Заживляя раны

Боги, как трудно было говорить. Даже просто вспомнить, куда его ранили, было тяжело — тело болело всё от пальцев ног до головы. Да, голова, его определенно ударили по голове, а еще стреляли в плечо. И, кажется, правое бедро было тяжелее всего. Он с трудом перечислил учителю те ранения, о которых мог вспомнить и попытался сказать спасибо, но на это сил уже не осталось — вышло только бессвязное бормотание. — Заткнись, — прервал его Хико, — будешь отвечать на вопросы, когда я спрошу. Ни звука больше. Кеншин попытался кивнуть, но даже сделать уже не смог. Голова просто упала на грудь и он устало закрыл глаза. Наконец можно было просто уснуть. — Кеншин! — учитель рявкнул так, что удивительно, как устояли стены, — Держи глаза открытыми, идиот. Хико был зол. Нет, он был просто в ярости, она чувствовалась также остро, как и его собственные ранения. Однако, он его не выставил, а пустил в дом и явно собирается что-то делать. Впрочем, Кеншина мало волновало, что случится после того, как он доберется до горы. Ему было некуда идти. Он был ранен и с трудом держался на ногах — на то, чтобы добраться сюда, он потратил все свои силы. Он не собирался возвращаться к Хико, хотел уйти странствовать по стране, но оказалось, что сделать это, когда буквально любая собака знала, как выглядит хитокири Баттосай, довольно сложно. А в его состоянии невозможно. Один врач попытался ему помочь, а в итоге всё закончилось тем, что его узнали — и обезумевшие односельчане избили не только его, к тому моменту неспособного и не желающего сопротивляться, но и самого врача. Меньше всего на свете ему хотелось возвращаться. Точнее, он не испытывал иллюзий насчет того, как отреагирует его учитель. Какой смысл возвращаться, если тебя тут же выставят вон. Реальность оказалась немного лучше, чем он ожидал. Правда, думал он, пока Хико грел воду и рылся в шкафах, всё это лишь потому, что в своем текущем состоянии он ничего, кроме жалости, не вызывал. От размышлений его оторвал голос Хико. — Ты сможешь раздеться сам? Он посмотрел на него удивленно — слова доходили до сознания с некоторым опозданием. — Да, — говорить было просто невыносимо сложно. — Тогда не говори, а делай. Хико вышел за дверь. Кеншин не знал, сколько его не было, но когда тот вернулся, ему удалось только вытащить из рукава одну руку, и то с большим трудом. Он тяжело дышал и изо всех сил пытался поднять правую руку, чтобы стащить с себя второй рукав, но почему-то не мог ей пошевелить. — Убери руки, — скомандовал Хико. Когда он вернулся? Почему-то Кеншин этого не заметил. Сейчас, сейчас он сможет поднять руку и сам снимет это чертово кимоно. Хико ударил его по локтю. Он в удивлении поднял на него глаза и хотел что-то сказать, возмутиться, но даже просто чувствовать злость было тяжело. — Делай, что я говорю. Спорить сил не было. Кеншин убрал руки и позволил себя раздеть — как будто у него был какой-то выбор. — Каким идиотом надо быть, — Хико его отчитывает? — чтобы так ходить. Он открыл было рот, чтобы ответить, но учитель прервал его попытки. — Я кому сказал молчать? — рявкнул он, — Предположил бы, что ты действительно ударился головой, раз не понимаешь с первого раза, но ты всегда таким был. Кеншин вздохнул. Его клонило в сон и спорить не было никаких сил, поэтому он решил, что если немного вздремнет, пока Хико что-то там ищет одной рукой, это будет не так уж плохо. Стоило ему подумать об этом, как его голова оказалась под струями водопада. Стоп, что? С огромным трудом он открыл глаза и увидел Хико, который, судя по всему, продолжал одной рукой держать его под спину, а во второй держал пустое ведро с водой. Он с грохотом поставил ведро на пол. — Я говорил тебе держать глаза открытыми? Из-за воды, попавшей в глаза, Кеншину было плохо видно лицо Хико, но интонации было достаточно. Учителя буквально трясло от необходимости терпеть его присутствие. Видимо, у Хико были какие-то принципы, которые заставляли его помогать раненому бывшему ученику, но тон, которым он говорил, его вздохи, рычание и ярость в глазах говорили о том, насколько сильно он это ненавидит. Это его расстраивало, чего он сам от себя не ожидал. В глубине души он надеялся, что Хико хоть немного обрадуется тому, что он жив. Что хоть кто-то в мире обрадуется тому, что он выжил, хотя и не должен был. Эта надежда поддерживала его по пути сюда. Когда ее не стало, он обнаружил, что его силы полностью истощены. Тело буквально отказывалось его слушаться. Хико приказывал ему, будто он всё ещё был мальчишкой. Ему почти хотелось заплакать. Особенно трудно не делать этого было, когда Хико начал его раздевать, а затем и мыть — кроме того, что это было унизительно, это было и просто больно. Но он пообещал себе терпеть всё, что придется, пока ему не станет лучше. Потому что других вариантов у него, в любом случае, не было. Если бы он не пришел сюда, то, скорее всего, умер бы, а Томоэ просила его жить.