Dripping Fingers

      Все начинается с брошенной, насквозь мокрой книги, со страниц которой стекают капли воды. Гарри обнаруживает, что она наполовину смыта в унитаз.       Но чье-то имя всё-таки осталось на обложке дневника, не смылось. Кто-то отказался от своих мечтаний, оставил свои амбиции, попытался разрушить их, вместо того, чтобы лелеять и позволять им расти. Печально.       Как бы Гарри ни пытался сыграть героя, — а он очень сильно пытался — он знает, что не так уж сильно отличается от этого дневника. Он брошен, всеми покинут. Он помнит слова своих «родственников», горькую нотку разочарования в голосе тёти Петунии, оседающую комом в горле.       Мальчика ранили обидные слова о том, что она буквально обязана держать его у себя дома, воспитывать вместо его ужасных родителей-пьяниц, которые умерли, оставив его одного. Которые никогда не любили его.       Но Гарри знал правду. Его родители — герои войны. Он напоминает это себе глубокой ночью, когда боль одиночества разрушает все его надежды на счастье. Они отдали за него свои жизни. Они умерли за него. Но… Просто умереть легко. Почему они не могли жить для него? Они оставили его. Покинули.       Поэтому Гарри берёт эту мокрую книгу и вытирает её полотенцем, а не обычным очищающим заклинанием. Он знает, что нерационально относиться к дневнику как к какой-то драгоценности, как будто блокнот этот лишён прикосновений и нуждается в ласке. Но как бы Гарри ни осознавал бессмысленность своего поступка, он действительно вытирает тетрадь.       Гарри и сам отчаянно нуждается в нежных прикосновениях; он думает, что «Том Марволо Реддл», кем бы этот человек ни был или мог бы быть, тоже мог хотеть нежных прикосновений.       Страницы дневника пустые: возможно, чернила смылись в воде, или хозяин так и не решился писать в нём. Может быть, он сдался, написав лишь около двух строк.       Гарри хотел бы заполнить этот дневник, только он не хочет писать. То, что он всегда хотел сделать, это…       Мальчик вспомнил, что в одно время рисовал всем, что под руку попадётся, на обороте выброшенных квитанций и клочках пергамента, занимая этим всё своё свободное время. Он рисовал, чтобы позволить своим изображениям соединиться с пергаментом, расположиться на чистом холсте и окрасить бесцветный мир волшебными красками. Он хотел бы чувствовать перо в руке, как жезл в ладони. Он хотел быть способным творить, как боги.       Поэтому Гарри не пишет «Привет» на пустой странице дневника. Вообще ничего не пишет.       Он начинает рисовать.       Гарри рисует колышущуюся иву, её крутящийся и бушующий ствол. Он рисует яростные ветви, царапающие листья, и почти слышит завывания ветра, скользящего потоками между ветвями дерева. Чувствует древесную горечь, вдыхает мускус промокшей коры.       Он может чувствовать одиночество, и сначала это не имеет значения, потому что он думает, что одиночество это — его собственное… Но затем он вспоминает дерево. Гремучую Иву. Одинокое, жестокое дерево. Кто сказал, что она отталкивает всех со злости? Может быть она такая потому, что боится остаться в одиночестве? Покинутой?       Когда он смотрит вниз, на страницу дневника, страницу, которая не так давно была девственно чистой, он чувствует, как что-то новое вспыхивает в его груди. Гордость. Гигантская ива выглядит настоящей, черные линии отбрасывают естественные тени и изгибаются с намеком на движение. Как будто в пергамент вложилась часть его магии, чтобы оживить этот набросок.

***

      Том Марволо Реддл смотрит на книгу в руке с немалым удивлением. С тех пор, как он вошёл в дневник, ему казалось, что он спит. Вместо этого он обнаружил себя в бледной имитации Хогвартса. Но в этом Хогвартсе были только те части, которые он помнил.       Он обнаружил, что за границей защиты всё исчезает в приюте Вула. Он заперт в стране грёз, созданной из кошмаров. Он один в замке, лишённом красок. Навсегда один. Брошен тут. Покинут.       Он держит книгу, которая выглядит как дневник, и где бы он ни оставил её в своем сновидении, она всегда оказывается в его руках как только кто-то пишет ему. Откуда они пишут?       Они пишут из другого мира, он уверен в этом. Там, в этом мире, Том ещё ничего не может сделать, но надежда всё ещё жила в нём.       Поэтому он слушает людей, которые изливают ему свои сердца. Он ждёт, пока сможет достаточно насытиться их силой, забрать их души.       Том Реддл был уверен, что сможет выбраться. Он ждал более пяти десятилетий в бесплодной пустоши своих собственных амбиций. Он не будет забыт. Его не бросят.       Девушка, Джинни, говорила о своём увлечении. Это был мальчик, на которого стоит посмотреть. Его едва не убили в младенчестве, но он выжил. После Авады Кедавры. Это определённо было тревожным знаком.       Ещё она, разумеется, говорила о своём собственном чувстве неполноценности. После этих излияний Том увидел в ней необработанный алмаз. Её душа дразнит, её магия сильна. Но её разум… Её разум очень слаб. Тому понравилось его ломать. Это хорошо скрашивало его серые будни.       «Я схожу с ума, Том» — писала Джинни.       «Сходишь с ума? Очень грустно. Скорее всего, это просто переходный возраст. Считай, что всё это совершенно нормально.»       «Том, я проснулась с кровью на моей одежде. Мне очень страшно.»       Бедняжка. Это моя вина, не так ли?       «Прости, Джинни. Я немного щепетилен в девичьих вещах. Может, ты пойдёшь к школьной медсестре?»       «Том, Том, Том, Том…»       «Молчи, Джинни! Твои проблемы — это не моя забота.» — иной раз Тому хотелось написать это ей.       Но вместо этого он писал:       «Я здесь, моя дорогая. Не нужно волноваться.»       Но потом она перестала писать. Эта адская слабоумная девочка выкинула его в унитаз. И смыла.       Его снова бросили.

***

      Тома снова забирают. На этот раз его подобрал мальчик, немногим старше девочки. Он просто переполнен магией. Она переливается, светится, вспыхивает…       Его сушат вручную, и это похоже на нежную ласку. Подземелья в тени поддельного Хогвартса почти незаметно нагреваются.       Том открывает книгу. Он ждет. Он ждет, пока появится первое слово. Это почти всегда «Привет».       Он ждет и видит первые брызги чернил, только из них вообще не складывается слово. Они медленно изгибаются и удлиняются, образуя ствол, затем танцуют, образуя травинки, потом прыгают, чтобы нарисовать ветви и листья, и…       Том слышит ветер.       По непонятным ему причинам, он выходит из своих холодных подземелий, воздух в которых пробирает до костей, и сквозь скелеты своей памяти выходит на поле, пустое в вечную зиму, царящую здесь. И случается невозможное — прямо здесь, на мерзлой земле, начинает расти дерево, нарисованное в его книге.       Чернильное дерево слегка раскачивается на лёгком ветру, ветки его чуть заметно трепещут. Книга остывает, предупреждая Тома, что художник закончил свою работу. И, что удивительно, Том хочет оставить это сообщение. Он всегда отбрасывает то, что ему пишут, ведь это никогда не имеет никакого значения. Но это дерево мощное, новое, злое и… Одинокое. Как он.       Он прижимает одну руку к странице дневника, а другую к чернильному привидению дерева перед ним. Дерево из книги втягивается в одну ладонь, течет вверх по венам на его запястье, окрашивая его в черный цвет, а затем, через его сердце, выходит из другой ладони, и… Чернильное дерево затвердевает и становится деревом из дерева. Одна из веток щекочет Тома над левым ребром.       С его рук стекают чернила цвета полуночи, но он не может собраться с этими мыслями о заботе.       Он впитывает красоту дерева. Первого дерева, которое не является призраком памяти, всего лишь оболочкой в этом мире…       Он чувствует, как расцветает в его груди новое желание.       Том не хочет разрушать душу по другую сторону этой книги. Прекрасная душа, подарившая ему дерево, не является душой, предназначенной для разрушения. Это душа, сияющая магией созидания. Она великолепна и теперь принадлежит Тому.       Они не будут покинуты.