***
Волшебная часть Женевы прекрасна. Когда Гарри вышел из камина и увидел город, он подумал: «Да, именно так и должна выглядеть сказка». Дороги выложены из гладких камней, напоминающих мрамор с золотыми прожилками, а обочины украшены яркими полевыми цветами. Розы вьются по стенам красивых коттеджей с соломенными крышами, на отдельных виллах даже можно встретить плющ и виноградные лозы с крупными красными ягодами. И всё слегка припорошено лёгкой снежной пылью, мягкой, как сахарная пудра. Весь город чист и свеж, в воздухе витает аромат хвои и глинтвейна. Гарри рад, что город такой чудесно красивый, потому что это немного отвлекает от нервов по поводу предстоящего экзамена на Мастерство, а ведь он в самом деле ужасно нервничает. Том и Сириус не помогают. Под прекрасным снегопадом и в лесных сугробах они учат Гарри аппарировать, заставляя его пытаться снова и снова. Сириус с прошлого года обучал Гарри теории, стоящей за таким явлением как аппарация, но теперь пришло время попробовать применить теорию на практике. Гарри пытается начать с Сириусом игру в снежки, но того это не впечатляет. Сжав губы в тонкую линию, он говорит: — Гарри, я хочу, чтобы ты снова попробовал аппарировать. Гарри, уставший и напряженный, кричит: — Ты говоришь так же, как Том! Том, опасно сверкая глазами, возражает: — Значит, он похож на человека, которому небезразлична твоя жизнь? — Ты участвуешь в Турнире, который может лишить тебя жизни, — говорит Сириус. — Я пытаюсь дать тебе всё, что могу, иначе как бы я мог называть себя твоим опекуном? Про себя Гарри считает, что Сириусу следует перенаправить эту энергию на достижение более высокого уровня трезвости, но вслух он говорит: — Может быть, не стоит обучать своего несовершеннолетнего крестника незаконной магии? — Всё законно, когда ты борешься за свою жизнь, — парирует Сириус. — Ты просил меня научить тебя этому. Ещё раз, Гарри. Когда Гарри ворчит и думает о том, чтобы материализоваться в пяти футах от себя в круге, нарисованном на снегу, он слышит, как Том бормочет: — Вот и всё. Хороший мальчик. Лицо Гарри вспыхивает. Он бормочет заклинание и с тянущим ощущением в пупке оказывается, к своему удивлению, не в снежном круге, а прямо рядом с Томом. И всё же Гарри улыбается. Он сделал это! Он аппарировал. Лицо Тома озаряется улыбкой. Он немедленно начинает осматривать Гарри и удостоверяется, что у Гарри на месте все его пальцы и конечности — и когда кажется, что Том полностью доволен, он подхватывает Гарри на руки и кружит его. — Ты чудо, — выдыхает он. — Ты меня поражаешь. — В этом не было ничего особенного, — говорит Гарри. — Я не согласен. — Том не опускает Гарри на землю. Вместо этого он просовывает руки под бёдра Гарри так, что Гарри чувствует, что ему нужно скрестить лодыжки за спиной Тома и обхватить его за шею. — Ты, кстати, уже можешь меня опустить, — говорит Гарри. Вот так он выше Тома. Он видит тёмно-голубые глаза Тома и насчитывает семь снежинок, тающих на его ресницах. — И ты хочешь, чтобы я это сделал? — спрашивает Том. Его зрачки расширены, а губы слегка приоткрыты. — Нет... — шепчет Гарри. — Тогда чего ты хочешь? Гарри снова смотрит на губы Тома. Они выглядят полными и привлекательными. Вместо ответа он наклоняется на те несколько дюймов, что разделяют их, и целует Тома. Он почти промахивается, его губы отходят слишком далеко вправо, а нос почти врезается в нос Тома, но, яростно краснея, он поворачивает голову, чтобы исправить свою ошибку. Его глаза закрыты, но он чувствует, как губы Тома изгибаются в довольной ухмылке, пока Гарри пытается расположить губы в правильном положении. Когда их губы встречаются, они соприкасаются нежно, словно пёрышко, и тогда Гарри не может удержаться от тихого хихиканья, легкие дуновения воздуха слегка ерошат волосы Тома. Затем Том приподнимает голову, и они целуются крепче. Раздается короткий стук зубов, а затем Гарри приоткрывает рот и чувствует язык Тома на своём. Это быстрое прикосновение, похожее на исследование, но оно будто отправляет разряд тока по телу Гарри, проходясь от макушки до пяток, и каждый нерв в теле Гарри словно начинает гореть. Гарри прижимает свой язык обратно и наслаждается ощущением жара, растекающегося по всему телу. Если бы миру пришёл конец прямо сейчас, Гарри не думает, что он бы сильно возражал. Он отстраняется и смотрит на Тома сияющими глазами. Том осторожно опускает Гарри на снег и напоследок нежно целует в лоб. — Ты такой очаровательный, ты знаешь это? Гарри всё ещё краснеет, но упирает руки в бока и говорит: — Естественно. Хотя мне всё ещё жарко. — О да, — соглашается Том, — очень жарко. Теперь я хочу, чтобы ты снова аппарировал. Может быть, на этот раз к Сириусу. Гарри совсем забыл о Сириусе. Сириус стоит в нескольких футах от них, демонстративно повернувшись спиной. — Вы там закончили? — зовёт Сириус. — Мне чертовски странно быть вашим опекуном, но я знаю, что лучше не вставать между молодой любовью. Чёрт, мне придется поговорить об этом с вами обоими. — Мы закончили, — кричит Гарри. Сириус оборачивается, и его взгляд становится жёстким. — Хорошо. Молодец, Гарри. Но время вечеринки закончилось. Ещё раз.***
В конце концов, Гарри приходится идеально аппарировать шесть раз, прежде чем Том и Сириус позволяют ему отдохнуть. На следующий день они все лежат на большом диване на вилле семьи Блэк в Женеве. В отличие от Гриммо, когда Гарри и Том впервые увидели её, эта вилла скромная и чистая. Кричер, кидая злобные взгляды на Тома и Сириуса, приносит Гарри несколько тарелок с разными закусками: тут есть и чайные сэндвичи, и пирог с заварным кремом, и свежие фрукты. — Заставили работать молодого мастера Поттера перед экзаменом, — бормочет он, — Ох, как бы Мастер Регулус плакал из-за такого жестокого обращения, — что заставляет Сириуса за шкирку вытащить Кричера из комнаты. Но Кричер возвращается позже и говорит: — Молодому Мастеру Поттеру нужно много сил для завтрашнего важного дня. Итак, сначала «Кричер заварил успокаивающий чай, очень успокаивающий, чтобы успокоить нервы», а позже «Кричер приготовил бодрящий сок, о, такой бодрящий, для юного Мастера Поттера», а затем вечером «Кричер нашёл освежающую воду для юного мастера Поттера, восстанавливающую силы». Излишне говорить, что утром перед экзаменом Гарри очень хорошо напился. После того, как Гарри целый день гуляет по городу с Томом и Сириусом, они втроём направляются к зданию Международной Конфедерации Волшебников: Наблюдательный Совет Отдела Искусств. Само здание напоминает замок с широкими красными шпилями и стенами из великолепного каменного кирпича. Он построен с видом на Женевское озеро. Войти в здание поразительно легко, по сравнению со всей пышной и роскошной обстановкой британского Министерства. Гарри, Том и Сириус проходят через парадную дверь здания и сразу попадают в небольшую круглую комнату с куполом вместо потолка. Женщина в потрясающей серой мантии сидит за большим дубовым столом и лучезарно улыбается им. — Добро пожаловать, добро пожаловать, — говорит она по-английски с лёгким акцентом. — Я полагаю, мистер Поттер здесь для экзамена. — Да, это так, — отвечает Гарри. — Замечательно. Да. Вы есть в записях. Вот, подойдите ближе, чтобы забрать свой пропуск. Да, он ярко-зеленый. Трудно не заметить. Гарри действительно подходит ближе, и ему вручают зелёный пропуск. Женщина нежно похлопывает его по руке и говорит: — Пройдите в дверь слева от Вас. Когда экзамен завершится, Вы снова сможете увидеть своих товарищей. Удачи! Гарри поворачивается, и слева от него материализуется синяя дверь. Она не в стене — скорее, просто гордо возвышается посреди комнаты. Гарри пожимает плечами и открывает дверь. Он переступает порог, и, вместо того, чтобы упасть в никуда, его нога оказывается в гораздо большем зале. Дверь исчезает за его спиной, как только обе ноги Гарри оказываются на новом месте. В зале несколько окон, из которых открывается прекрасный вид на озеро. На своего рода помосте сидят шесть волшебников и ведьм в серых мантиях. Лишь одна старая ведьма с темной кожей и великолепным красным тюрбаном на голове стоит. — Мистер Поттер. Добро пожаловать на экзамен на достижение Мастерства в области Зачарованного Искусства. Мы рады, что у Вас нашлось время посетить нас. — О, эм, спасибо. Для меня большая честь быть здесь, — говорит Гарри, почёсывая затылок. — Если Вы хотя бы наполовину такой художник, каким мы Вас считаем, то для нас большая честь видеть Вас здесь, — заявляет ведьма. — Итак, Ваш экзамен будет состоять из трёх частей. Я расскажу о первой. Мастера Зачарованного Искусства должны быть способны создавать наиболее реалистичные портреты любого художника волшебного мира. Портреты — самый распространенный художественный продукт в мире, и мы требуем, чтобы каждый Мастер умел создавать реалистичные портреты с достаточным уровнем души. Таким образом, мы дадим Вам не более восьми дней на создание Вашего портрета. Вы можете поговорить с любым из нас в этой комнате или с любым из Ваших товарищей под присмотром, если хотите использовать одного из нас или их в качестве модели. Поскольку официальные портреты людей могут быть выполнены только настоящими Мастерами Искусства, если Вам не удастся достичь Мастерства в этом году, мы сожжем портрет. Вам не разрешается покидать экзаменационное помещение до завершения экзамена. Вы можете обратиться к нам с любым запросом о материалах или людях, с которыми можно связаться, и мы определим, являются ли запрошенные вами действия или материалы допустимыми. У Вас есть какие-либо вопросы? Гарри знал, что следует ожидать чего-то подобного, судя по завуалированным намёкам профессора Беджервуда, но долго думает, чей портрет он хочет написать. Сириус? Нет. Слишком рано, — шепчет что-то в Гарри. Том? Нет. Слишком поздно, — шепчет более громкая его часть. Тогда кто? Уголки губ Гарри приподнимаются, когда он приходит к идеальному ответу. — Могу ли я воспользоваться магловским телефоном? — спрашивает он ясным и уверенным голосом. Ведьмы и волшебники некоторое время тихо переговариваются между собой. — Кому ты позвонишь? — спрашивает высокий волшебник. — Моей семье, — отвечает Гарри. Они снова начинают шептаться друг с другом. — Это разрешено, — заявляет блондинка. Другая женщина спрашивает: — Что такое телефон? Волшебник шепчет: — Вот почему так хорошо, что в этом году к нам присоединяются чародеи нового поколения. Та же женщина жалобно говорит: — Да, но не могли бы Вы, пожалуйста, рассказать мне, что такое телефон? Кто-то тихо шикает на неё. — Ш-ш-ш, сейчас увидишь. Примерно через две минуты в комнате появляется домовой эльф с телефоном и кланяется, протягивая Гарри громоздкий беспроводной телефон. Он набирает домашний номер Тисовой улицы, чувствуя себя так, будто находится под водой. Раздаются гудки: один, два, три, четыре раза, прежде чем в трубке раздаётся голос Петунии, жёсткий и тонкий: — Алло? Говорит Петуния Эванс. Чем я могу помочь? — Здравствуйте, тётя Петуния. Это я. Гарри. Эм. Как вы? На мгновение воцаряется тишина, и все члены наблюдательной комиссии наклоняются вперед: — Гарри? Это правда ты? — в её голосе звучит удивление и почти отчаяние. — Да, это я. — О, Гарри, — говорит она, и он представляет, как её тонкие пальцы обхватывают телефонный шнур. — Я так рада, что ты позвонил. Что я могу для тебя сделать? Как дела в школе? Я знаю, в своих письмах ты говорил, что тебя хорошо кормят, но я начала присылать Дадли шоколад примерно раз в месяц и хотела спросить, любишь ли ты шоколад. Лили всегда предпочитала патоку, но, кажется, я тебя никогда не спрашивала. У тебя всё хорошо, не так ли? В Хогв— в твоей школе? Никакие змееринцы не доставляют тебе хлопот? Гарри удивлен вырвавшимся у него смехом. Он чувствует тепло. Он задается вопросом, каково это — быть маглорождённым с любящим родителем. — У меня всё хорошо, тётя Петуния. Я ем много еды, и никакие слизеринцы меня не беспокоят. Они все ведут себя вполне прилично. — Это хорошо, — говорит она, и её голос звучит облегчённо. — Я помню, что некоторые люди относились к Лили совершенно ужасно, потому что, я полагаю, вся её семья не была такой, как она, не так ли? Он знает, что Петуния хочет сказать, что Лили не была чистокровной. Гарри знает, что Лили, должно быть, слышала. Грязнокровка. Он почти может представить её негодование и чувство нежеланности в мире, который она любила. Больно думать о своей матери как о реальном человеке. Она была кем-то до того, как у неё появился Гарри, а Гарри у неё был совсем недолго. Петуния знала, кем была Лили до того, как она стала «мамой». — Слушая Вас сейчас, я бы сказал, что Вы всегда были таким же добрым человеком во всех отношениях, которые имеют значение. — Верно, ты всегда был снисходительным, — голос Петуньи звучит хрипло. Она собирается сказать что-то ещё, когда Гарри вдруг слышит громоподобное бах-бах-бах и точно может сказать, что это Дадли спускается по лестнице. Он слышит крик: — Ты разговариваешь с ГАРРИ? Петуние, кажется, приходится повернуть голову, потому что её голос становится тише: — Да, это так. Хочешь сказать «привет»? — Да, пожалуйста. Сквозь шорох доносится голос Дадли: — ГАРРИ! Счастливого почти Рождества! Школа ненадолго закончилась, и всё вдруг стало замечательно. — Так и есть, верно? — Гарри соглашается, сияя. Он скучал по Дадли. — Было бы лучше, если бы ты приехал домой на каникулы, — говорит Дадли. Дом. Гарри не может поверить, что Дадли думает, что Гарри улучшит его каникулы. Он так привык к тому, что на Рождество его нужно убрать с дороги, чтобы Дурсли могли повеселиться без него. У Гарри возникает странное ощущение, что за последний год он стал частью семьи. Во всяком случае, семьи Эванс. — Думаю, я мог бы приехать в гости на летние каникулы? — пытается Гарри. — Это было бы эпично, — обещает Дадли. — Тебе точно стоит приехать. Гарри и Дадли продолжают разговаривать ещё почти три часа. Гарри узнает всё о жизни Дадли, его целях, и видит, как образ начинает обретать форму в его сознании. У Дадли чернильная душа. Сильная. Смелая. Чернила тёмные, но не чёрные. Это глубокий, мерцающий тёмно-синий цвет только нанесённых чернил. Они ещё не высохли до конца. Он стойкий, он дерзкий, а в душе столько надежды, что она сияет даже сквозь тьму чернил. Когда Гарри кладёт трубку, он просит мольберт, холст и основные краски. Он рисует спальню в доме Гриммо, которой на самом деле не существует. Он заполняет её тёмно-фиолетовым цветом (тёмно-фиолетовый всегда был любимым цветом Дадли, но Вернон однажды сказал Дадли, что фиолетовый — для педиков, поэтому теперь он говорит, что его любимый цвет синий), окнами, магловскими радиоприемниками, игрушками и ковром-самолетом, который Дадли получил на 13 день рождения Гарри. Такое ощущение, что это было целую жизнь назад. Затем он начинает с Дадли. Он вырисовывает светлые волосы, кремовое лицо и щёки, которые легко краснеют. Кто-то дает ему воду, и он принимает её. Он работает над сильными мышцами, которые формируются из детской припухлости. Это мальчик, который становится сильнее с каждым днём, растёт, удлиняется. Это мальчик, который взрослеет. Он награждает его руки мозолями от занятий боксом. Под брюками сильные и подтянутые ноги. Он заканчивает портрет глазами Дадли, двумя водянистыми бледно-голубыми глазами, точь-в-точь как у Петунии. Как только глаза закончены, Дадли начинает моргать. Если Гарри вложит в это произведение достаточно души, оно приживётся, и Дадли станет идеальным портретом. Он ждёт и ждёт, пока Дадли поворачивается то в одну, то в другую сторону. — Это фантастика! — объявляет Портрет-Дадли. — Где я? — Ты находишься в доме, в котором я сейчас живу, — говорит Гарри. — Здесь есть волшебство! — восторженно говорит Дадли. — Я всегда хотел увидеть волшебство. С одиннадцати лет я хотел увидеть это. — Теперь ты можешь, — говорит Гарри. Это кажется правильным. Дадли смеётся, играя с ковром-самолетом. Он исчезает из кадра, но вскоре появляется снова. — Ты можешь смотреть столько, сколько захочешь. (Излишне говорить, что Гарри сдает эту часть экзамена блестяще. Интервью, проведенное путём разговора с Дадли по телефону и тех же вопросов портрету, подтверждает, что сходство между моделью и картиной идеальное. Ответы идентичны. Гарри не только сделал качественный портрет, но и такой, который уже способен перемещаться из картины в картину внутри женевского офиса и по всему дому на Гриммо. — Такого волшебства ещё не существует. Есть чары, которые нужно наложить, чтобы обеспечить свободный диапазон движений. А для перемещения в любое другое место должно быть ДВЕ картины. Этой магии не может существовать. Не может! — жалуется один волшебник. — Очевидно, — сухо отвечает другой.) Портрет в подарочной упаковке отправляется Петунии Эванс на Тисовую улицу, номер четыре. К нему прилагается небольшая записка. Тётя Петуния, это для Вас, чтобы помочь, когда Вы скучаете по Дадли, и для Дадли, когда он дома. Что-то странное всплывает в голове Гарри, когда он пишет записку, и он добавляет: Вы — моя семья. Моей семье всегда будет место в волшебном мире.***
Во второй части экзамена Гарри должен создать оригинальное произведение искусства. — Ваша работа должна включать в себя Ваше оригинальное изобретение. Я помню, что Ваш профессор создал невиданный ранее цвет, который по всем свойствам напоминает красный, но не является красным. Это было весьма впечатляюще. Мы с нетерпением ждем возможности увидеть, что Вы создадите. Гарри знает, что картины, которые он пишет, представляют собой своего рода «фантастический портрет с привязкой к душе» или что-то в этом роде, как говорили гоблины. Он также знает, что этот вид магии во многом уникален. Он надеется, что просто нарисовать что-нибудь так, как он это делает всегда, будет достаточно, чтобы считаться чем-то новым для экзамена. В любом случае, он просто хотел получить оценку своего ТРИТОН, не то чтобы ему действительно нужно было получать Мастерство. Он просит нужные ему цвета, большой холст и приступает к работе. В последнее время он много думал о греческих легендах, потому что Том иногда ссылается на разных персонажей из мифологии. Он начинает с того, что закрашивает весь холст чёрным цветом широкими, размашистыми мазками. Кто-то из наблюдательного совета наклоняется вперед. Ясная улыбка появляется на лице Гарри, когда он растворяется в картине. Портреты — это воспроизведение чего-то реального. Они ограничены. Когда он рисует вот так, он создает что-то из ничего. И в тот момент, когда краска попадает на холст, Гарри чувствует себя невесомым. Гарри погружается в коричневые, тёмно-красные и золотые тона, рисуя троны с высокими спинками, помост и золотую филигрань. Он окрашивает белым край сверкающей люстры и возвращается к контрастным серебряным и золотым оттенкам, чтобы канделябр неестественно сиял в темном тронном зале. Он рисует на люстре тающие свечи, блестящие бусинки воска медленно падают вниз. Тени трона гротескно вытягиваются, завитые края тянутся, как когти, к великолепному столу из красного дерева, который Гарри помещает в центр картины. И на этом столе он создает малиновый гранат, раскрывающийся, как распустившийся цветок. Красный сок сочится из каждого разреза на гранате и капает на землю. Капли звенят, а воск издаёт нежные глухие удары, и два цвета, красный и белый, смешиваются в тени блестящего обсидианового пола. Сок капает вниз и становится ярким, как кровь. А прямо у расколотого граната, расположенного на золотом листе, в свете свечей призывно и злобно сверкают семь рубиново-красных зёрен. Гарри думает о Персефоне, пока рисует. Она была ещё молода, не так ли? Каково было бы спуститься под землю и услышать шёпот мертвых, когда её оставили в такой же комнате, как эта? Эти семена на столе — красные оковы, спрятанные среди позолоченной филиграни. Вкусив плод, она уже никогда не смогла освободиться. Может быть, ей было всё равно, может быть, она злилась – на свою мать, на этот мир, на человека, который её похитил. Возможно, она была голодна. Девушке нужно есть. Семь семян — это всё, что ей потребовалось, чтобы, вольно или невольно, стать королевой. Гарри наносит последние штрихи на семена, золотой лист, и отходит назад. Картина яркая, тёмная и зловещая. Идеально. — Я закончил, — объявляет он и смотрит на сидящих на помосте волшебников. Все они разглядывают картину с шоком на лицах. Один мужчина откашливается: — Теперь у Вас может быть небольшой перерыв, пока мы рассмотрим Вашу картину. Когда перерыв закончится, мы завершим экзамен собеседованием. Пройдя через ещё одну дверь, которая снова выглядела так, будто ведёт в никуда, Гарри попадает в небольшую комнату с деревянным полом и окном с видом на озеро. Также тут есть кровать, застеленная серым постельным бельём, и прикроватный столик с чайником и чашкой для чая. Гарри наливает себе жидкость, пахнущую как Английский Завтрак, и делает глоток. У него такое ощущение, будто сознание медленно уплывает, и ему просто хочется отдохнуть. Особо не задумываясь, он ставит чашку обратно, сбрасывает туфли и падает на кровать. Она потрясающе удобная. Он просто собирается прикрыть глаза на мгновение… Да, всего на мгновение.***
Когда Гарри просыпается, небо за окном потемнело. Он всё ещё чувствует себя уставшим, и настолько, что эта усталость выходит за рамки его тела. Он чувствует себя тяжелым, и даже сидеть ему трудно. Но он всё ещё делает это. На прикроватной тумбочке лежит записка, написанная изящным завивающимся почерком. Мы готовы начать Ваше собеседование. Пожалуйста, выйдите через синюю дверь справа от Вас, когда Вам будет удобно. Гарри накладывает на себя быстрое очищающее заклинание и снова надевает туфли, прежде чем пройти через дверь и войти в комнату, в которой был раньше. Картину уже вывесили на стену, и члены наблюдательной комиссии, стоя перед ней, тихо переговариваются между собой. Гарри может разобрать отдельные слова, такие как «вундеркинд», «беспрецедентный» и «никогда раньше не видела телефонов, но они довольно удобны, не правда ли?» Когда члены комиссии видят Гарри, их лица успокаиваются и затихают. — Сейчас Вы находитесь на этапе собеседования на экзамене по получению Мастерства. Обычно мы стараемся убедиться, что Вы действительно изобрели нечто новое, а не… Скажем так, позаимствовали это у другого человека. Но в этом случае мы зададим уточняющие вопросы, потому что совершенно очевидно, что Вы вышли за рамки расширения области магического искусства и вместо этого изобрели совершенно новую область или, по крайней мере, подобласть магии. — Я не знаю, правда ли это, — говорит Гарри. — Это так, — твёрдо говорит один из членов комиссии. Этот человек выглядит так, будто он не мужчина и не женщина, а скорее нечто среднее. — Это не просто необычная магия, Маст-Мистер Поттер. То, что вы показали в своей картине – это не просто невероятный талант и мастерство владения предметом. Это новая магия. Однажды о Вас напишут в книгах. — Они уже это сделали, — ворчит Гарри. Говоривший приподнимает одну бровь. — Поверьте мне, когда я скажу Вам, что примерно через два десятилетия никому не будет дела до Вашего шрама, когда они будут смотреть на то, что Вы воплотили в жизнь. Люди постоянно создают новые заклинания, но очень немногие создают новые отрасли магии. Женщина, которая рассказывала Гарри про первый тест, откашливается. — Если Вы согласны, мистер Поттер, мы хотели бы начать собеседование. — Да, да, конечно. — Давайте начнем с Вашего процесса. Когда Вы рисуете, Вы вдохновляетесь во время, или у Вас есть четкий образ ещё до того, как ваша кисть коснется холста? — Думаю, смесь того и другого? Как будто я знаю, чего хочу в общих чертах, но более мелкие детали появляются по мере рисования. Как будто каждая часть картины — это семя. Я сажаю их там, где хочу, но никогда не знаю точно, как будут выглядеть цветы, когда они расцветут. — А могут ли цветы, как Вы их называете, со временем завянуть и умереть? Как долго будут жить Ваши картины? — Это похоже на типичный портрет, цветы существуют в одном мгновении. Они будут жить до тех пор, пока жива картина. — Разве Вы не создали вулкан недавно? Будет ли он продолжать извергаться бесконечно? — Ну, он был другим. Я не рисовал вулкан. Я нарисовал цикл возрождения. — Ах… Всё ясно. Значит, намерение имеет значение при рисовании? — Полагаю, что так. Мужчина в серой мантии и с белыми волосами подходит к Гарри и указывает на картину на стене. — Что ты нарисовал, Гарри? Гарри переводит взгляд на холст. — Это просто подземный мир из греческого мифа. Это тронный зал и стол с гранатом Персефоны. Если вы внимательно прислушаетесь, то сможете услышать, как капает воск и сок, а также шёпот мертвых. — Да, — говорит мужчина, — Это та часть, которая меня больше всего интересует. Видишь ли, когда ты был на перерыве, мы все обнаружили, что можем слышать шёпот мёртвых, как ты их называешь, когда подходим близко к картине. Некоторые из нас даже узнали несколько голосов. Они принадлежали умершим членам семьи или недавно ушедшим друзьям. Возникает вопрос: слышишь ли ты голоса мёртвых? — Что Вы имеете в виду? — стремительно бледнея, спрашивает Гарри, пристально глядя на мужчину. — Я имею в виду, Гарри, что ты, похоже, нарисовал настоящие врата в потусторонний мир. Слышишь ли ты мёртвых? То есть, даже когда ты не рисуешь? — Я не слышал их даже во время рисования, — говорит Гарри, на мгновение задумавшись. — Думаю, я просто хотел, чтобы голоса были там. Помню, я однажды нарисовал океан, но от него начали лететь брызги только тогда, когда он уже был закончен. Мужчина задумчиво наклоняет голову. — Я понимаю. Поэтому, когда ты заканчиваешь рисовать, то, что ты создаешь, оживет не только на картине, но, по крайней мере, немного и в реальном мире. Человек на помосте кричит: — Это невозможно! Мужчина поворачивается лицом к своему коллеге. — Это? — говорит он, широко разводя руки. — Это? — Мы здесь не для того, чтобы это обсуждать, — твёрдо заявляет женщина. — Думаю, у нас более чем достаточно информации для принятия решения.***
Когда Гарри выходит из здания Международной Конфедерации Волшебников: Наблюдательный Совет Отдела Искусств через пять дней после начала экзамена, Том и Сириус уже ждут его. С кривой улыбкой на лице Гарри машет перед их лицами пергаментом. — Это официально. Вы смотрите на самого молодого Мастера в истории. Сириус ухмыляется. — Это собьёт Сопливуса с ног. Чёрт возьми, тебе всего четырнадцать, а посмотри на себя. Том берёт Гарри под локоть. — Ты выглядишь так, будто сбросил минимум шесть фунтов с тех пор, как я видел тебя в последний раз. Ты что, не ел во время экзамена? — Честно говоря, я не помню, — признается Гарри. — Ты смешон, — заявляет Том. — Он также самый молодой Мастер в истории, — говорит Сириус. — Ага, я такой, — задумчиво подтверждает Гарри. Он никак не может выбросить из головы недавний разговор о том, как можно нарисовать что-то реальное. Гарри смотрит на свои ладони, чувствуя смутное беспокойство. Он помнит, как хотел почувствовать ручку в руке так же, как палочку в ладони. Он хотел быть способным творить, как бог. Его язык кажется сухим, как наждачная бумага. Оживить картины в реальном мире невозможно. Перед его глазами мелькает лицо Тома, когда тот был в дневнике. Холодный и высокий голос в его голове спрашивает, смеясь: Правда?