Заживляя раны

Битва на полях Тобу и Фушими закончилась, началась новая эпоха и, хотя он не приложил для этого никаких усилий, это было хорошо. Это можно было бы даже отпраздновать, распив бутылку сакэ. Только праздновать не хотелось. Поля сражений еще были пропитаны кровью и, что хуже, сражения еще будут продолжаться, хотя исход их уже предрешен. Но Хико волновало не это, его волновало, что, даже попытавшись выяснить это специально, а не собирая слухи в городе, он не смог найти никаких следов своего глупого ученика. Если бы он умер в сражении, размышлял Хико, об этом бы знали. Кеншин был слишком приметным, чтобы его тело не узнали среди других. Но разговоры шли лишь о том, что Баттосай исчез, а не о том, что он мертв. Исчез? Как, во имя всего святого, рыжеволосый хитокири со шрамом на лице мог просто исчезнуть? Или, возможно, он мертв, просто убили его по приказу своих. Хико знал, что так бывает — путь хитокири так обычно и заканчивался. Одна эта мысль будила в Хико первобытную ярость. Он большим глотком допил сакэ и швырнул кувшин в стену. Кеншин сидел на сундуке и барабанил по нему ногами. — А ну слезь оттуда, — проворчал Хико, наливая себе сакэ. — Почему? Мальчишка забарабанил сильнее. — Потому что у меня от тебя болит голова. — Тогда перестаньте пить, — бить ногами по сундуку он перестал, но не слез. Хико посмотрел на него, приподняв бровь. — У вас от этого каждый раз болит голова. Так что почему я должен переставать, раз она у вас всё равно будет болеть? Нет, дома находиться решительно невозможно, подумал Хико и вышел из хижины, захлопывая за собой дверь с такой силой, что голова действительно заболела. Он отлично помнил, что сделал потом. Выволок мальчишку за шиворот на улицу и заставил повторять ката, пока не село солнце. «Раз у тебя так много энергии, что хватает со мной спорить», сказал он, кидая ему шинай. Мальчик злился, а он сидел на крыльце, пил сакэ и посмеивался над своим учеником. — Как ты расставил ноги? Думаешь, тебе можно будет доверить настоящий меч с такими ката? — Я устал, — судя по голосу, он действительно устал. Что ж, в следующий раз подумает, прежде чем шуметь в доме. — А я устал слушать твое нытье, — ухмыльнулся Хико, — Начинай заново, это никуда не годится. Действительно, почему твой ученик ушел, Хико? Или ему нужно было поступить как ты и молча ненавидеть своего учителя? Мальчик хотел защищать людей и подарить им мир, а всё, что ты смог ему предложить — ежедневные тренировки ради редких стычек с бандитами, которые даже не стоят того, чтобы использовать против них меч Хитен Мицурюги. Впрочем, это всё, что ты мог предложить самому себе. Он достал меч. Лучи закатного солнца отражались от лезвия. Да пошло оно всё. Он швырнул меч в ближайшее дерево, тот вошел в массивный ствол почти на треть. Отлично, Хико. Так держать. Помнишь, мальчишка делал также, когда ему было тринадцать? Он поморщился. Голова, принявшая изрядную порцию сакэ, отказывалась подчиняться его желаниям — с того момента, как он узнал о победе патриотов, все его мысли рано или поздно сводились к этому глупцу. Независимо от его желания. И скорее рано. А поговорил бы ты с ним нормально, Хико, парень, возможно, и услышал бы тебя. Но ты ведь кладезь педагогического таланта — вместо того, чтобы поговорить со своим учеником и учить его, ты предпочитал вести себя… как Хико Сейджуро Двенадцатый. — Я сказал, — голос его был холоднее льда, — Пойди и подними меч. Посмеешь пискнуть — пожалеешь. Кеншин не двигался. Хико чувствовал, что парню страшно, но черт бы его побрал, лучше бы он подчинился. Хотя бы угрозу воспринял всерьез и молчал, а то, честное слово, пришлось бы его выдрать. Хико уже подумал, что пора с этим заканчивать, когда парень наконец глубоко вздохнул и пошел за своим мечом. Так глубоко, будто все горести мира обрушились на его плечи, а он — самый несправедливо обиженный ребенок в мире. Забыл, наверное, что значит быть действительно несправедливо обиженным. — К бою. Кеншин не заметил, как округлились в удивлении глаза его учителя, когда мальчик напал первым. Удар был хорош, Хико увернулся и контратаковал. Кеншин блокировал, а потом вынужденно занял глухую оборону. — Ну же, глупый ученик, — поддразнивал его Хико, — выходи из своего панциря, пока я его не разбил. Кеншин улыбнулся слишком хитро. Что-то замышляет. Пригнувшись почти к самой земле, он сделал резкий выпад вперед. Маневр был таким быстрым, что Хико едва успел отреагировать — скорость паршивца его удивила. Мощным ударом он выбил меч у него из рук, а сам мальчик упал на спину, пролетев пару метров. Тем не менее, это было впечатляюще. Правда, парень, кажется, еле сдерживает слезы от того, что не получилось. Еще бы — сначала кричал на своего учителя, а потом еще и не смог отстоять свои слова в бою. — На рассвете соберешь вещи, — он насладился ужасом в глазах мальчика, — Утром зайдем в город купить еды, а потом отправимся в Хиросиму. Кеншин просто кивнул, видимо, пребывая в замешательстве. Через пару секунд лицо его натурально светилось, а украшала эту физиономию совершенно счастливая и дурацкая улыбка. Как справляться с такими эмоциональными перепадами, Хико не знал. — А теперь иди за водой. До вечера будешь драить полы в доме — и так, чтобы к вечеру я видел в них свое отражение. — Зачем мыть полы, если утром мы уходим? Боги милосердные, за что ему это всё. — А ну живо вскочил, — рявкнул Хико, спугнув стайку птиц с соседних деревьев, — И начал делать, что я говорю, пока я не потерял терпение и не выдрал тебя. Ясно выражаюсь? — Да, учитель, — он действительно вскочил, убрал меч в ножны и побежал в сторону ручья. Надо же, действительно испугался. Хико всегда считал, что держат людей в страхе те, кто больше не способен ни на что, кроме как пугать более слабых. В детстве такие взрослые раздражали его, а потом он сам стал таким. С тех пор, как он узнал о том, что патриоты выиграли битву, а мальчишка пропал, он мог думать только о том, что именно сделал не так или вспоминать те времена, когда его глупый ученик еще был в этом доме. Если мальчик умрет, если он уже мертв, то виноват в этом будет Хико. Он должен был знать, что мальчик еще не готов идти выбранным путем. Он вытащил из ствола свой меч. За такое обращение с оружием, его прежний учитель спустил бы с него шкуру, да и он сам своему ученику не дал бы спуска. Меч — душа мечника. Почему тогда его меч в идеальном состоянии? Был бы он покрыт ржавчиной и погнут, это больше соответствовало бы действительности. За размышлениями и разглядыванием своего меча он не сразу заметил, что его одиночество было нарушено. Еще до того, как повернуться, он знал, что это был Кеншин, его присутствие сложно было перепутать с чьим-то еще. Соблазн просто зайти в дом и захлопнуть дверь перед его носом был слишком велик — куда-то вдруг исчезли все сожаления, которые переполняли его минуту назад. Нужно развернуться и посмотреть, в каком парень состоянии. Кеншин явно был ранен, причем неоднократно. Из-под порванного в нескольких местах ги виднелись бинты. Лицо было вымазано в грязи вперемешку с кровью. Он шел босиком, поэтому Хико едва сдержал гримасу боли, глядя на его ноги — горная дорога к хижине состояла по большей части из острых камней. Идти по ней без обуви было, должно быть, больно. — Учитель, я… мне… — он говорил с явным трудом, — мне некуда было пойти. Он не опустился, а рухнул на колени, как мешок с рисом. Руки настолько не слушались, что ему потребовалось около минуты, чтобы достать меч и положить перед собой. Наконец он поклонился. Хико просто стоял, скрестив руки на груди. — Значит, возвращение блудного сына? — Я не заслуживаю прощения, но… я… — Заткнись и иди в дом, — он развернулся и пошел вперед. Не хватало еще слушать его извинения на ночь глядя. Когда Кеншин дошел до дома, Хико уже поставил на жаровню кипятиться воду. Будто бы не обращая внимания на ученика, он достал полотенца, бинты и всё, что хотя бы издалека напоминало лекарства. Кеншин, оказавшись в доме, почти упал. Он сполз по стене, абсолютно обессиленный, явно морщась от боли — наверняка, на спине у него тоже рана и хорошо, если одна. Пока Хико отвлекал себя нахождением в доме необходимых ему вещей, краем глаза он поглядывал на ученика. Неизвестно еще, как он сюда добрался, но, судя по всему, несколько дней он был в пути. Видимо, силы его наконец закончились. — Говори, сколько ранений и где. Его взгляд приобрел подобие концентрации и он начал отвечать.