчастью; человек, которому можно довериться и подставить своё плечо в нужный момент, потому что уже знаешь, что тот тоже всегда будет рядом. Кристофер — это не друзья, с которыми можно выпить пива, сходить в бар и смеяться до упаду. Кристофер — кто-то гораздо больше этого всего, но и одновременно меньше. Минхо никогда не разговаривал с пианистом на тему их поступков и непонятных действий, от которых у всех в жилах застывает кровь. Ли боится старшего. Потому что знает о том, как иногда тёмные мысли начинают полностью править чужим разумом и телом. У него у самого же так, тут ничего не поделаешь. Больше всего Минхо жалко Джисона. Конечно этот парень тоже не лучше. Скорее всего, Хан именно тот, кто переживал действительно тяжкие и бессмысленные дни. Он всегда находился под раздачей. Случись у Минхо приступ агрессии — Джисон становился куклой для битья. Будь у Минхо плохое настроение — Джисон принимал все удары. Чувствовал себя Минхо превосходно, подталкивая младшего на забавные «игры» с животными, — Джисон соглашался, хоть и по лицу его можно было прочитать чистое отвращение к ситуации, к самому себе. Ли помнит, как впервые увидел выступающие шрамы на худом теле. И он соврёт, если скажет, что совсем не испугался. Да, однозначно было страшно осознавать, что человек, которого ты приручил своей никчёмной любовью, получая взаимность, обдуманно делает себе больно. Эти рубцы не выглядели отталкивающе. Они притягивали. Хо водил пальцами по ним, восхищался, терял себя при виде них. Это ненормально, он прекрасно понимает это, но ничего не может с собой поделать. Минхо нравится чужая боль, независимо от того, в какой форме она проявляется. Будь это ментальная или физическая, — от неё становится хорошо. Хочется получать несколько порций данной сладости подряд, чтобы наконец утолить в себе ощущение непригодности в этом мире. Мужчина встряхивает головой, отгоняя невидимую пелену с глаз. Вслушивается в звуки и натягивает на лицо маску равнодушия с серьёзностью. В последний раз смотрит за стенку заброшенного здания, откуда немного выглядывает Хан. Приподнимает уголки губ, посылая своеобразную улыбку в его адрес и отворачивается. Красная нерабочая машина офицера заезжает в пустой двор, останавливается рядом с Ли, и адвокат открывает дверь в салон, когда ту открывает Ким. Он усаживается в кресло, поправляя перчатки на руках. Намджун подозрительно и недоверчиво оглядывает каждую заулку двора, прищуривая глаза. А после, наконец поворачивается к нему. — Здравствуйте, — басом выдаёт сотрудник полиции, поглаживая поверхность руля ладонью. Он старается не выдавать своей настороженности, скрывая ту под дежурной улыбкой, которая изо всех сил держится на лице. Ему определённо не нравится место встречи. Под ложечкой начинает сосать, что говорит только о плохом. Предчувствие никогда его не подводило. — И Вам, офицер, доброе утро, — усмехается Ли, следя за чужими эмоциями, которые отражаются в навязчивых движениях и явном напряжении. — Странное вы неформальное место отыскали, адвокат Ли, — с натяжкой хихикает тот. Его глаза немного слипаются после бессонной ночи, но казаться сонным на фоне бодрого Минхо совсем не хочется. Он аккуратно зевается в ладонь, немного поворачиваясь корпусом к Ли и смотрит на то, как тот достаёт из кожаного портфеля папку с документами. — Прошу прощения, что выбрал именно его. Но отсюда мне будет ближе выезжать из города после разрыва договора, — с наигранной невинностью лепечет Мин. — Дела? Или насовсем уезжаете? — ненавязчиво продолжает разговор, дабы разбавить тишину, которая грозится наступить в любой момент. — Работа, — поднимая взгляд на Кима, отвечает тот, а после снова начинает листать бумаги, ища самую нужную. Офицер понятливо кивает головой, поджимая губы. У самого было так же несколько дней назад. Такой груз информации, конечно, редко ложился на его плечи, но всегда нужно находить силы, чтобы продолжать активничать. Ибо профессия этого от него и требовала. — Пешком сюда дошли? — Нет, конечно, — посмеивается, стягивая со скрепки найденный договор. — Меня подвезли. Минхо приподнимает голову, устремляя свой пристальный взгляд на Кима. В его глазах читается немой вопрос, и Ли покачивает головой в разные стороны. — После встречи меня заберёт мой коллега, не переживайте. Ручка в портфеле находится гораздо быстрее. Мужчина хитро прищуривается, протягивая в руке небольшую бутылку с водой. Медлить нельзя. Ли уже не может заставлять ждать паренька. На улице холодно, и струны нервов предательски скрипят при каждом странном взгляде Джуна. — Хотите попить? — следит краем глаза, как тот забирает бутылку, откручивая крышку. Делает вид, что не замечает того, что Ким принюхивается к содержимому и, не обнаружив ничего подозрительного, спокойно делает три больших глотка, которых как раз таки хватит для быстрого действия снотворного. — Кисло-горько как-то, — смакуя, шепчет он, — то ли сладко… — Это берёзовый сок, разбавленный водой. — Намджун не отвечает на чужую реплику, лишь задумчиво кусает губы. Минхо спокойно подписывает документ о расторжении контракта, передавая листок с ручкой мужчине. Тот перечитывает каждую строчку, сверяясь со всеми пунктами. Причина прекращения сотрудничества указана в последнем абзаце, прямо говоря о смерти усопшего. Ким, не задумываясь, расписывается рядом с чужой подписью и отдаёт документ обратно. Широко зевает, похлопывая себя по щекам. Веки слипаются между собой, усталость начинает ощущаться гораздо сильнее, что сильно тревожит его, но он продолжает молчать, давая время Ли скрепить все документы и спрятать их в портфеле. Тот будто бы медлит, делая всё слишком плавно. В глазах начинает всё двоиться и расплываться. Он вновь зевает. Веки всё же закрываются, и он чувствует, как уже не может ничего с этим поделать. Внезапное желание только спать — буквально топит его в себе. Намджун начинает всё понимать только тогда, когда связь с реальностью постепенно начинает теряться. Неестественный привкус «берёзового сока», хитрые взгляды и неприятная аура вокруг адвоката складываются в один пазл. И осознание того, что эта встреча, скорее всего, будет последней в его жизни приходит мгновенно, но становится поздно. Минхо выиграл в этой игре. Адвокат тихо смеётся, проверяя на всякий случай, крепко ли заснул офицер и только потом выходит из машины, подавая знак Хану. Тот с ухмылкой на губах выходит из засады, направляясь к спрятанным канистрам. Берёт сразу две, меняя траекторию пути к машине полицейского. За это время, пока «встреча» сотрудников продолжалась, он настраивался и уверял себя, что делает это только на благо. Джисон прекрасно умеет навязывать себе мысли, поэтому убедить самого себя было совсем не проблемой. Сейчас же, под пристальным взглядом хёна, он обливает автомобиль бензином изнутри. Закрывает дверь и открывает вторую канистру. Всё проходит гладко и хорошо, что радует обоих. Фотограф заканчивает это дело буквально через пять минут, доставая из кармана куртки зажигалку. Отходит от машины, находя под ногами специально выведенную дорожку бензина и поджигает ту, светящимися глазами смотря на то, как пламя змейкой быстро-быстро движется к машине и охватывает ту, яростно пылая. Он убегает к подъехавшему автомобилю и быстро запрыгивает, снимая с себя испачканную верхнюю одежду. Они отъезжают за поворот, но горящую машину с офицером внутри видно через небольшую щель в старом заборе. Адреналин в крови перекрывает все остальные ощущения. Хан забывается, тяжело дыша. Это было так волнующе, но одновременно интригующе. — Ты молодец, Сон-и, — его треплют по волосам, довольно улыбаясь. Младший смотрит на Ли, приближаясь к лицу и оставляет мягкий поцелуй на губах, после отстраняясь, дабы пристегнуть ремень безопасности. — Теперь куда, Минхо-я? — выдыхает, откидывая голову на спинку сидения. — Домой и на ферму. Уверенность Джисона резко испаряется.***
Сынмин приходит полностью в себя только через день. Эти ночи были настоящим адом для него. После такого… изнасилования и получения совсем неприятной информации, ситуация стала для него безвыходной. «Ты только мой», — теперь звучит как самый ужасный кошмар на свете. Ему больно двигаться, всё тело не переставая ноет, напоминая о мучительных моментах и фразах, звучащих из уст пианиста. Он трясётся, сжимая в кулаках одеяло и ненавистным взглядом смотрит сквозь пространство. Всё это время Кристофер приходил к нему, как бы навещая, проверяя живой ли он. Это бесило и раздражало. Он не хотел видеть это противное лицо, которое хотелось превратить в мясо. Он не хотел смотреть на широкую спину, облачённую в серую рубашку. Не хотел чувствовать прикосновения на своём теле, от которых начинало тошнить. Комок в горле не давал ему открыть рта, потому что открой его, и он уверен, что заплачет от несправедливости по отношению к себе, как к человеку. Он был полностью уверен, что если бы он попытался что-то сказать, то получилось бы только завыть в голос, всхлипывая от переполняющей разум боли. В голове не осталось ни одной светлой мысли. Только тёмные и пугающие, от которых хотелось скрыться. Подсознание дрожало, словно осиновый лист, что держался из последних сил на ветви дерева. Каждый угол мыслей был забит такими переживаниями, которые объяснить совсем невозможно человеческими словами. Это было… неописуемое чувство, сопровождаемое полной апатией к жизни. Равнодушием ко всему, что происходит вокруг него. Больше ничего не волновало. Ни работа, ни коллеги, судя по ситуации уже бывшие коллеги. Ни пасмурная погода за окном. Ни собственное состояние. Просто ломота и болезненность не оставляли парня в покое. Равнодушие убивало изнутри. Оно перемешивалось с ненавистью, становилось оружием, которое способно было убить не только внутреннюю оболочку. Внутри всё гнило с каждой секундой. Казалось, коснись его, и он превратится в сожжённый прах, который непременно будет вонять тухлятиной, гнилью. У этого чувства, что заполняет целиком, — нет названия, но Сынмин знает, что оно существует. В нём. И это мучительно. Словно его медленно убивали, резали изнутри, не давали покоя и отдыха. Не давали восстановиться, потому что знали, что скоро Мину придёт настоящий конец. Возможно… Возможно, началась стадия депрессии, которая делала новые обороты, утягивая его на самое дно? Возможно, его душу уже не спасти, ведь она превращается в нечто… отвратительное… И это точно не меланхолия. Он думает о собственной смерти, которую хочет получить самым быстрым способом. Да вообще любым. Главное ведь это умереть и исчезнуть навсегда, да? Трясёт головой в разные стороны, переворачиваясь на бок. Нет. Главное не умереть. Он не собирается покончить с собой, пока эта тварь будет жить на этой земле. Он не позволит этому уроду продолжать дышать воздухом. Сначала он разберётся… попытается разобраться с Баном, а после… А после посмотрит, что можно будет сделать и собой. Может его и убьёт Минхо, а может и Джисон, что оказался совсем не застенчивой лапочкой, а настоящим живодёром. Они все каннибалы. И от этого факта живот скручивает. «Боже, как же противно», — цинично улыбается, мерзко похрипывая. Он дёргается от резкого шума на первом этаже. Каждый громкий звук порождает в нём панику. Как он превратился в это? Плечи трясутся от плача. Он предал самого себя. Он ведь должен стараться выжить. Не думать о печальных исходах, а надеяться на самое лучшее. Но надежда ведь всегда умирает самой последней, тогда почему ты не борешься? Почему опускаешь руки, даже не думая о том, что у тебя есть шанс выбраться отсюда. Неважно каким способом. Просто нужно держаться… Он должен потерпеть, и тогда точно всё закончится… — Ничего я не должен, — шепчет, сильно жмурясь. «Слабак», отражается внутри. Прислушивается к еле слышимым разговорам, задерживая дыхание. Он распознаёт голос Кристофера быстрее всего. Следом чередуются голоса Минхо и Джисона. А потом слышатся отчётливые шаги по лестнице, которые приближаются к нему. Испуганно вжимает голову, напрягаясь всем телом. Облизывает искусанные губы, бегая взглядом по комнате. Кто-то мнётся за дверью, он понимает это по тихому шёпоту. Это точно не Кристофер. Выдыхает более спокойно, пытаясь подавить панику со страхом. Дверь открывается с тихим скрипом, но он даже не двигается, продолжая метаться взглядом. — Сынмин-хён…? — неуверенный голос Джисона застыл в дверях. Ему не отвечают, поэтому парень оглядывается назад, убеждаясь в том, что за ним не следят старшие. Заходит в комнату, прикрывая за собой дверь до щелчка. Проходит к кровати, где безжизненной куклой валяется старший и протягивает руку, едва касаясь чужой ноги. Сынмин отдёргивает ту от прикосновения, показывая свою неприязнь и неохоту в общении. Снаружи выглядит безэмоциональным, отречённым, пока внутри строится собственная стратегия; пока внутри горит сильнейшее пламя, что обжигает, оставляя тяжёлые раны. — П-прости, — пряча руку за спиной, шепчет, досконально осматривая парня. Каждый синяк и ссадину видно отлично, и Джисон ёжится, сгорбившись в плечах. Становится самому неудобно. Хан усаживается на кровать, теребя пальцы рук. — Я сочувствую, что ты встретил Криса-хёна, — тихо продолжает он, стараясь не тревожить лишний раз редактора. — Ты, наверное, не поймёшь меня, но я знаю, что хён всё рассказал тебе. Тебе наверное отвратительно сейчас… Как бы то ни было, я помогу тебе, Сынмин. Я не такой, как ты думаешь, правда… Я не получаю удовольствие, когда убиваю. Я — не они, Сынмин-хён. Это звучит как оправдание, но это совсем не так. Мне сложно правильно формулировать свои мысли… Просто тот вечер, когда я пришёл на указанное Минхо-хёном место, не ожидал увидеть там… Твоего друга. Сынмин сжимает кулаки, принимая сидячее положение. Он глубоко дышит, пока ярость просачивается по венам. Парень слушает, пытается вникнуть в суть этого бессмысленного диалога, который ничем ему уже не поможет. — Я хотел рассказать тебе, предупредить, но мне нельзя было этого делать. Я не свободный человек, понимаешь? В таких ситуациях просто игрушка, собачка на побегушках, которой удобно пользоваться, — дрожащим голосом, не останавливаясь, тараторит Хан. — Рассказал бы я тебе тайком, пытаясь оградить от опасности, было бы всё гораздо хуже. Мы бы оба… Оба либо умерли… либо же оказались в оковах, хён. И лучшим вариантом был бы как раз первый, потому что лучше умереть, чем попасть в подвал… Эта ферма, она гораздо страшнее, чем дом, в котором мы живём. Ты уже совершил две ошибки, накинувшись с кулаками на Криса-хёна, а после пытаясь сбежать в лесу. Отсюда не сбежать, хён. Но я правда не хочу, чтобы ты повторял мою историю, поэтому желаю помочь… — И чем ты мне поможешь…? — пытливо усмехается, вставая на ватных ногах с кровати. Джисон повторяет его действия, и Ким отводит на секунду взгляд в сторону. Подходит ближе, смотря прямо в глаза. — Я… Я найду хороший момент и выведу отсюда… В крайнем случае попробую увезти куда хочешь, если мне удастся угнать одну из машин хёнов. Я обязательно что-нибудь… Он не успевает договорить, потому что кулак Сынмина встречается с его лицом, а после с животом. Редактор не жалеет силы, которая у него на исходе. Бьёт, поваливая Хана на кровать. Тот не отбивается, застыв в одном положении. — Прости, Сынмин, — повторяет по нескольку раз, сбивая Кима с толку. Старший выдыхает через нос, устало оседая на пол. Не этого он хотел. Совсем не этого. Джисон ему всё так же противен, но видя как младший принимает удары, словно на привычке, выработанном рефлексе, становится всё ясно. Сынмин улыбается, и уголки его губ дёргаются от напряжения. — Пока я не попытаюсь прикончить Кристофера, — шепчет он, — никуда отсюда не уйду. Мне плевать, Джи. На тебя, на Минхо, на Кристофера. Вы все для меня одно сплошное чёрное пятно, которое срочно нужно стереть. Мне плевать уже на себя. Просто я не хочу оставлять всё вот так… — Но, — Хан заикается, неверующим взглядом сверля потолок. — Если у тебя не получится, то Крис-хён разозлится и от вспышки гнева неосознанно сможет убить тебя… — Значит так нужно. В любом случае я уже… Морально просто не способен двигаться дальше. Теперь исчезни, Хан Джисон, — вкладывая ненависть в произношение полного имени парня, цедит Сынмин. Он следит за тем, как плетётся к выходу фотограф, последний раз оглядываясь на него, а после закрывая за собой дверь, оставляя Кима одного.***
Кристофер гипнотизирует взглядом стену. Задумывается совсем на секунду, но сам не замечает, как вылетает из реальности. Нет, это не совесть, но ему становится стыдно перед парнем. Совсем не понимает, что с ним происходит и как это остановить. Он бегает от одной мысли к другой, пытаясь понять, какая подходит больше всего. Но путается сильнее. Загоняет себя в клетку разума, закрывает на замок и его «Я» смеётся, находясь за пределами толстых прутьев решётки. Будто его «Я» — это отдельное существо, которое имеет право пользоваться сознанием и телом. Будто бы оно управляет им, даёт ему указания, а он выполняет, совсем не замечая очевидных вещей. Кристофер теряется. Перебирает все воспоминания о своих поступках. На каждом моменте замедляется, находя новые детали пазла. И как бы иронично это не звучало, но он находит и собирает его, однако мнение, характер и собственная сущность никак не меняются от этого. Просто опять спокойно воспринимает тот факт, что ему нужна помощь врачей. Сколько раз он приходил к таким выводам? Не сосчитать на пальцах. Может несколько десяток или сотен раз, и всё бесполезно. Мужчина не хочет меняться, потому что его устраивает сам он. Потому что менять что-то в себе бесполезно. Ему уже поздно лечить свою дурную голову. Уже поздно думать о нормальной жизни. Это нужно было делать ещё с самого детства. Просто он родился не в той семье. Просто появился на свет у тех, кто не знает понятия жалости, человечности, дружелюбия и адекватности. И этот характер развился от дерьмового отношения к нему. Он всегда был тем, кого сравнивали в семье со скотом. Простым жуком. Время шло, он становился жёстче и перенимал характер своей ненормальной семейки. Вот и объяснение того, почему же Кристофер такой… «Самому-то не противно от себя?» — голос в голове надменно смеётся, выжимая из Бана все соки. Конечно нет. Почему ему должно быть противно от себя? Он давно принял себя. Давно понял, что такой как он может быть влиятельным человеком в жизни не в плане богатств, а в плане распоряжения чужими жизнями. И это, по правде говоря, возвышало его. Мужчина чувствовал себя уверенно. Он мог щёлкнуть пальцами, и любой попадёт в его лапы, умирая самой мучительной смертью. А мог просто дать спокойной жизни тому, кому хотелось. Но больше всего привлекали такие, как Сынмин. Красивые, словно ангелы, с интересным характером и своеобразной наивностью. Сынмин привлекал его. Манил и завораживал, даже не понимая этого. И если бы Ким не пришёл тогда к нему в дом на пробное занятие, Кристофер уверен, что они бы всё равно встретились. Рано или поздно, но оказались в одном месте и в одно время. Они бы были вместе при любых ситуациях. Потому что Сынмин идеально подходит Кристоферу. И Кристофер желает сделать Сынмина таким же как он. Чтобы понять на что способен его мальчик. Он видит потенциал в чужих глазах. Просто знает, что если Ким начнёт убивать, то из него получится идеальное оружие… Идеальный человек, с которым можно будет пойти даже под пули. С которым даже жалко не будет поделиться своей величественностью. Ох, и как же это прекрасно звучит в его мыслях. Как же превосходно ощущать то, как эйфория от одних представлений, разливается по горячей крови. «Самые лучшие люди — сумасшедшие люди», — усмехается, удобней устраиваясь на диване.***
Тихо передвигая ногами по полу, Сынмин осторожно доходит до лестницы. Задерживает в груди воздух, немного вздрагивая. Позади него стоит Джисон, который пытался отговорить его, а в соседней комнате спит Минхо, который в любой момент может проснуться, и тогда всем будет плохо. Ким спускается на две ступеньки ниже, хватаясь за перила, что не перевернуться на лестнице. Стук сердца эхом проходит в голове, и он крепче сжимает деревяшку, за которую держится. Парень вновь повторяет всё то, что хочет исполнить в жизни. Хмурится, не оглядываясь назад, зная, что Хан спускается следом за ним, неодобрительно качая головой. Тому удалось объяснить Минхо, откуда же появился синяк на лице. Глупая отмазка, что он споткнулся, влетев в пол, почему-то сработала, но так было даже спокойней. Когда Сынмин ступил с лестницы до конца, в животе скрутило уже не от отвращения, а от ожидания того, что должно случиться с минуты на минуту. Он так и думал. Кристофер уснул на диване, как и прошлым вечером. Усмехаясь, парень тихой походкой двинулся дальше, вытирая вспотевшие ладони об ткань шорт. Редактор невесомо касается большим пальцем чужой щеки, проводит линию скул, спускаясь ниже, засматривается на белые кудри, что в полном беспорядке падали на подушку. Спускается касаниями к шее, осторожно вздыхая. Вторая рука резко легла на горло. Он сжал его сильнее, вдавливая в обивку дивана. Желание задушить слепило его. Туманило разум. Сынмин сжимал пальцы на шее со всей силы, смотрел прямо в глаза, когда от неожиданного давления и прекращения поступления воздуха Кристофер проснулся. Он кривил лицо, оголял зубы, скалясь. Его руки не стали отцеплять с себя хватку, а наоборот переместились на шею Сынмина, сжимая в ответ. Они душили друг друга, не прерывая боя взглядами. Джисон стоял за стеной, прячась в тени. Прикрывал рот ладонью, боясь сделать резкий выдох. Следил за тем, как те не сдаваясь лишали друг друга воздуха. Как Кристофер задёргал ногами, пиная младшего. Как тот, истерически смеясь, давал себя бить. Как Кристофер схватился за чужие волосы, таща за собой в сторону небольшого коридора, где находился спуск в подвал. Смотрел испуганными глазами на то, как Сынмин держался за чужие руки, пытаясь ослабить хватку на волосах. Ловил на себе взгляд Кима, что печально улыбался во весь рот, скрываясь в темноте вместе с пианистом. Хан дрожит от страха, когда слышит на втором этаже несильный топот ног и в подвале маты вперемешку с криками. А после бежит к Минхо, что проснулся от шума. Он ему уже ничем не поможет.***
— В каждом из нас есть так называемый «чёрный ящик», — начал Кристофер, опираясь копчиком о железный стол. Его внимательный взгляд сканировал тусклое и бледное лицо Сынмина, который старался не упасть головой вниз, смотря прямо в его глаза. — А то есть наша психика. Есть слабые и сильные духом. А есть среднячок, — он повертел кистью в воздухе. Мужчина усмехается, переводя взгляд на свои пальцы и громко хмыкает. — Ты среднячок психологически, если быть откровенно честным сейчас, — Сынмин прикрыл глаза, но образ друга мгновенно появлялся перед его лицом. Собственное воображение шло против него. Какая ирония, чёрт возьми. Он добил его одними фотографиями. Фотографиями, которые больше всего не хотелось видеть в этой жизни. — Та самая золотая середина, хотя не очень в этом уверен, — вновь улыбается тот. — Я… — хочет высказать всё, и пускай, что сделает только хуже, но он словно дар речи теряет, не может и слова выговорить, потому что Кристофер наклонился так близко к его лицу, что моментально становилось страшно. Страшно за свою жизнь, Сынмин? Что ты там ранее думал? Плевать тебе на себя? Плевать, что тебя могут не пожалеть и прикончить? Ты думал, что не боишься умирать? Ха-ха, да ты же трус. — Что ты? Ну? Что? — пианист упирается ладонями о свои колени и проводит губами от уголка губ до щеки, чувствуя как Мин начинает подрагивать под его прикосновениями. Избитый, полуживой полумёртвый, но всё такой же привлекательный. И Кристофер знает, что Сынмин выдержит. — Скучаешь по своему красавчику? — шипит и, отстранившись, вновь натягивает на губы улыбку. Страшно. Страшно наблюдать за тем, как меняется настрой мужчины, и Сынмин даже не знает, чего можно от него ожидать. Его трясёт как ненормального и дышать становится в какой-то момент невозможно. Эмоции берут верх, и он буквально захлёбывается ненавистью к Бану. Хочет в этой ненависти утопить его, но сам не замечает, как молниеносно уходит на дно за ним, а всякие надежды на лучшее, что появились после разговора с Джи, с крахом разваливаются на глазах, превращаясь в пустое «ничто». — З-зачем ты его у-убил…? — хрипит в пол голоса, и перед глазами появляются те самые фотографии, где истерзанный, с разрезанным горлом лежал в лужи собственной крови Хёнджин. Пианист вздыхает и как-то измученно смотрит в глаза парня, подбирая слова. Несомненно он понимает, что чувствует сейчас младший. Если бы не злость и поступок Кима, то Бан бы непременно вывел с подвала младшего и уложил спать. Но разве это сказка, где главный антагонист, злодей, превращается в доброго человека, который готов измениться ради счастья? Нет. И обоим это понятно. Просто убил. Просто захотелось. Просто его раздражал этот Хван, который вечно находился рядом с ними даже фантомно, — подумалось ему на секунду. ПСИХ, ПСИХ, ПСИХ, ПСИХ, ПСИХ, ПСИХ… А потом он вспоминает, как те с нежностью обнимались, общались и уделяли друг другу время, отчего разум укрывает плотной чёрной пеленой. И собравшись силами, он выпаливает тихое, но такое уверенное: — Из-за ревности. Кристофер не любит делиться своим и никогда этого не любил делать. Сынмин ведь только его мальчик, только его любовь и своеобразное счастье, смешанное с идиотским наслаждением. Сынмин — его удовлетворение и спокойствие. И больше он ничей. Только Бан имеет право избивать Кима, попрекать в чём-то, унижать и довольствоваться его болью. Только он может подчинять его, привязывать к стулу и протыкать живот острыми ножами в порыве ярости. И только он может слизывать кровь, стекающую с разбитых губ. Больше никто. Мужчина отходит обратно к железному столу, отбрасывая кровавые ножи. Он отмоет их завтра, может быть… А Сынмин… Он ничего не чувствует. Абсолютно ничего. Внутри будто бы что-то важное разбилось, и теперь даже стараться выбраться отсюда не хочется, потому что сил никаких больше нет. Перед глазами уже нет образа погибшего лучшего друга. Есть только яркая картинка драки в этом чёртовом подвале и ощущение острых ударов об ступеньки, пока его тащили за волосы вниз. Он снова перекручивает в голове момент, где пианист со злостью усаживает его на стул, крепко связывая толстыми верёвками. Как в живот несколько раз врезается острый нож. Снова вспоминает, как в горле поднимается горячая кровь, и он кашляет ей, чуть ли не захлёбываясь. Эта игра однозначно проиграна им. Он в полной мере ощутил все эмоции от ужаса до отчаяния. От сильнейшей симпатии до пылающей ненависти. — Гнилое не терпит прикосновений, верно, Кристофер? — усмехается Сынмин, провожая взглядом удаляющуюся фигуру мужчины, который скрывается наверху, оставляя его здесь одного с неглубокой раной на горле, которую получил чисто по случайности, когда начал брыкаться. Ким глубоко дышит, сжимая кулаки до побеления кожи. Жмурится от того, что в глазах всё время темнеет и хрипит от сильнейшей боли. Он вскидывает голову наверх, поглядывая на правую стену, где на самом верху есть небольшое окошко, за которым фонарь освещал улицу. И первый снег, падающий за окном, нагонял лишь спокойствие. Лёгкие горят ярым пламенем. Не так, как после побега от Кристофера. Гораздо сильнее и больнее. Слишком ощутима эта физическая и моральная боль, которая перерастает во что-то большее, грозясь разорваться на куски. В груди щемит, пульс отчётливым эхом проходится по вискам, и тело окутывает неимоверный жар. В какое-то мгновение всё прекращается, а глаза парня приобретают стеклянный вид, словно это кукольные очи. Пару секунд назад Сынмин не выдержал и сделал последний глоток воздуха.