Ты, я, наши слабые тела

      Пройденный до Берлина путь Связист всегда считал своим огромным достижением. К концу войны он чувствовал себя едва ли не бессмертным, за всё время избежав серьёзных травм, словно лисица, петляющая между деревьев в лесу, но никогда не подходящая ближе. После того, как отца отправили в тыл с серьёзным ранением и не вернули обратно, пыл Юры поутих. Конечно же, он писал Лидеру, но ответа не получал, поэтому довольно быстро перестал. А вскоре и известие о смерти матери пришло, — единственное письмо, которое он получил за всё время, — тогда Связист окончательно расклеился, оставшись, мягко говоря, без семьи.       Теперь он шагал по полуразрушенным и заново отстраиваемым улицам Катамарановска в поисках своей новой квартиры, выданной правительством по возвращении с фронта. Город опустел, местами была разрушена плитка, а прямо в центре стояли руины зданий, оставшиеся после бомбардировок. Где-то глубоко в груди Юре было больно видеть всё это. Вспоминать, как в одном из дворов он играл, будучи ребёнком. Видеть отчий дом, не переживший войну. Видеть пустые серые лица людей, которые постоянно куда-то спешили, не оглядываясь на него.       Квартирка была маленькой, находилась далековато от центра, но инфраструктура рядом с ней была достаточной для комфортной жизни. Без особых изысков, но уехать ближе к центру можно было с автобусной остановки, а перекусить лишний раз можно и хлебом.       В серенькой однушке было всего два окна. Одно из кухни, другое из спальни. Оба выходили на соседнюю пятиэтажку, такую же унылую и подбитую, как мать, потерявшая на войне сына. Родители не должны хоронить детей. Но и Связист не должен был хоронить свою молодую мать. Возможно, после войны она бы постарела, — как постарел и сам Юра, — но этого теперь не увидеть, как и её тела.       Продавец в небольшом магазинчике как-то сказал Связисту, что её повесили. Больше Юра ни от кого и ничего не пытался узнать.       Слово «Связист» неприятно вертелось на языке. Его больше никто не зовёт так. Само прозвище напоминание о тех днях, когда всё было в порядке. В армии редко к нему обращались так. Под конец наступления — почти под Берлином — к нему вовсе перестали обращаться. Слишком уж он был верен партии и общему делу, что выбивалось из общей массы уставших солдат, мечтавших уже только о том, чтобы разойтись по домам, найти остатки своих семей и уйти на покой.       Связист — это прошлое. Телефонист — его настоящее имя.       Получил Юра его просто — устроился на соответствующую работу. Постоянно слушал чужие звонки, переключал людей между собой. Сначала это было даже интересно, потом — превратилось в рутину. Уши уставали от огромных наушников, голова раскалывалась после каждой смены, а слух будто бы ухудшался с каждым чужим словом.       Каждый вечер Юра возвращался домой, садился на диванчик и уныло читал газету, пока не проваливался в сон, иногда даже забывая выключать свет. Хорошо, что будильник работал исправно и всегда звенел в положенное время. Его не хотелось разбивать о стену, лишь аккуратно выключить перед тем, как одеться и отправиться на злосчастную работу.       Кажется, теперь он был похож на людей вокруг, такой же убитый жизнью и душевными травмами мертвец, плетущийся на работу, будто бы по привычке, но на деле боящийся нарушить чёткую последовательность.       Всё могло так продолжаться ещё долго, но в его сны закрались тёмные сцены из прошлого, заставляющие нервно вздрагивать и садиться на кровати среди ночи. Приходить в себя ему требовалось добрые несколько минут, отпаивать водой паникующий организм, успокаивать пытающееся сбежать из груди сердце и возвращаться в реальность, в которой нет места войне.       Нет места гранате, взрывающейся недалеко от ног, боли в глазу и лица чёртового капитана Катамаранова, что-то говорящего ему, но не разобрать, — в ушах стоял гул, а мир вокруг плыл, — не до него сейчас. Он закрывал глаза своими пальцами, словно хоронил, но проходило несколько мгновений, и Телефонист снова в строю, готовый убивать. А потом он ловил пулю — по ощущениям прямо в переносицу — и вскакивал на кровати.       Нет места умирающему немцу, спрятавшему в кармане пистолет и безбожно палящему по Юре так, словно он манекен. Пули попадали почти в каждый орган, разрывая его на части, оставляя неизлечимые повреждения. Телефонист снова просыпался, но боль не проходила, отзываясь гулким эхом по всему телу.       Терпеть это было невыносимо, поэтому, отбросив все свои сомнения, Юра взял выходной и отправился к психиатру. Может быть, хотя бы тот что-то решит, только вот не верил Телефонист этим мозгоправам.       Сеанс походил на допрос, от чего Юра раздражался, но держал себя в руках, чтобы не встать и не уйти прямо в ту же секунду. Он не любил рассказывать о себе. Особенно о своих слабостях. Враги повсюду. Они найдут эти точки и обязательно воспользуются ими, чтобы надавить, вытащить душу и бросить его умирать к военным из медсанбата.       Следующий сеанс не потребовался. Юра получил свой диагноз и таблетки. Что ж, таблеткам он предпочитал доверять больше, чем людям.