secret

Джамиль очень занят. По сути, он очень занят. Даже теперь, даже после того, как он стал намного более честен c самим собой (прекрасный способ сказать, что у него произошел магически спровоцированный нервный срыв на публике), он все еще оставался занят. Джамиль должен был следить за своими оценками, посещаемостью и общежитием, и, конечно, не стоило забывать про баскетбол. Он до сих пор готовил для Калима, ведь, пусть тот и был надоедлив и невыносим, статус его семьи никак не изменился. Одно только то, что ему теперь было позволено превосходить Калима в чем-то, не значило, что Джамилю дозволительно расслабляться. Времени на себя оставалось не так уж много. Несомненно, стало намного лучше — теперь ему, по крайней мере, разрешено было составлять свой собственный график и решать, чем заниматься, когда он не озабочен сотней вещей из этого самого графика. Минут двадцать назад Джамиль приготовил ужин и, едва ли будучи голодным, удалился в свою комнату. На сегодня он покончил с делами, никто более не собирался его беспокоить, а потому можно было по-настоящему отдохнуть. Он наскоро принял ванну — всего за пять минут, — после чего был чист, спокоен, а вечер обещал быть идеальным. Сперва Джамиль снимает рубашку, тянется за лосьоном, который держит на тумбочке у кровати, а затем начинает растирать его по рукам. Масло ши — густое, требуется довольно много времени, чтобы его втереть, и разум Джамиля пустеет, сосредотачиваясь лишь на движениях, почти что медитативно. Он видит отблеск золота в зеркале. Пирсинг был результатом прихоти. Золотые штанги с крошечными рубинами на концах проходили через соски. Он останавливается, чтобы рассмотреть себя в зеркале. Джамиль сделал это вскоре после того, как у Калима появились татуировки — хотелось чего-то столь же красивого. К тому же Джамилю нравилось, как смотрелся пирсинг на фоне его кожи. Он поднимает руку к металлу, нагретому теплом тела, и перекатывает штангу. А потом вздрагивает и поднимает другую руку следом. Они все еще скользкие от лосьона, и прежде, чем осознает это, он смотрит в зеркало на собственную грудь, играя со своими сосками. Ну, нет, он любуется своим пирсингом, вот чем он занимается. Просто так уж вышло, что это был пирсинг груди. То, что это приятно, было не так уж важно — дело было не в этом. То, как они твердели, и Джамиль чувствовал распространявшееся внизу живота тепло, конечно, было неплохим бонусом, но тем не менее суть заключалась не в этом. Она заключалась в том, как сияли рубины, а когда огни свечей отражались в них, они оставляли красивые узоры на его коже. Когда он только сделал пирсинг, то ухаживал за ним в соответствии с указаниями, заботясь о том, чтобы все было чисто и не возникло никакого заражения, а затем, когда все зажило и проколы перестали быть такими чувствительными, он как-то и забыл о нем. Со временем он проколол язык и пупок, но, как и в прошлый раз, единожды убедившись, что все в порядке, Джамиль просто не трогал их. Однако теперь, глядя на себя в зеркало, он неожиданно ясно ощущал металл в своем теле. Небольшой кусочек оникса у него в пупке и золотой шарик, клацающий о зубы, если Джамиль был неосторожен, внезапно стали ощущаться почти тяжелыми. И рубины у него на груди... — Джамиль, ты не знаешь, где... Джамилю Калим не нравился. В лучшем случае он терпел его, может быть даже наслаждался моментом здесь, моментом там, но он никогда не хотел убить его. Раньше, во всяком случае. Итак, он стоит здесь, с руками на сосках, смотрясь в зеркало как законченный эгоист, а Калим, вопреки бесчисленным часам, посвященным урокам этикета, решает ворваться в его комнату, даже не постучавшись. И теперь Калим смотрит на него через зеркало, и Джамиль замирает, глядя на него в ответ. Руки все еще лежали на груди. Любой нормальный человек бы ушел, и это все было бы неловко, даже как-то жалко, однако Джамиль смог бы это пережить. Но Калим — черт возьми, ну конечно же — стоит на месте, будто статуя. И дверь до сих пор приоткрыта. Джамиль опускает руки по бокам, и это, видимо, приводит в движение их обоих — Калим заходит в комнату и захлопывает за собой дверь, подпрыгивая от звука, который она издает, и Джамиль стискивает зубы. — Выметайся. Я сказал, что закончил на сегодня. — Я забыл! То есть... Я забыл, что ты уже сказал «спокойной ночи»‎, а еще забыл, где оставил свои задания и... И я забыл, — Калим все еще смотрит на него, его глаза прикованы к груди, и тянущее тепло в животе Джамиля, кажется, только усиливается. — Калим, — говорит он, и Джамиль надеется, что его тон звучит разочарованно, зло или как-либо еще — как угодно, лишь бы заставить того уйти. — Прости, — глаза Калима, наконец, встречаются с глазами Джамиля. — Просто они красивые. Я имею в виду... Просто ты красивый, — естественно, он знал это, но было что-то в том, когда подобное произносили вслух... Особенно Калим, из всех возможных людей. Не то чтобы Джамиль, глядя на Калима, не думал о том же, но это, разумеется, другое. Это сугубо эстетическая оценка, а Джамиль уверен, что Калим имеет в виду не только ее, настолько взволнованно он звучит. — Можно потрогать? Калим уже направляется к нему, и Джамиль... Он позволит ему, не так ли? — Мы не друзья, — говорит он, заставляя Калима по крайней мере замедлиться. — Почему ты думаешь, что я тебе позволю? — Мы пытаемся ими быть! — настаивает Калим так, будто это самая важная в мире вещь. — Но... но это же тут ни при чем. Джамиль разворачивается обратно к зеркалу. — А что причем, в таком случае? — Веселье? — он не то чтобы потерял дар речи, скорее был поражен тем, насколько Калим напорист. — Тебе стоит проводить меньше времени с Личами. Калим просто улыбается ему — широкой, поразительно яркой улыбкой. Они оба оказываются перед зеркалом, и Калим стоит за ним, положив голову Джамилю на левое плечо. Руки опущены, а Калим обнимает его, играя с металлом в его груди. Джамилю жарко, определенно жарче, чем раньше. — Когда ты сделал это? — Калим мягко тянет за штанги, и рубины все еще блестят на свету, оставляя узоры на его пальцах. — После того, как ты... — он сдерживает готовый вот-вот сорваться с губ звук. Он не стонет. Вовсе нет. — Как ты сделал тату. — Это было больше года назад! Как ты скрывал их так долго? — Я не хожу без рубашки. — Тебе стоило бы, — очевидно, ему не стоило бы. — Такие блестящие. — Из-за лосьона. — Они действительно красивые, — голос Калима становится тише. — Может, мне тоже стоит сделать пирсинг, — Джамиль качает головой — отчасти потому, что это бы Калиму не пошло, отчасти из-за того, что пирсинг уже был у него. Не хотелось, чтобы за ним повторяли, особенно это. Правая рука Калима спускается с груди ниже, к животу — туда, где висело другое украшение. — Было больно? — Не особо. — Очень, эм... изящно! И изысканно! Смотрится на тебе. И это тоже, — та рука, что все еще лежала у него на груди, проходится по соскам, посылая дрожь по всему телу, примостившись попрек. — У тебя есть еще? — Джамиль высовывает язык, заставляя глаза Калима округлиться. — Почему я никогда не замечал?! — Потому что ты не обращаешь внимания ни на кого, кроме себя. — Неправда! — к груди Джамиля возвращаются чужие руки, перекатывая соски между пальцами. — Я обращаю внимание на тебя прямо сейчас, верно? — Не... — ему так жарко. Очень, очень жарко. Он не может вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя настолько разгоряченным. — Речь не об этом. — Я стараюсь, — шепчет Калим ему прямо на ухо. — Действительно стараюсь. Все это началось благодаря потаканию собственным желаниям и, очевидно, точно так же и закончится. — Старайся сильнее. Калим удрученно хнычет, и они снова смотрят друг на друга, в то время как его пальцы потирают грудь Джамиля, покручивая, пощипывая и сжимая, потягивая соски. — Я могу смотреть на тебя часами, — Калим вздыхает, прижимаясь к голове Джамиля своей. — На самом деле и прикасаться — тоже. У тебя такая мягкая кожа. — Я забочусь об ее увлажнении. — Ты такой умный, Джамиль. — Просто благоразумный, — Калим тянет снова, и Джамиль кашляет, чтобы скрыть полный удовлетворения звук, который из него вырывается. — Знаешь, у меня много украшений, — Джамиль знает, потому что именно он — тот, кто ими распоряжался. — Некоторые люди даже присылали мне похожие. Некоторые даже были с цепочками, — Джамиль на мгновение плывет, представляя тонкую золотую цепь между штангами, представляя Калима, который поддевает ее с широкой улыбкой, притягивая его к себе. — Это тоже было бы красиво. — Ммм, —что еще Джамиль должен сказать? Что хочет примерить их? — Это было бы заметно, — он делает глубокий вдох. — Под униформой. — Наверное. Подожди... никто больше не знает? — баскетбольный клуб к этому времени должен был знать, но никто ничего не говорил. Джамиль качает головой — кто еще мог знать, кроме них. — Только наш секрет? Знаешь, у друзей есть секреты. — Калим, — говорит он. Джамиль хотел бы звучать раздраженно, но больше выходит похожим на вздох. — Джамиль, — щебечет Калим в ответ, улыбаясь, потягивая за пирсинг еще раз. — Я сохраню твой секрет в тайне, обещаю. Он чувствует, что вот-вот загорится.