Экстра

Лю Цингэ терпел. Даже проклятый Шэнь Цинцю за все годы своих безумств не выводил главу Байчжань так сильно, как этот по фамилии Пэй за один день. Один день. А сколько ещё придётся провести в этом странном месте, где носящие фартуки демоны и болтливые боги не вызывают ни у кого удивления? Ещё и Мин Фань тут усердно оттачивает навыки готовки под руководством рогатого чудища и петуха с самомнением феникса. И при этом ученик проклятого Шэнь Цинцю имеет такой вид, будто познал спокойствие монаха, дзен будды, а заодно и настоечку Му Цинфана. Лю Цингэ был готов плеваться изрядно подпорченной мастером Сюя кровью. Пэй Мин же с наслаждением наблюдал за мрачно сидящим в самом углу таверны мастером Лю. И не было для генерала зрелища краше. Ещё бы слух свой усладить голосом этого мужчины, а то облик его хоть взору и приятен, но душа желает большего. И Пэй Мин честно старался разговорить господина Лю безобидными речами, но тот не соизволил обратить внимания на них. Что ж, этому генералу не оставили выбора: — Деве Лю не стоит так хмуриться, это портит её прекрасное… — Обнажи меч,— глухо выдавливает из себя мастер Лю. Пэй Мин не замедлил исполнить просьбу пока не своей девы. И вот верещащий и проклинающий всё и вся Жун Гуан покинул ножны, готовый повернуться остриём к своему собственному владельцу. Не только у мастера Лю терпение было на исходе. Но до того, как бывший заместитель генерала успевает это сделать, Пэй Мин сам перехватывает лезвие и протягивает меч рукоятью к главе Лю. Тот смотрит непонимающе. — Твой голос я услышал, а сражаться с тобой у меня нет желания. Считай, я сдаюсь. Жун Гуану показалось, что его только что вновь сломали. Одним движением на осколки раздробили. Пэй Мин сдаётся. Пэй сложил свой меч. Пэй Мин, ты… — Ты в своём уме?!— заорал Жун Гуан. Лю Цингэ же смотрит на генерала со сложным выражением. Против безоружного сделать ничего не может, и питает глубокое отвращение к воину, что так просто протягивает противнику собственный меч. Вот только не знает глава Байчжань, что Пэй Мину ничуть «не просто», что впервые он признаёт своё поражение, и ныне лишается не только меча. Сердце тоже отдаёт. Лю Цингэ дары не оценил, даже не понял, что ему предложили, лишь с презрением произнёс: — Много болтаешь. — Не поверишь,— вместо него отвечает меч, все еще сомневающийся в рассудке Пэй Мина. — Обычно ему хватает и пары слов, а после он уже приступает к делу. И делу всего себя отдаёт, полностью. Хотя в его случае берет. А тут.. вот, впервые сам отдался. Вместе с мечом. *** — Пэй Мин, я понимаю, за столько своего развратного существования тебе захотелось разнообразия. Но это же не повод льститься на мужчину! — увещевал Жун Гуан.— Ладно если б тот был нежен и покладист, а он? Сволочь неласковая! Хоть бы взгляд на тебя один бросил! Хоть бы словом обмолвился! За десять лет все ваши разговоры сводятся только к одному: «закрой рот». — Просто глава Лю ещё не знает, на что мой рот способен,— пожимает плечами Пэй Мин. — …— Жун Гуан помолчал, переварил и едва не выплюнул обратно. — Пэй Мин, это срань… в смысле, грань! Хотя и первое тоже. Неважно. Важно другое. Не хочет он тебя! Понимаю, что для твоего большого самолюбия, в размерах сравнимого только с прозвищем Фэн Синя, это удар ниже пояса. Но и такое бывает! Не вставляешь ты его! Во всех смыслах! Ты не миловидное божественное создание с фарфоровой девичьей кожей и веером вместо стыда! — А мне и не нужно,— резонно возразил Пэй Мин.— Я уступлю роль миловидного создания своей… *** — …деве Лю пора отбросить скромность и ответить этому генералу,— если бы Пэй Мин заранее не смирился со своим сумасшествием ещё в день, когда положил глаз на мужчину, то сейчас от дикого взгляда своей непокорной девы и впрямь бы ополоумел. Поджатые тонкие губы, сведенные прямые брови, гнев, точно тенями осевший в уголках глаз. И меч у шеи… Меч? — Пэй Мин! Тебе сейчас отрубят твою голову! Конечно, она тебе ни к чему: думаешь ты все равно другим местом, но это не повод её лишиться! Пэй Мин на меч внимания не обратил, что он в них не видел? Зато от рук с длинными, ни капли не изящными пальцами он глаз отвести не мог. Ровно до тех пор, пока перед ним не грохнулась огромная кастрюля непонятно чего. — Учитель Лю,— игнорируя и меч, и гневный настрой главы Байчжань, Мин Фань абсолютно спокойно, с лицом человека, видевшего чуть больше, чем всё, под началом мастера Сюя, поставил рядом с кастрюлей тарелку.— Не могли бы вы оценить, как приготовлено? Лю Цингэ метнул острый взгляд на старшего ученика. Мин Фань намёк понял, а потому, оставшись доволен тем, что предотвратил смертоубийство, забрал кастрюлю и вновь удалился под бдительное око братца Петуха. — Если ещё раз назовёшь меня так, то молитвы верующих тебя не спасут,— просто, без капли бахвальства сказал глава Байчжань. Он лишь озвучил Пэй Мину его ближайшее будущее. — В таком случае скажи мне своё имя,— наблюдая за реакцией на свои слова, Пэй Мин осклабился, — не волнуйся, мой язык не обесчестит тебя, лишь назвав по имени. «А вот другим способом мог бы», — добавил про себя генерал. Мастер Лю тяжело смотрит, а после также тяжело бросает: — Глава Байчжань. Лю Цингэ. *** — Я, конечно, слышал, что любовь слепа, но не глуха же,— продолжал играть на нервах (причём, кажется, на собственных) Жун Гуан.— Лю Цингэ при тебе спрашивал у градоначальника, где мастер Сюя, на которого он едва не молится. Да, Пэй Мин, осознай всю иронию. Бог ты, а молится Лю Цингэ на Шэнь Цинцю. — Пусть,— легко соглашается генерал. — У меня верующих хватает. Главу Лю я для другого берегу. Слова звучали насмешливо, но Жун Гуан знал Пэй Мина слишком давно. Генерал не ведал вкус уксуса до встречи с Лю Цингэ, ныне же запивает им вино. *** Где-то между вторым днём пребывания в странном месте и восемнадцатой попыткой Мин Фаня отравить его (видимо, этот ученик решил на все поколения семьи Лю найти управу) глава Байчжань проклял каждый звук в собственном имени. Человек по фамилии Пэй произносил его столько раз, что доведённый до отчаяния и до меча Лю Цингэ согласен был уже начать молиться, лишь бы боги послали ему скорую смерть. Однако Мин Фань запретил главе Байчжань и себя убивать. И прежде чем Лю Цингэ успел осадить зарвавшегося ученика, тот спокойно сказал: — Учитель расстроится, если с вами что-то случится. Лю Цингэ опустил меч. И сам опустился. Упоминание Шэнь Цинцю подобно проклятию, что заставляет склониться, обрекая даже уважающего себя воина забыть, что под коленями у мужчины таится золото. Лю Цингэ ушел из осточертевшего трактира, надеясь отвлечься яркостью необычного места. Вот только слова человека, последовавшего за ним, стёрли из странного мира все краски: — Кажется, сердце девы Лю уже занято. Лю Цингэ обернулся резко, и вместо привычного нахального выражения застал на лице генерала язвительную злость. — Ты слишком много болтаешь. — А ты не привык говорить, да? Все решаешь мечом?— улыбнулся Пэй Мин. — С тем человеком тоже не додумался до слов снизойти? Лю Цингэ молчал. Нечего ему на это ответить, и не желает он отвечать. В речах он никогда не нуждался, значение имеют лишь поступки. Остальное — блажь, не более. — Что ж, дева Лю,— не снимая улыбки, говорит Пэй Мин, обнажая в кои-то веке смолкший меч, — давай говорить на твоём языке. Если победишь — и слова от меня больше не услышишь. Проиграешь — ответишь мне на один единственный вопрос. И не прогонишь до тех пор, пока не дашь этот ответ. — Годится,— соглашается Лю Цингэ. И по его губам полезет едва заметная улыбка. В голове не укладывается, как в этом генерале могут сочетаться и раздражающая раскрепощённость в словах, и способность твёрдо держать меч. Второе вызывает уважение. Уважение вызывает и стиль боя, что, в отличии от велеречивых слов, прост и искусен. Уважение вызывает и то, что бой поглощает внимание генерала настолько, что хмурятся вечно нахально вздернутые брови, и нет более дело этому Богу ни до девичьих юбок, ни до крепкой выпивки. Хороший поединок он явно ценит больше и того, и другого. Наверное, уважение вкупе со злостью и привычным раздражением, вызывает и его победа. Не изящная и не наигранно-вычурная с прижиманием лопатками к земле или мечом, застывшим у горла. Просто и практично из руки Лю Цингэ выбили Чэнлуань, обезоружив, и тем самым обрекая на проигрыш. Глава Байчжань посмотрел на лицо генерала, выражающее искреннее довольство и битвой, и победой. Ни капли притворного сочувствия, что обычно выражает победитель проигравшему. — Долг платежом красен, не так ли, Лю Цингэ? Глава Байчжань кивает. Унизительно, но честно. — Я не говорил с тем человеком. Ему не нужны мои чувства, а мне самому они в тягость,— Лю Цингэ, как и обещал, ответил на вопрос, потому позволяет себе выразительно посмотреть на собственный меч, что генерал держал. Тот с улыбкой протягивает Чэнлуань. Лю Цингэ берётся за рукоять, но генерал меч не опускает. Глава Байчжань привычно хмурится. Это ещё что означает? — Ответ, конечно, хорош, глава Лю. Вот только я ещё не задал вопрос,— кривая улыбка держит уголки рта Пэй Мина, подобно тому, как руки его держат меч, не желая отпускать его владельца. — В свои сердечные дела ты посвятил меня по собственному желанию, я же задать вопрос ещё не успел. — Но разве ты не это спрашивал до боя?! — До боя — да, но после я передумал,— как ни в чем не бывало соврал Пэй Мин.— Ты слишком поспешил, отвечая на вопрос, который я задал из праздного любопытства. Как ответ на подобную глупость может стать достойной платой за победу в таком поединке? Лю Цингэ закипел, но сдержался, понимая, что сам поступил как дурак. — Задавай свой вопрос и проваливай. — Как скажешь, но вот беда. Я ещё не придумал вопрос, ответ на который был бы равен по цене этой победе. — Ты… Лю Цингэ и прежде мысли словами нескладно выражал, но тут и остатки здравого смысла его покинули. Этот плут провёл его. И теперь, покуда он не задаст свой чертов вопрос, Лю Цингэ не имеет права прогнать его. — Не смотри на меня так, Лю Цингэ. Я — Бог Войны,— продолжал улыбаться Пэй Мин, слегка притягивая к себе чужой меч и чужое, пока ещё занятое сердце, — а на войне важна не только сила, но и стратегия. Военная хитрость, если угодно. *** — Десять лет, Пэй Мин, ты пьёшь его кровь, смешивая её с уксусом, уже десять лет. Как еще не отравился? И сколько еще это будет продолжаться? Он тебя не прогоняет, но сам пытается сбежать подальше. Пэй Мин смолчал. На правду возразить было нечего. Генерал приходил на Цанцюн ради Лю Цингэ, уходил вместе с ним и другими учениками к людям для уничтожения демонов, возвращался с ним обратно и говорил, говорил и говорил, не жалея слов. Пэй Мин раньше не замечал в себе тяги к пустословию или к навязчивости, но молчание этого человека сделало из генерала болтливого купца, стремящегося выторговать хоть пару слов из обласканного собственным взглядом товара. Ныне же терпение подошло к концу. Глава Шэнь, снова глава Шэнь… И ведь никто, кроме самого Пэй Мина и Жун Гуана, не замечает. Но это только на руку. Заметь мастер Сюя и, кто знает, принял бы чувства мечника. Чувства, которые для него в тягость. Пэй Мин усмехается. В одном Жун Гуан прав. Пора уже заканчивать с этими чувствами. Десять лет — долгий срок. Лю Цингэ на Байчжань не оказалось. Его старший ученик сказал, что Учитель отправился на Ань Дин встретиться с главой Шан. И кое-что ещё сказал. — Тебе же ясно сказали, Пэй Мин. Он не с этим главой Ань Дин идёт повидаться. Пэй Мин лишь приподнимает уголки губ, чёрные мысли стараясь спрятать в улыбке. Лю Цингэ искал Шэнь Цинцю. Лю Цингэ выходит из покоев главы Ань Дин, так и не застав последнего на месте. А в коридоре его самого уже поджидают. Мастер Чэнлуаня даже взгляда не бросил на назойливого Бога, но и обойти его не смог. Всё на Ань Дин такое, скупое на лишнее пространство, не разойтись в узком коридоре двум людям. — Отойди, не до тебя сегодня. Краток, как и всегда. И на Пэй Мина глава Лю не собирается тратить ни слов, ни времени. Как и всегда. Глава Байчжань, видя, что Пэй Мин не двигается с места, тянет к нему руку, чтобы убрать с дороги, но тот перехватывает его запястье. — Лю Цингэ, самое время вернуть долг. Кажется, глава Байчжань несколько удивлён. И это удивление выбило из головы даже беспокойство о Шэнь Цинцю. Мастер Сюя недавно получил искажение Ци, о котором знали лишь Му Цинфан и Лю Цингэ. Мастеру Чэнлуаня пришлось срочно отправиться за пределы Цанцюн, а по возвращению он обнаружил, что Му Цинфан только два дня назад окончательно нормализовал состояние Шэнь Цинцю и теперь понятия не имеет, где он. Лю Цингэ от злости и на лекаря, и на проклятого мастера Сюя едва ли не дышал через раз. Теперь же его дыхание окончательно сбил этот по фамилии Пэй. Не вовремя, как и всегда. — Говори быстрее. Пэй Мин скажет быстро, но перед этим смотрит медленно. Смотрит на мужчину, что краше любой девы. В эту красоту генерал влюбился десять лет назад, но ждать ответа он решил не из-за нее. Бог Войны, едва выждавший несколько дней до новой встречи с Лю Цингэ, согласился ждать ответа на незаданный вопрос несколько лет из-за силы этого мужчины. Из-за того, как крепко его руки держали меч, из-за немногословности, преданности и заботе, скрываемой за грубостью. Из-за бесстрашия и отсутствия хитрости. Пэй Мин согласился ждать ответа десять лет не ради прекрасной девы, в которую влюбился, а ради сильного мужчины, которого полюбил: — Как думаешь, глава Лю, а этот генерал мог бы вызвать у тебя чувства, которые бы тебя тяготили? — Уже,— просто отвечает Лю Цингэ, отмечая, что болтун наконец смолк. Не перебивает, только смотрит с какой-то жадностью. — Ты уже вызываешь у меня чувства, которые меня тяготят. Этот Пэй изводит его уже десять лет, ходит хвостиком, нестерпимо много болтает и служит Лю Цингэ немым (хотя почему немым? Очень даже болтливым!) укором в слабости. Мол, вот истинный Бог Войны, а ты, глава Байчжань, подделка, не способная его победить. Разумеется, такой человек не мог не вызвать у Лю Цингэ восхищения, смешанное с постыдной завистью. И эти чувства очень тяготили прямолинейную душу главы Байчжань. Вот только до того, как мастер Чэнлуаня успел гневно об этом заявить, он почувствовал что его рот и слова из себя выдавить не сможет. В прямом смысле. Пэй Мин притянул Лю Цингэ к себе и очень быстро поцеловал. И обещание на щадить выполнил сполна. С женщинами он всегда был нежен и настойчив. С Лю Цингэ же властен, почти груб. Да и от женщин он получал за свою настойчивость лишь пощёчины, Лю Цингэ же удостоил его удара, едва не раскрошившего челюсть. — Ты!! Что ты?!.. Злой и смущенный. Пэй Мин себе именно так его и представлял, а потому не удержался от смеха. Звонкого, заливистого и совершенно несдержанного, как и он сам. Лю Цингэ же, наблюдая за этим, окончательно лишился спокойствия. Обнажив меч, он был готов снести голову даже безоружному развратнику, но следующие его слова выбили клинок из рук мастера Чэнлуаня: — Лю Цингэ, я люблю тебя!— слова сказаны с счастливой и абсолютно глупой улыбкой человека, привыкшего побеждать, но радующегося именно этой победе точно первой в своей жизни. Лю Цингэ замер, не понимая. Эти слова... Как вообще их можно сказать вслух? Зачем их говорить?! Такие слова и такие чувства лишь тяготят собственную душу! Так почему этот человек говорит их с подобной улыбкой?! Пэй Мин же, поняв, что Лю Цингэ сейчас исхитрится перевести и этот разговор в поединок, притянул его к себе, не давая опомниться, и прямо в чужие губы произнёс, словами бесстыжими их касаясь: — Лю Цингэ, тебе доставляло удовольствие истязать меня столько лет? Неужели нельзя было сказать о своих чувствах раньше? Если Лю Цингэ до сего момента просто не любил говорить, то сейчас он натурально онемел. Этот Бог смеет обвинять его в истязании?! Это у него, у Лю Цингэ, к нему подобные чувства?! Пока Лю Цингэ пытался справиться с мелко подрагивающим уголком рта и также нехорошо подрагивающей ци в меридианах, грозящей разорвать ядро, Пэй Мин опустил ладонь с чужого запястья, вниз к пальцам соскальзывая, переплетая с собственными, слегка заламывая, а после к губам поднёс, кончиков онемевших касаясь. — Если твои чувства тебе в тягость, Лю Цингэ, я согласен нести их за тебя. Злости было так много, что глава Байчжань и не заметил, как за ней притаилось что-то ещё. Что-то, что было тягостью. Но тягость та, сердцу приятная, в душе теплотой отзывалась, позволяя наглым губам генерала тела мечника касаться. В этот день многое позволил Лю Цингэ, чтобы в следующие дни позволить большее. Позволить переплетенные пальцы к кровати прижать, позволить касаться открытой шеи, чтобы на утро прятать следы тех касаний за белыми одеждами, позволить не знающим смущения рукам обводить контуры его тела, спускаясь вниз, к бёдрам, и, сжимая их, в стороны разводить. И позволить улыбке генерала вместе с дыханием его дотрагиваться до своих губ, впуская глубже. *** Жун Гуан же, все слышавший, но из-за проклятых ножен не имеющий возможности заявить своё авторитетное мнение на каждое похабное высказывание Пэй Мина, наконец выбрался, но понял, что тот тут уже и без него возможности имеются. И не только возможности тут сейчас поимеются, но и хрупкое душевное равновесие мертвого заместителя генерала. Благо спасение явилось быстро. — Пс, ты! Да ты, я к тебе обращаюсь. Унеси меня отсюда! В это время явившийся на пик Шан Цинхуа застал такую картину, что впору порядочному автору непорядочного гетерогаремника удавится. Не помня себя, он схватил меч и тихо ушёл, негнущимися ногами ступая по извращенным ныне листам собстаенной виртуальной писанины. Закинув меч в ближайшую комнату, Самолёт, пронзающий небеса, рассуждал, в какой момент всё пошло не так? На каком перепутье он свернул не туда? И неизвестно, куда бы подобные мысли завели несчастного писателя, если бы эти мысли не выбили у него из головы. — Братец Самолёт, смотри куда летишь,— слегка язвительно посоветовал Шэнь Цинцю врезавшемуся в него Самолету. — Ты…— зашептал Шан Цинхуа, кажется, на ходу вспоминая все молитвы богам и все заклинания против злобных демонов. — Это все ты!!! Ты свернул не туда мой сюжет! Ты его в трель свернул! — Что ты мелишь?— не понял Шэнь Цинцю, немного оторопев от злющего вида Шан Цинхуа. — Сначала ты угробил мой гаремник, приголубив, точнее оголубив моего протагониста, — взвыл Шан Цинхуа, не помня себя от оскорбленных писательских чувств. — Потом мой экшен завалил, сделав из вечной войны в ПГБД мир с радужными единорогами, приветствующих каждого в ЛГБТ входящего!! А теперь моя драма! Моя драма… — Шан Цинхуа схватился за голову. Драматические сцены ему всегда паршиво удавались, потому он питал особую нежность к Лю Цингэ с его сценой смерти. А тут мало того, что не умер, так ещё и… — Погоди ты, королева драмы, что случилось?!— начинал закипать мастер Сюя. У него, между прочим, тоже день не задался. Сначала подколы Системы, потому персональный позор от градоначальника, после несносный меч с его заявлением и снова позор от градоначальника, а теперь вот это вот. — Лю Цингэ … — застонал Шан Цинхуа. Шэнь Цинцю нахмурился, вся шутливость сошла с его лица. — Что с ним? — Лю Цингэ… его драматичная смерть… нет ее… — Тьфу ты! — рассердился Шэнь Цинцю. — Ты чего только сейчас спохватился?! Он уже давно живым живёхоньким ходит по твоему роману! — Сейчас он ходит… а завтра ходить уже не сможет… — Почему?! Да что с ним?! Ему плохо?! — Кто знает… — с мрачной философией протянул Шан Цинхуа.— В первый раз оно всегда плохо, потом привыкаешь, а там уж… «… и удовольствие получаешь»,— закончил про себя Шан Цинхуа, не в силах сказать вслух хоть что-то, что могло послужить смягчением приговора «слэш». Никакое удовольствие не является оправдание подобного! И Мобэй-Цзюну об этом знать не обязательно. — К боли в пояснице сложновато привыкнуть, но…— вслух продолжил сокрушаться он. — Почему у него будет болеть поясница? — окончательно запутался и оттого обозлился Шэнь Цинцю. Шан Цинхуа, которому казалось, что он за этот короткий монолог выдал непотребств больше, чем за всю свою десятитысячную писанину, возмущённо посмотрел на Шэнь Цинцю, который отказывался понимать такие очевидные вещи: — А у тебя от чего обычно болит поясница, идиот?! — От старости? — рискнул предположить Шэнь Цинцю, не зная уж: злиться ему на братца Самолета или бояться его. Шан Цинхуа махнул на это рукой и ушёл. В закат ушёл, эпично так, ровно как и светлая память его прекрасному гаремнику, что растворилась в надвигающихся сумерках, поглощающих лучи солнца. *** Градоначальник смотрит. Долго смотрит. Даже глаз свой единственный на всякий случай протирает, но видение никуда не исчезает. Проклятый змей все также сидит в кустах и за чем-то пристально наблюдает. Хуа Чэн, который, пребывая на Цанцюн, обычно не покидает пределов пика Байчжань, где тренирует несмышлёнышей Его Высочество, сегодня утром обнаружил на этом пике змею. В кустах. — Что вы здесь..— до того, как Собиратель цветов, вызывающий трепет и у богов, и у демонов, успел закончить вопрос, его схватили за рукав и утянули… в кусты. — Тихо вы,— зло зашипел мастер Сюя. Он успел извести себя за эту ночь, теряясь в догадках, что могло произойти с Лю Цингэ. Как на грех, Система категорически отказалась это комментировать, ещё и грозилась все баллы списать с Шэнь Цинцю, если он пойдёт к Лю Цингэ узнавать на прямую. В итоге главе Цинцзин не оставалось ничего, кроме как схорониться в кустах и наблюдать из них за мечником, пока ещё не взявшимся тренировать учеников лично, а предпочитающем посмотреть, чему их научил наставник Се. Это само по себе странно. И беспокоит. Даже проклятый демон, пялившийся в спину Шэнь Цинцю уже добрых минут пять, его сейчас не так волновал. Потому мастер Сюя, потеряв страх и совесть, просто притянул его к себе в кусты, чтоб глаза не мозолил. Собиратель цветов же сидел, смотрел и искренне недоумевал, почему этот человек себе столько позволяет и почему он все еще жив?! — Вы что, издевает…— предложение ему вновь не дали закончить, приложив кончик закрытого веера к губам. Если бы градоначальник лично не украсил этот веер узором, то он бы сейчас разломил его вместе с рукой этого человека. — Вы сегодня слишком многословны,— оборвал его Шэнь Цинцю, зло глянув из-за прищуренных глаз. Он выяснит, в чем тут дело, и никакой демон ему не помешает. Если только это будет не полудемон… — Учитель, этот ученик хотел бы с вами серьезно поговорить… Шэнь Цинцю приподнял голову. Сверху на него смотрел любимый ученик, вернувшийся с битвы и заставший своего шицзуня с градоначальником… в кустах. В это утро, как, впрочем, и день, и ночь, и ещё на следующие сутки, Шэнь Цинцю усердно познавал, отчего ещё может болеть поясница. В это же время Пэй Мин, наблюдающий за уже своей девой, в полном довольстве собой выслушивал распекающего его Жун Гуана: — Ты же специально задал такой неоднозначный вопрос! — заорал Жун Гуан. — Не мог же ты не знать, что Лю Цингэ тебя с такой стороны и не рассматривал! А когда он дал ответ, ты ведь прекрасно понял, что под «тяготеющими» его чувствами он имел ввиду не любовь. Скорее злость или раздражение. Ты понял, и все равно изобразил из себя изведённого долгим молчанием любовника! Плут ты развратный! — Это не плутовство,— возразил Пэй Мин, и в глазах его цвета тягучего ореха расплывалось вино, хмель которого звалась победой. — Это военная хитрость.